— …быть верной своему мужу в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в здравии и болезни? Клянешься ли…
Счастливая невеста должна ловить каждое слово церемонии, должна всей душой подтвердить клятвы, от всего сердца сказать свое «да». Счастливая невеста и к алтарю приходит сама. С подружками, если нет родителей. В белом свадебном платье. Жених не втаскивает ее в храм чуть ли не волоком, босую, с грязными ногами, в рабочем переднике, из кармана которого торчат садовые ножницы.
Все слишком внезапно. Так быстро, что я чувствую себя, словно во сне. Ведь это не может быть правдой? Не может?
Говорят, перед смертью вся жизнь проносится перед глазами, но я никогда не слышала такого о свадьбе.
Вот мне шесть, почти семь — мелкая сопля с торчащими куцыми косичками, с гордостью заявлявшая о себе: «Я ученица старой Марты!» Хотя какая ученица — подмети да вытри. Я поливала ее огород и убиралась в доме, и только краем глаза, из-за порога, подглядывала, как старая ведьма варит свои зелья. Другую ученицу, десятилетнюю задаваку Урфриду, Марта допускала крошить травки, мешать жуткое варево в котле над огнем и даже добавлять в него жабью икру. Нет, я не завидовала. Любой ученик начинает с работы по дому, а если у него не хватит мозгов подглядеть за работой мастера и улучить подходящую минутку для расспросов — сам виноват, что останется неучем. Я хотела научиться, и я нисколько не боялась кривого носа и сердитого взгляда старой Марты — да и чего бояться, ведь я выросла в ее доме и когда-то давно, когда ничего еще не понимала, даже называла ее мамой. Она отвечала на мои вопросы, а после придумывала для меня лишнюю работу, но я справлялась.
Вот мне уже исполнилось семь, летнюю засуху сменили осенние дожди, огород убран, на чердаке сохнут травы. Каждую травку я знала в лицо и по имени, знала, где и как сорвать и с какими словами развесить или разложить сушиться. В лесу выли с переливами волки — я знала, что нужно сказать и как махнуть рукой, чтобы волчья стая не почуяла тебя в лесу, и какое зелье сварить для коней, чтобы они не шарахнулись от волчьего запаха. Но однажды в густом малиннике за нашим участком я нашла приставший к колючей ветке клок серой шерсти. Мне стало страшно, а Марта рассмеялась дребезжащим резким смехом:
— Скоро зима, а там и большая охота! Его светлость соберет всех, будут и знатные господа с копьями и мечами, и мужики из деревень с рогатинами и вилами, даже баб погонит визжать да шуметь. Пора готовить травки на зелья, слышите, соплячки? Приворотные для девок и вытравляющие ненужный плод для баб, бодрящие и отрезвляющие для господ, да лечебные снадобья не забыть, да для псов и коней, ох-хо-хо, старой Марте хватит работы, да и вам, бездельницам, тоже.
Я перетирала в ступке ягоды шиповника и руками крошила сухие листья подорожника, и Марта даже доверила мне размолоть в мелкую пыль скорлупу кукушкиных яиц — я страшно этим гордилась и очень старалась. Урфрида, которой досталось отмерять и мелко резать жабью печень, рассмеялась неприятно:
— Первым делом научишься зелью, вытравляющему дитя из утробы — это потому что у твоей матери когда-то не хватило на него денег, да?
— Тебе что за дело до моей матери! — заорала я. Марта нашла меня в корзине на пороге, так что о своей маме я ничего не знала. Но верила, что она подбросила меня ведьме не со зла и не оттого, что я совсем-совсем не была ей нужна. Просто женщине с ублюдком на руках некуда идти, вот и все.
Зато мамаша Урфриды, толстая важная мельничиха, честно платила ведьме за ее обучение снадобьям. Спросить бы, зачем ведьмовская наука мельниковой дочке, но Марта отвесила нам обеим по подзатыльнику и погнала Урфриду на чердак, разбирать остатки прошлогодних трав.
Я чуть не плакала от обиды, зато скорлупа и впрямь вышла какая нужно, ровно мука самого тонкого помола.
— Поди в курятник, яйца собери, — буркнула Марта.
Я выскочила во двор, ничего не видя от разъедающих глаза слез.
— Дура мелкая, смотри, куда несешься!
Протерла глаза: оказывается, врезалась в какого-то мальчишку. Незнакомый, раньше он к Марте не приходил, то есть — не из деревни. Одет небогато, но добротно: подбитая потертым собачьим мехом куртка, плотные темные штаны, сапоги из грубой кожи. Рыжие волосы острижены неровно, а лицо все в россыпи конопушек. И смотрит важно, будто он не меньше чем замковый герольд. Небось, в первый раз с поручением к ведьме прислали, вот и хорохорится, чтобы страх не показать.
— Ты еще кто такой?
— Второй помощник Арчибальда Хромого, — сказал он важно и тут же сбился, скривил рот и спросил презрительно: — Да с чего это я тебе, мелкой пигалице, представляться должен? Ты, поди, и не знаешь, кто таков Арчибальд Хромой. Веди меня к ведьме, у нее снадобья для замка.
— Сам дойдешь, не заблудишься, или дверей не видишь? А мне и без тебя есть чем заняться.
— Это чем же? Кур по двору гонять? Больше ты наверняка и не можешь ничего, зато наглости, как в бароновом гнедом.
Ну вот как он, спрашивается, угадал про кур? Зараза конопатая!
— Я ученица ведьмы, хочешь на себе попробовать, что могу, а чего нет?
— Да уж точно копытом по голове не огреешь и шкуру мне зубами не попортишь, а все остальное я как-нибудь переживу. Не доросла ты еще меня пугать, мелочь.
Я фыркнула и аккуратно его обошла — нечего тут со всякими рыжими-конопатыми разговоры разговаривать, увидит Марта, что бездельничаю, — до ночи не присяду.
— Как через замковый мост перейдешь, спроси Ларса, — сказал он вслед, — скоро охота начнется, некогда мне будет в вашу глушь топать, значит, тебе бегать придется.
Он оказался прав: лишь только выпал и устоялся снег, бегать в замок пришлось чуть ли не каждые три дня. И никогда Марта не посылала туда Урфриду: как же, вдруг польстится кто на белокожую румяную девку. Все же вот-вот в возраст войдет. А цыпленку вроде меня разве что лишний подзатыльник дадут, если попадусь под руку не вовремя.
Я уже года два как ходила в замок сама, но только летом и посветлу. Теперь же Марта решила, что я достаточно выросла — корзину с зельями дотащу и не утону в снегу по дороге. Но рыжего Ларса я там раньше не встречала, хотя и с Арчи Хромым, псарем его светлости, никогда и словечком не перемолвилась. Огромных, притравленных на зверя баронских собак я побаивалась и близко к псарням не подходила.
И, конечно же, я не собиралась и в самом деле спрашивать Ларса, еще чего! Порядок был заведен постоянный: корзины от Марты принимал эконом, а что уж там дальше, нас не касалось. Разрешает его светлость ведьме жить на его земле и собирать травки в его лесу, а она за такую доброту платит зельями да снадобьями, вот и все. А мое дело — донести, не разлив и не рассыпав по дороге.
Но в этот раз эконом сам послал меня отдать пакет с травками на псарню. Понятно: в замке дым стоял коромыслом, ждали гостей, все носились, как умалишенные, лишних рук на такую мелочь не нашлось. Я и пошла. И первый, на кого там наткнулась, был этот рыжий-конопатый!
Тащил ведра с водой. Потный, красный, в одной рубахе и штанах, это по морозу-то. Увидел меня, грохнул ведра на пол, руки об штаны вытер и сразу к пакету потянулся.
— Ага! Пришла все-таки. Вовремя. У меня как раз Белка чудит, успокоить надо. Давай сюда.
— Чего чудит? — сама не знаю, почему я пошла с ним. Любопытно стало.
— Щенят отняли, чего.
— Зачем?
— Продали. Да не по одному, а всем выводком.
Он шел так быстро, что я едва за ним поспевала. Здоровый черт, ноги отрастил чуть не с меня размером.
В закуте пахло прелым сеном и молоком. Большая белая сука с рыжими пятнами тихо скулила, забившись в угол. Ларс порылся в пакете, достал пучок сон-травы, умело растер в пальцах и сунул собаке под нос.
— Всю ночь с ней не спал, выла, по углам терлась, детей искала. Давай, девочка, нюхай. Все хорошо, вырастут твои дети. Здоровыми будут, сытыми, поджарыми, быстрыми. А Ураган баронова Лысого за пояс заткнет. Обещаю.
Сука ткнулась носом Ларсу в ладонь, облизала пальцы. Уронила тяжелую голову на лапы и закрыла глаза. Я знала, как Марта заговаривает сон-траву — не то что измученную собаку, отряд здоровенных мужиков уложит. Хотя наговор совсем несложный. Я повторить могла, но у меня и мышь бы не заснула. Марта говорила — рано мне.
С той чертовой Белки все и началось. Ларс встречал меня так, будто я к нему лично ходила, и ладно еще, когда первым его словом было «вовремя», а мог ведь рявкнуть и «где тебя носило?». Почему я это терпела, сама не знаю. В замке о нем говорили: «К любой твари подход найдет». И я наверняка была для них тоже — тварь. В деревне меня, бывало, и так называли, добавляя: «ведьмой вскормленная». А Ларс обзывал просто, мелочью и малявкой. Как самую обычную девчонку.
И собак я с ним не боялась.
***
Вот как с детства была мелкая, наглая и непокорная, так и осталась. Совсем не изменилась, и не скажешь, что взрослая давно. Другие в ее возрасте дородные, степенные, с детишками, да не с одним. Смотришь, плывет такая по улице, в чепце, губы поджимает, а за подол аж двое держатся, а то и трое, семенят рядом, по сторонам таращатся, от мамкиной юбки не отрываясь. А дома у такой — выскобленный пол, ящики с цветами на окнах, хозяйство, пироги в печи. Муж придет, она ему ужин на стол, перину на кровать, стопку настойки травяной или ягодной, чтоб хорошо спалось. Нормальные, правильные женщины, в общем. А эта… Ее и женщиной-то назвать язык не поворачивается — девчонка. До сих пор одной рукой поднять могу да на плечо посадить, и это не я сильный, а она такая легкая и мелкая.
А хозяйство? Ха. Здесь тоже не задалось. Пробовала она тут как-то пирог испечь, хорошо я вернулся раньше, иначе сгорела бы наша избушка, как и не было. Смрад, гарь, из печки дым столбом, огонь, и она, ночью такое увидишь — на всю жизнь заикой останешься. Волосы дыбом, лицо в саже, ругается так, что мужику покраснеть впору. Тут надо дом спасать, хватать ведра да к колодцу бежать, а я как увидел это чудо в саже, хохотал так, будто в меня вселилось что. Никак успокоиться не мог. Она же и успокаивала — выплеснула мне на голову воду из ковша и снова ругаться. Ну разве ж это нормальная женщина? А порядок у нее только в огородике, где семена свои сеет, ну и в корешках всяких, что по дому развешаны, в мешочках, коробочках и узелках, но я в это все не суюсь — это ее дела, ведьмовские, а мне и своих хватает.
Скажи мне кто раньше, еще до всей этой истории, что свяжусь с ведьмой, ни за что бы не поверил. И не то чтобы я их племени боялся, как некоторые, просто всегда казалось, что другие они — из другого теста вылеплены, живут на отшибе, в глухомани, шепчут свои заговоры, порчу наводят, помочь, конечно, тоже могут, но это уже если ты сам попросишь и заплатишь. Глупый был, верил бабским сплетням, видел, как плевали вслед и гадости всякие шептали. А людская молва она иногда хуже любой порчи — если уж прилипла к кому, вовек не отмоешься. И чего в ней больше — страха или зависти, не поймешь.
С Ханной я познакомился, когда еще у барона младшим помощником псаря служил. Ну, то есть тогда-то я еще не знал, что она Ханна. Да и то, что ведьма, тоже не знал, хоть и болтала она в первую же встречу, что ученица старой Марты, я ей почему-то не поверил. Подумаешь, невидаль — обычная безродная девчонка прибилась туда, где нашлась работа за еду и кров. Я и сам был такой же. Арчибальд Хромой, главный псарь барона, как-то проезжал мимо нашей деревни, остановился у кузницы лошадь подковать, да только старик мой в то время уже при смерти лежал, а я не слишком хорошо с кузнечным делом управлялся, силенок еще маловато было, но уж одну подкову поставить сумел.
Что там Арчибальд во мне разглядел, не знаю, но велел, как отец умрет, в замок явиться и Хромого Арчи спросить. «Может, и найдется тебе работа на кусок хлеба, если с головой и не лентяй». В замке потом говорили, что лошадь у него — сущий черт, никого, кроме хозяина, близко не подпускает. Не знаю, ко мне пошла сразу. А я, конечно, как отца похоронил, отправился в замок, деваться мне больше все равно некуда было. Так что о том, как бывает с сиротами, знал не понаслышке. Только думал, что мне повезло больше, чем этой мелкой. Работу свою я любил, да и к обещанному куску хлеба прилагались масло, похлебка, каша, мягкий тюфяк в тепле да еще и пара монет иногда.
А эта мелочь со смешными белесыми косичками — у ведьмы на побегушках. Люди вслед плюются, знаки обережные творят, как будто она и впрямь чем навредить может. Ха. Я же видел, как она на Белку смотрела.
В замок придет, отдаст тяжелую корзину — как волокла ее только? Самой-то от земли не видно. А ей хорошо если хлеба горбушку сунут. Как же, ведьмин выкормыш, разве можно на кухню такую пустить — тесто скиснет, молоко сквасится. Смотрел на нее, на густую похлебку с мясом в собачьих мисках, и стыдно делалось. А она и не попросит. Мелкая, а гордости на трех баронов хватит.
А собак боялась. Ну какая ведьма может бояться собак? Слово верное скажет, они и потрусят прочь, уши прижав. А она… У барона тогда не только борзые были, но и волкодавы, здоровые, мощные, с клыков слюна капает, не загрызут, так задавят. Ханна от них к стенам шарахалась, даже мимо ходить не могла, а гордая же, ни в жизнь не сознается, что страшно. Пришлось знакомить. Волкодавы на самом деле были смирные, если их не злить и страха не показывать. Умные, хоть и с норовом. У меня и любимец среди них был, Буяном звали. Вот с него знакомство и начали. Буян мне пузо подставляет, лапами дрыгает от счастья, а мелкая в угол забилась и таращится оттуда. Бледная, глаза блестящие, перепуганные, смех да и только.
— Иди сюда, — говорю, — пузо ему почеши.
И ведь пошла. Рука трясется, как у припадочной, сама — Буяну на два укуса, только глазами зыркает сердито, как будто думает, что я ее нарочно подначиваю.
Так и чесали вдвоем. Буян аж морду поднял — удивился. Мелкая сжалась вся, потом вздохнула так, будто в прорубь прыгать собралась или к смерти готовилась, и на коленки рядом села. Сидит, шерсть на пузе перебирает и успокаивается.
— Ну, видишь, не съест он тебя. Разве что зализать может до смерти. Не трясись только, собаки страх твой чуют и злятся. Тебе бы понравилось, если б тебя боялись? Вот и им — нет.
Она аж вскинулась:
— Не боюсь я! Вот еще. — Покосилась, опустила голову и пробормотала чуть слышно: — Так, опасаюсь. Мало ли, что у них на уме.
— Поесть, поспать, пузо почесать, побегать, поохотиться на всяких мелких с косичками.
Тут уж она совсем по-другому фыркнула, вроде как: «знаю я тебя». Вот и ладно.
Так с тех пор и повелось — приходит малявка в замок, корзину свою отдает, и ко мне. Белку гладим, Буяну пузо чешем, у Волчка колтуны из шерсти вычесываем. Когда и подкормить ее получалось. Сидим на куче сухой травы у конюшни, кони ржут, копытами переступают, а мы жуем, то хлеб с мясом, то сыр, то чего-нибудь горячее — я брал свою порцию у поварихи заранее, чтобы на кухне с мелкой не мелькать.
А что она и правда ведьма, я понял той же зимой, когда Буяна порвали на боях. Кровь остановить не мог никак, думал, все. Арчи в деревню за местным лекарем послал, а тот только руками развел. И тут мелкая явилась. Увидела Буяна, кровь на соломе, бессильно протянутые подрагивающие лапы, да так рядом и села. Слезы текут, гладит по подранному боку, по морде и все повторяет:
