Конец августа 1992 года
– Здравствуй, бабуль! Проходи, – на миг подняв голову и оторвавшись от своих дел, поздоровалась Алевтина, жена ее внука, и озабоченным голосом попросила дочь, – Поля, постой минутку смирно. Я уже почти все наживила. Будешь крутиться – сделаю неровно, будешь как ануча на утреннике. Все аккуратные и нарядные, а ты..., – припугнула приплясывавшую на месте крошку.
Девочка скорчила огорченную рожицу и старательно замерла, стоя рядом с диваном, на краешке которого присела ее мать. Она сложила подол форменного школьного платья и, склонившись над ним, быстрыми стежками скрепляла ткань.
– И вам здравствуйте! – улыбнулась Зоя Васильевна, проходя в комнату и устраиваясь рядом на диване.
Судя по всему, форма на девочке была новой с характерными складками, присущими новой вещи, долго пролежавшей сложенной в пакете в ожидании покупателя.
– Вы на рынок с утра ездили, - заметила женщина, – Видела, как машина утром прошла по дороге. Поля, и тебя с собой брали?
– Тебе, бабуль, что-то купить надо? – быстро глянув на родственницу, спросила Алевтина.
– Все есть, – степенно ответствовала пожилая женщина, – Мне ничего не надо в городе.
Пододвинувшись немного на сиденье, потянулась к девочке и пощупала ткань ее платья с ближайшего к себе края. Любопытная девочка тут же изогнулась посмотреть, что она там делает. При этом ее движении ткань из пальцев матери выскользнула. Безуспешно пытаясь удержать ее, женщина нахмурилась и пожурила:
– Поль, ты можешь не дергаться? И выпрямься, пожалуйста! Как же ты сутулишься, – она огорченно покачала головой, погладив дочку по спинке.
Девочка выпрямилась, чтобы уже через мгновение снова согнуться. Долгое стояние ее утомило, и терпеть сил не было. Она уже вся извертелась и искрутилась, но понимала, что завтра утренник.
– Опять нитка выскользнула, – раздосадованно сообщила мать и наклонилась, чтобы вдеть ее в ушко иголки.
– А я так не могу вздевать, – задумчиво сказала Зоя Васильевна, разворачивая шерстяной сверток, который принесла с собой.
В нем оказался клубок, обернутый в связанный носок и паголенок с нанизанными на петли острыми и тонкими спицами. Бросив на пол клубок, она шустро защелкала спицами, чаще поглядывая на внучек, чем на то, как и что там у нее получается.
– Ты только так говоришь, бабуль, а сама быстрее меня это делаешь. И газеты без очков читаешь, – между делом возразила Аля, наконец вставляя нитку и снова возвращаясь к своему занятию.
На спицы и вязанием в руках пожилой женщины она посмотрела с уважением. У нее самой не хватало времени летом еще и навязывать носки. Дети, работа, хозяйство, огород. "День – круглый год", – обычно говорили в селе. Вот и крутились ее жители, особенно летом, как белки в колесе. Ничего, она зимой догонит.
– Да, Бог миловал, читать и вязать мне очки не нужны. Аля, а ты же говорила, что не будете покупать Поле еще одну форму? – спросила пожилая женщина, поглядывая, как из-под дивана высунулась черная кошачья лапа и попыталась подкатить к себе клубок, оказавшийся в поле ее зрения.
– Вчера формы мерили, а Поля за лето уже выросла из Алинкиной, – ответила женщина, – Жаль. Хорошая форма, почти новая. Но, слава Богу, вторая, которую перед летом купили, ей впору. Чего ты так быстро растешь, дочь? – риторически поинтересовалась она, – Представляешь, бабуль, шубу Алинкину, ту, черную, – пояснила, – Поля уже в эту зиму оденет, – и вздохнула, взмахнув свободной рукой, – или вещи садятся, или дети быстро растут.
– Слишком быстро, – поддакнула бабушка, подтягивая за нитку почти захваченный кошкой клубок, – Вот, что ты, чертяка, делаешь, а? –у наглых мохнатых лап спросила она, не ожидая ответа, и носком ноги отодвинула клубок подальше, продолжая разговор с женой внука, – раньше-то как говорили: "Чужие дети растут быстро".
– Свои – еще быстрее, – возразила Аля, слегка нахмурившись и одергивая юбочку дочери. Отодвинулась от девочки, чтобы посмотреть на результат своей деятельности.
– Поля, покрутись, – попросила она, – Не коротко, на мой взгляд. Прошью вечером, отглажу и будешь завтра самая нарядная, – сообщила, помогая нетерпеливо выпутывающейся из одежды дочери снять форменное платье и складывая его.
– Ты у нас, бабуль? Здравствуй, – это в комнату вошла Лина, старшая дочь Алевтины, со стопкой тетрадей в руках, – мам, ты подпишешь Полины тетради? Или папа?
Зная, зачем с таким вопросом появилась девочка, женщина, поднимаясь с дивана, предложила ей:
– Подпиши сама аккуратно, а то Поля чего-нибудь нарисует.
Все с удовольствием полюбовались на озадаченное личико завтрашней первоклашки, которая отличилась тем, что проявила свою грамотность, пару лет назад успешно и, главное, крупно написав на обоях в углу одной из комнат свое имя. Когда это обнаружили и стали ее за это ругать, девочка долго не соглашалась со своим авторством, уверяя, что "это Лина написала, а не я".
Старшая девочка, закатив глаза к потолку от того, что хоть кто-то мог поверить в это, сообщила, что в их семье только левша Поля букву "Я" в своем имени всегда пишет наоборот. На том все и закончилось, потому что о том, как младшенькая подписывает свои рисунки все действительно знали. Угол закрыли креслом – до будущего ремонта. К счастью, надпись была достаточно низко, как раз на уровне груди талантливой семилетки.
Поля натянула через голову домашнее платьице.
– Сейчас, что покажу, – пообещала она прабабушке, одергивая короткую юбочку и выбегая из комнаты.
– Ей новые карандаши купили, – сообщила Лина, выдавая сюрприз. Она разложила тетради на газету, расстеленную на столе, – в коробке 16 штук. И она их уже открыла, – последнее замечание она явно адресовала матери, но та предпочла не обращать внимания, занимаясь домашними делами.
Поля вернулась. В руках у нее была стопка учебников, тетрадей, коробка с карандашами и пенал с ручками. Свалив все на диван, она требовательно потрясла глуховатую прабабушку по плечу, отвлекая от вязания.
– Ты смотри, бабань, какие красивые, – женщина едва успела положить на колени спицы и недовязанную заготовку, как на них сверху посыпалось Полино имущество, сопровождаемое пояснениями девочки, – Смотри, какой дневник... гладенький и красивый, а листочки – светлые. Были серые, но мы выбрали красивые. И тетради со зверятами... Вот на этой котенок похож на Петьку, а здесь – рыжий и полосатый. А это мои книжки...
– Учебники, – педантично поправила Лина, перебивая сестру, одновременно старательно выводя надписи на тетрадях. Она вроде бы не прислушивалась к разговору родственниц, но не удержалась и выступила с замечанием.
– Ты скоро в школу пойдешь? – спросила Зоя Васильевна у Поли. Девочка важно кивнула в ответ.
– Завтра – 1 сентября! – сказала она.
– Зачем тебе так много тетрадей? Ладно – Лине, она уже взрослая, но тебе-то, Поля, разве столько надо? – удивилась прабабушка, оглядывая все богатство, – Ты же – у нас маленькая еще...
– А, не знаю, – легкомысленно отозвалась будущая школьница, больше увлеченная красотой атрибутики школьной жизни, чем тем, для чего она была предназначена.
Старшая сестра, уже отучившаяся несколько классов, пояснила:
– На каждый предмет, бабуль, отдельная нужна тетрадь. У Поли, конечно, еще мало уроков будет, – девочка снисходительно вздохнула – "Мол, как можно сравнивать первоклашек со средними классами?" – но писать все равно они будут. Ей хватит, если она их не изрисует, конечно, – тут уж не удержалась от ехидства.
– У меня альбом для рисования для этого есть, – укоризненным тоном сообщила младшая, вынимая длинную и более толстую тетрадь с чистыми белыми гладкими листами, – Посмотри, какой красивый, бабань! У тебя такой был?
– Что ты, Поля, откуда? – пожилая женщина грустно покачала головой, любуясь взъерошенными волосиками и усыпанным конопушками личиком девочки и поглаживая листочек кончиками пальцев, – В моем детстве такого не было. И формы, как у вас. Да, и школа тогда была другая...
Девочки удивленно смотрели на прабабушку. Алевтина, выходившая и теперь вернувшаяся в комнату, услышала бабушкин ответ. Внимательно посмотрела на женщину.
– Расскажи, бабуль, – попросила она, – Они не знают, что раньше все по-другому было...
Октябрь 1919 года
– Жидковаты волосы, – тяжко вздохнула мать, заплетая редкие волосы дочери в тонкую косичку и перевязывая ее ленточкой, – За задним двором в углу я видела лопух. Корень вроде бы целый. Надо вырыть и заварить. Попарим корни волос. Не забыть бы..., – а точнее, не заработаться до полного упадка сил.
Зоина мать была видной женщиной. Высокая, статная и привлекательная, с толстой темно-русой косой, свернутой в узел на голове. А вот у Зои были редкие волосы, и коса – скромная, тонкая, как крысиный хвостик, как в народе говорили. Заплетать-то, по правде сказать, и, особенно, нечего было, но ее мать упорно плела. Она считала, что это и аккуратно выглядит, и девочка не простоволосая. Стыд-то какой – растрепанной ходить!
С весны и до поздней осени мать Зои, Анна, искала, выкапывала и отваривала корни лопуха и заставляла дочку парить волосы и корни. Говорили, что хлеб и куриные яйца помогали хорошо в таких делах. Да только, уж больно редкие это продукты для них. Правильнее детей накормить, чем в волосы втирать.
"И все равно, – считала она, – у девочки должна быть коса. Чем еще женихов привлекать, когда приданого нет?". Вот у Маруси, второй по старшинству дочери, волосы погуще будут. Как у Шуры и совсем маленькой Нюры, названной, как мать.
Девочка кивнула и спрыгнула с колченого табурета. Мать оглядела ее и покачала головой при виде сбитых коленок дочери.
– Где ты опять побила ноги? – грустно спросила она.
Зоя пожала плечами, мельком глянула на свои сбитые коленки, синяки и тяжко, почти по-взрослому, вздохнула. Это они вчера с Марусей наперегонки за сбежавшей курой бежали. Сестра оказалась более прыткой и ловкой, а Зоя – нет, и, догоняя ее, упала. Нечасто у них получалось попрыгать и поиграть, и даже в восемь лет, – это еще, ой как, хочется.
– Нина-соседка, сказала, что Михалыч железный плуг купил, – задумчиво сообщила бабаня, притулившаяся у низенького полуслепого окошка с вязанием.
– Чего ему не купить, он бычков на рынок вчера гонял, – отозвалась мать Зои с озабоченным видом. Бабаня кивнула, соглашаясь.
Девочка вышла из дома, присев на крылечек, скрытая распахнутой на двор дверью. У соседа были волы, коровы, птица домашняя, овцы и верблюды. И много земли, а у его дочек – одежда и обувь.
"Когда-нибудь, –еще позапрошлой весной сказал отец взволнованной девочке, – мы накопим и тоже купим железный. Глядишь, все будет полегче". Он так говорил, и малышка ему верила, но что-то пока такое время все никак не наставало. Земля не родила, и уже почти вся ушла к более богатому соседу, который успешно подбивал под себя окрестные участки.
Их семья уже давно балансировала на грани выживания. Прошлогодний неурожай особенно сильно по ним ударил. Зиму едва пережили, ели впроголодь, чтобы весной хоть как-то сохранить семена, а недостающее докупить. Они каждый год надеялись, что смогут выстоять.
С осеннего урожая, о котором еще можно было только мечтать, надо было в первую очередь расплатиться за докупленные по весне семена, часть посадить под зиму, другую часть – сохранить до весны, а на оставшееся – как-то прожить до следующего урожая.
В семье была худая коровенка и пара-тройка кур. С таким богатством они были не самыми бедными в селе. Но и не богатыми. "Все решает осень, будет урожай – проживем, а не будет – по миру пойдем", – сказал отец. И они старались выжить.
Зоя уже приучилась не морщиться, если коровье молоко было горьким. Это полынь виновата. Чем коровку кормить? Если она едва ли не единственной осталась, ведь в округе уже к июню одни сухие моталыжки повсюду были. "Что у коровы на языке, то и в молоке", – говаривала бабаня, мать отца, глядя на сморщенные личики внучек. Утром они снова искали траву. Что нашли, тем ее и накормили.
Не только взрослые, но и старшие девочки – Зоя и Маруся – вставали рано. Весной, летом и осенью – до мороза и холодов – им всем некогда было спать. И сеяли, и веяли, и снопы девочки вязали вместе с родителями. Семья была большая, много голодных ртов.
Если девочек не брали в поле – а мать с отцом старались давать им немного отдыха, – то вместе с бабаней во дворе возились. По хозяйству ходили.
Летом солнце высоко стоит. Степь кругом, и все вокруг – сухое. Вода – в пруду. Попробуй, натаскай достаточно, чтобы не пожглось все посаженное на крохотном пятачке, прижавшемся к дому. Руки болели от пальцев до плеч, и спина уже не гнулась, а девчонки старались. Носили воду, пололи и подвязывали кустики.
В их недолгой жизни голодные времена были постоянно. И если летом еще найдешь где-нибудь под забором кустик лебеды, то зимой – вокруг только снег да вымерзшая земля. Голод быстро учит уму-разуму даже самого неразумного.
– Зоя, – тихонько позвала Маруся в раскрытый дверной проем. Тяжко вздохнув и расправив худенькие плечики, Зоя поднялась и вошла в полутемный дом. Сестра уже сидела рядом с бабаней, и девочка устроилась поблизости, беря в руки свое вязание. Она уже и не помнила, когда впервые в руки взяла спицы.
Бабаня учила внучек, как раньше дочерей, терпеливо объясняла, показывала на своем примере и следила, чтобы девчонки не волынили. А они чуть подросли и сами не могли лениться. Наперегонки, подтрунивая друг друга, из колючей и толстой пряжи вязали чуни без паголенок, лапки, носки и длинные гольфы.
Конечно, в основном все это было на продажу. Дома оставляли совсем немного, не больше одной пары на каждого члена семьи. Если чуни худились, то их штопали, используя оставшиеся без дела шерстяными нитками, смотанными в тугие клубочки. В теплое время года все ходили босиком, а с наступлением холодов надевали их или носки.
Маленькие пальчики послушно щелкали спицами. Сегодня Зоя вязала длинные носки из черной невиданно ровной, явно покупной шерсти от заказчика, а бабаня из такой же, только белой. Мать сказала, что это для жены Матвеича.
"Белые носки – это какая растрата. Как же их носить-то? Запачкаются. Или постоянно стирать. Ненадолго они белым останутся", – подумала девочка, искоса следя за быстрыми движениями спиц в руках бабани.
– О чем думаешь? – спросила женщина, заметив, что внучка все чаще отвлекается.
Девочка сказала. Протянув ручку, она погладила пальчиками ровное шерстяное полотно, вышедшее из-под спиц. Бабаня не возражала и не отбирала почти готовый носок из натруженных пальчиков.
– Больно? – спросила она с сочувствием, кивнув на всю в порезах суховатую кожу маленьких ладошек. Девочка упрямо покачала головой. "Нет, не больно. Кровь не идет, шерсть не испачкает. А ранки заживут. Впервой, что ли?"
– Под моей лавкой банка есть, там немного топленого сала..., – снова заговорила женщина.
– Вонючего, – прошептала Маруся, морща носик и ниже склоняясь над своим рукоделием.
– Потому и стоит там, – назидательно сказала бабаня, имея в виду, что невонючее они уже съели бы давно, – Зоя, намажь руки на ночь. Все полегче будет.
Девочка кивнула.
– Я так быстро не умею вязать. Ты вчера только начала вязать, а сегодня уже почти готов один носок. Да, и паголенок такой длинный, – пожаловалась она, а бабаня ответила:
– Здравствуй, бабуль! Проходи, – на миг подняв голову и оторвавшись от своих дел, поздоровалась Алевтина, жена ее внука, и озабоченным голосом попросила дочь, – Поля, постой минутку смирно. Я уже почти все наживила. Будешь крутиться – сделаю неровно, будешь как ануча на утреннике. Все аккуратные и нарядные, а ты..., – припугнула приплясывавшую на месте крошку.
Девочка скорчила огорченную рожицу и старательно замерла, стоя рядом с диваном, на краешке которого присела ее мать. Она сложила подол форменного школьного платья и, склонившись над ним, быстрыми стежками скрепляла ткань.
– И вам здравствуйте! – улыбнулась Зоя Васильевна, проходя в комнату и устраиваясь рядом на диване.
Судя по всему, форма на девочке была новой с характерными складками, присущими новой вещи, долго пролежавшей сложенной в пакете в ожидании покупателя.
– Вы на рынок с утра ездили, - заметила женщина, – Видела, как машина утром прошла по дороге. Поля, и тебя с собой брали?
– Тебе, бабуль, что-то купить надо? – быстро глянув на родственницу, спросила Алевтина.
– Все есть, – степенно ответствовала пожилая женщина, – Мне ничего не надо в городе.
Пододвинувшись немного на сиденье, потянулась к девочке и пощупала ткань ее платья с ближайшего к себе края. Любопытная девочка тут же изогнулась посмотреть, что она там делает. При этом ее движении ткань из пальцев матери выскользнула. Безуспешно пытаясь удержать ее, женщина нахмурилась и пожурила:
– Поль, ты можешь не дергаться? И выпрямься, пожалуйста! Как же ты сутулишься, – она огорченно покачала головой, погладив дочку по спинке.
Девочка выпрямилась, чтобы уже через мгновение снова согнуться. Долгое стояние ее утомило, и терпеть сил не было. Она уже вся извертелась и искрутилась, но понимала, что завтра утренник.
– Опять нитка выскользнула, – раздосадованно сообщила мать и наклонилась, чтобы вдеть ее в ушко иголки.
– А я так не могу вздевать, – задумчиво сказала Зоя Васильевна, разворачивая шерстяной сверток, который принесла с собой.
В нем оказался клубок, обернутый в связанный носок и паголенок с нанизанными на петли острыми и тонкими спицами. Бросив на пол клубок, она шустро защелкала спицами, чаще поглядывая на внучек, чем на то, как и что там у нее получается.
– Ты только так говоришь, бабуль, а сама быстрее меня это делаешь. И газеты без очков читаешь, – между делом возразила Аля, наконец вставляя нитку и снова возвращаясь к своему занятию.
На спицы и вязанием в руках пожилой женщины она посмотрела с уважением. У нее самой не хватало времени летом еще и навязывать носки. Дети, работа, хозяйство, огород. "День – круглый год", – обычно говорили в селе. Вот и крутились ее жители, особенно летом, как белки в колесе. Ничего, она зимой догонит.
– Да, Бог миловал, читать и вязать мне очки не нужны. Аля, а ты же говорила, что не будете покупать Поле еще одну форму? – спросила пожилая женщина, поглядывая, как из-под дивана высунулась черная кошачья лапа и попыталась подкатить к себе клубок, оказавшийся в поле ее зрения.
– Вчера формы мерили, а Поля за лето уже выросла из Алинкиной, – ответила женщина, – Жаль. Хорошая форма, почти новая. Но, слава Богу, вторая, которую перед летом купили, ей впору. Чего ты так быстро растешь, дочь? – риторически поинтересовалась она, – Представляешь, бабуль, шубу Алинкину, ту, черную, – пояснила, – Поля уже в эту зиму оденет, – и вздохнула, взмахнув свободной рукой, – или вещи садятся, или дети быстро растут.
– Слишком быстро, – поддакнула бабушка, подтягивая за нитку почти захваченный кошкой клубок, – Вот, что ты, чертяка, делаешь, а? –у наглых мохнатых лап спросила она, не ожидая ответа, и носком ноги отодвинула клубок подальше, продолжая разговор с женой внука, – раньше-то как говорили: "Чужие дети растут быстро".
– Свои – еще быстрее, – возразила Аля, слегка нахмурившись и одергивая юбочку дочери. Отодвинулась от девочки, чтобы посмотреть на результат своей деятельности.
– Поля, покрутись, – попросила она, – Не коротко, на мой взгляд. Прошью вечером, отглажу и будешь завтра самая нарядная, – сообщила, помогая нетерпеливо выпутывающейся из одежды дочери снять форменное платье и складывая его.
– Ты у нас, бабуль? Здравствуй, – это в комнату вошла Лина, старшая дочь Алевтины, со стопкой тетрадей в руках, – мам, ты подпишешь Полины тетради? Или папа?
Зная, зачем с таким вопросом появилась девочка, женщина, поднимаясь с дивана, предложила ей:
– Подпиши сама аккуратно, а то Поля чего-нибудь нарисует.
Все с удовольствием полюбовались на озадаченное личико завтрашней первоклашки, которая отличилась тем, что проявила свою грамотность, пару лет назад успешно и, главное, крупно написав на обоях в углу одной из комнат свое имя. Когда это обнаружили и стали ее за это ругать, девочка долго не соглашалась со своим авторством, уверяя, что "это Лина написала, а не я".
Старшая девочка, закатив глаза к потолку от того, что хоть кто-то мог поверить в это, сообщила, что в их семье только левша Поля букву "Я" в своем имени всегда пишет наоборот. На том все и закончилось, потому что о том, как младшенькая подписывает свои рисунки все действительно знали. Угол закрыли креслом – до будущего ремонта. К счастью, надпись была достаточно низко, как раз на уровне груди талантливой семилетки.
Поля натянула через голову домашнее платьице.
– Сейчас, что покажу, – пообещала она прабабушке, одергивая короткую юбочку и выбегая из комнаты.
– Ей новые карандаши купили, – сообщила Лина, выдавая сюрприз. Она разложила тетради на газету, расстеленную на столе, – в коробке 16 штук. И она их уже открыла, – последнее замечание она явно адресовала матери, но та предпочла не обращать внимания, занимаясь домашними делами.
Поля вернулась. В руках у нее была стопка учебников, тетрадей, коробка с карандашами и пенал с ручками. Свалив все на диван, она требовательно потрясла глуховатую прабабушку по плечу, отвлекая от вязания.
– Ты смотри, бабань, какие красивые, – женщина едва успела положить на колени спицы и недовязанную заготовку, как на них сверху посыпалось Полино имущество, сопровождаемое пояснениями девочки, – Смотри, какой дневник... гладенький и красивый, а листочки – светлые. Были серые, но мы выбрали красивые. И тетради со зверятами... Вот на этой котенок похож на Петьку, а здесь – рыжий и полосатый. А это мои книжки...
– Учебники, – педантично поправила Лина, перебивая сестру, одновременно старательно выводя надписи на тетрадях. Она вроде бы не прислушивалась к разговору родственниц, но не удержалась и выступила с замечанием.
– Ты скоро в школу пойдешь? – спросила Зоя Васильевна у Поли. Девочка важно кивнула в ответ.
– Завтра – 1 сентября! – сказала она.
– Зачем тебе так много тетрадей? Ладно – Лине, она уже взрослая, но тебе-то, Поля, разве столько надо? – удивилась прабабушка, оглядывая все богатство, – Ты же – у нас маленькая еще...
– А, не знаю, – легкомысленно отозвалась будущая школьница, больше увлеченная красотой атрибутики школьной жизни, чем тем, для чего она была предназначена.
Старшая сестра, уже отучившаяся несколько классов, пояснила:
– На каждый предмет, бабуль, отдельная нужна тетрадь. У Поли, конечно, еще мало уроков будет, – девочка снисходительно вздохнула – "Мол, как можно сравнивать первоклашек со средними классами?" – но писать все равно они будут. Ей хватит, если она их не изрисует, конечно, – тут уж не удержалась от ехидства.
– У меня альбом для рисования для этого есть, – укоризненным тоном сообщила младшая, вынимая длинную и более толстую тетрадь с чистыми белыми гладкими листами, – Посмотри, какой красивый, бабань! У тебя такой был?
– Что ты, Поля, откуда? – пожилая женщина грустно покачала головой, любуясь взъерошенными волосиками и усыпанным конопушками личиком девочки и поглаживая листочек кончиками пальцев, – В моем детстве такого не было. И формы, как у вас. Да, и школа тогда была другая...
Девочки удивленно смотрели на прабабушку. Алевтина, выходившая и теперь вернувшаяся в комнату, услышала бабушкин ответ. Внимательно посмотрела на женщину.
– Расскажи, бабуль, – попросила она, – Они не знают, что раньше все по-другому было...
***
Октябрь 1919 года
– Жидковаты волосы, – тяжко вздохнула мать, заплетая редкие волосы дочери в тонкую косичку и перевязывая ее ленточкой, – За задним двором в углу я видела лопух. Корень вроде бы целый. Надо вырыть и заварить. Попарим корни волос. Не забыть бы..., – а точнее, не заработаться до полного упадка сил.
Зоина мать была видной женщиной. Высокая, статная и привлекательная, с толстой темно-русой косой, свернутой в узел на голове. А вот у Зои были редкие волосы, и коса – скромная, тонкая, как крысиный хвостик, как в народе говорили. Заплетать-то, по правде сказать, и, особенно, нечего было, но ее мать упорно плела. Она считала, что это и аккуратно выглядит, и девочка не простоволосая. Стыд-то какой – растрепанной ходить!
С весны и до поздней осени мать Зои, Анна, искала, выкапывала и отваривала корни лопуха и заставляла дочку парить волосы и корни. Говорили, что хлеб и куриные яйца помогали хорошо в таких делах. Да только, уж больно редкие это продукты для них. Правильнее детей накормить, чем в волосы втирать.
"И все равно, – считала она, – у девочки должна быть коса. Чем еще женихов привлекать, когда приданого нет?". Вот у Маруси, второй по старшинству дочери, волосы погуще будут. Как у Шуры и совсем маленькой Нюры, названной, как мать.
Девочка кивнула и спрыгнула с колченого табурета. Мать оглядела ее и покачала головой при виде сбитых коленок дочери.
– Где ты опять побила ноги? – грустно спросила она.
Зоя пожала плечами, мельком глянула на свои сбитые коленки, синяки и тяжко, почти по-взрослому, вздохнула. Это они вчера с Марусей наперегонки за сбежавшей курой бежали. Сестра оказалась более прыткой и ловкой, а Зоя – нет, и, догоняя ее, упала. Нечасто у них получалось попрыгать и поиграть, и даже в восемь лет, – это еще, ой как, хочется.
– Нина-соседка, сказала, что Михалыч железный плуг купил, – задумчиво сообщила бабаня, притулившаяся у низенького полуслепого окошка с вязанием.
– Чего ему не купить, он бычков на рынок вчера гонял, – отозвалась мать Зои с озабоченным видом. Бабаня кивнула, соглашаясь.
Девочка вышла из дома, присев на крылечек, скрытая распахнутой на двор дверью. У соседа были волы, коровы, птица домашняя, овцы и верблюды. И много земли, а у его дочек – одежда и обувь.
"Когда-нибудь, –еще позапрошлой весной сказал отец взволнованной девочке, – мы накопим и тоже купим железный. Глядишь, все будет полегче". Он так говорил, и малышка ему верила, но что-то пока такое время все никак не наставало. Земля не родила, и уже почти вся ушла к более богатому соседу, который успешно подбивал под себя окрестные участки.
Их семья уже давно балансировала на грани выживания. Прошлогодний неурожай особенно сильно по ним ударил. Зиму едва пережили, ели впроголодь, чтобы весной хоть как-то сохранить семена, а недостающее докупить. Они каждый год надеялись, что смогут выстоять.
С осеннего урожая, о котором еще можно было только мечтать, надо было в первую очередь расплатиться за докупленные по весне семена, часть посадить под зиму, другую часть – сохранить до весны, а на оставшееся – как-то прожить до следующего урожая.
В семье была худая коровенка и пара-тройка кур. С таким богатством они были не самыми бедными в селе. Но и не богатыми. "Все решает осень, будет урожай – проживем, а не будет – по миру пойдем", – сказал отец. И они старались выжить.
Зоя уже приучилась не морщиться, если коровье молоко было горьким. Это полынь виновата. Чем коровку кормить? Если она едва ли не единственной осталась, ведь в округе уже к июню одни сухие моталыжки повсюду были. "Что у коровы на языке, то и в молоке", – говаривала бабаня, мать отца, глядя на сморщенные личики внучек. Утром они снова искали траву. Что нашли, тем ее и накормили.
Не только взрослые, но и старшие девочки – Зоя и Маруся – вставали рано. Весной, летом и осенью – до мороза и холодов – им всем некогда было спать. И сеяли, и веяли, и снопы девочки вязали вместе с родителями. Семья была большая, много голодных ртов.
Если девочек не брали в поле – а мать с отцом старались давать им немного отдыха, – то вместе с бабаней во дворе возились. По хозяйству ходили.
Летом солнце высоко стоит. Степь кругом, и все вокруг – сухое. Вода – в пруду. Попробуй, натаскай достаточно, чтобы не пожглось все посаженное на крохотном пятачке, прижавшемся к дому. Руки болели от пальцев до плеч, и спина уже не гнулась, а девчонки старались. Носили воду, пололи и подвязывали кустики.
В их недолгой жизни голодные времена были постоянно. И если летом еще найдешь где-нибудь под забором кустик лебеды, то зимой – вокруг только снег да вымерзшая земля. Голод быстро учит уму-разуму даже самого неразумного.
– Зоя, – тихонько позвала Маруся в раскрытый дверной проем. Тяжко вздохнув и расправив худенькие плечики, Зоя поднялась и вошла в полутемный дом. Сестра уже сидела рядом с бабаней, и девочка устроилась поблизости, беря в руки свое вязание. Она уже и не помнила, когда впервые в руки взяла спицы.
Бабаня учила внучек, как раньше дочерей, терпеливо объясняла, показывала на своем примере и следила, чтобы девчонки не волынили. А они чуть подросли и сами не могли лениться. Наперегонки, подтрунивая друг друга, из колючей и толстой пряжи вязали чуни без паголенок, лапки, носки и длинные гольфы.
Конечно, в основном все это было на продажу. Дома оставляли совсем немного, не больше одной пары на каждого члена семьи. Если чуни худились, то их штопали, используя оставшиеся без дела шерстяными нитками, смотанными в тугие клубочки. В теплое время года все ходили босиком, а с наступлением холодов надевали их или носки.
Маленькие пальчики послушно щелкали спицами. Сегодня Зоя вязала длинные носки из черной невиданно ровной, явно покупной шерсти от заказчика, а бабаня из такой же, только белой. Мать сказала, что это для жены Матвеича.
"Белые носки – это какая растрата. Как же их носить-то? Запачкаются. Или постоянно стирать. Ненадолго они белым останутся", – подумала девочка, искоса следя за быстрыми движениями спиц в руках бабани.
– О чем думаешь? – спросила женщина, заметив, что внучка все чаще отвлекается.
Девочка сказала. Протянув ручку, она погладила пальчиками ровное шерстяное полотно, вышедшее из-под спиц. Бабаня не возражала и не отбирала почти готовый носок из натруженных пальчиков.
– Больно? – спросила она с сочувствием, кивнув на всю в порезах суховатую кожу маленьких ладошек. Девочка упрямо покачала головой. "Нет, не больно. Кровь не идет, шерсть не испачкает. А ранки заживут. Впервой, что ли?"
– Под моей лавкой банка есть, там немного топленого сала..., – снова заговорила женщина.
– Вонючего, – прошептала Маруся, морща носик и ниже склоняясь над своим рукоделием.
– Потому и стоит там, – назидательно сказала бабаня, имея в виду, что невонючее они уже съели бы давно, – Зоя, намажь руки на ночь. Все полегче будет.
Девочка кивнула.
– Я так быстро не умею вязать. Ты вчера только начала вязать, а сегодня уже почти готов один носок. Да, и паголенок такой длинный, – пожаловалась она, а бабаня ответила:
