Алина Борисова
Пикник под соснами.
- И что же мне делать, защитник невинных дев? Или может, ты мне, Лариса, подскажешь? - поймав мой взгляд, он впервые обращается прямо ко мне. Я вздрагиваю и прячу лицо на груди у Лоу. - Я уже даже в собственный дом боюсь возвращаться, чтоб лишний раз тебя не пугать.
- Правда? - продолжает насмешничать Лоу. - А я вот другую историю слышал. Что-то там про разбитую вдребезги машину и затянувшийся пикник под соснами. В о-очень душевной компании.
- Лоурэл! - почти что рык.
- Нет? Под елками? Вечно я их путаю, - меня ноги от страха почти не держат, а он развлекается, словно сам Дракос в него вселился! - Ну прости, ты же знаешь: ботаника - не мое.
«По ту сторону Бездны», глава 8.
Маленький вбоквел о том, где же все-таки пропадал Анхен, когда был так нужен.
История начинается сразу после спасения Ларисы из стада и перемещения ее в дом Анхена.
Не помня себя и еще хуже осознавая окружающее, он мчался прочь, прочь… Огонь струился по его жилам – почти неуправляемый, почти не контролируемый, жаждущий вырваться, жаждущий поглотить все – его, мир… Он задыхался от боли. Он, давно забывший сам смысл этого слова, задыхался. От боли. Дичайшей боли, что рвала его сердце. Что дробила его мозг при малейшей попытке вспомнить.
Ее глаза. Ее огромные, безумные глаза… он опоздал. Он приехал, нашел, покарал, спас. И опоздал. Навсегда, навеки. Ему осталось ее тело. Ее безумие. Возможность всегда быть рядом. Где-то рядом. Хранить. Беречь. Заботиться. О том, что осталось. Обо всем, что осталось. От его беспутной, невозможной девчонки. Его Лариски. Про которую он думал, что она сможет. Одна единственная сможет… А ее больше нет, нет, нет… Потому что он – не спас. Потому что никогда и никого он не мог спасти. Он мог карать и миловать. Создавать и уничтожать. Города. Страны. Легенды. Он был всемогущим, словно царь. Словно бог. Он и был – царем и богом. Вот только самых дорогих - спасти не мог. Никогда. Никого…
Он так радовался, когда нашел ее. Верил, что она сможет быть с ним. Недолго, всего лишь всю свою жизнь, но ведь всю жизнь. Ему не придется отказываться от нее. Не придется день за днем заглядывать в ее глаза, ища в них признаки начинающегося безумия и считать дни, боясь ошибиться, сколько еще он может позволить себе пробыть рядом с той, что согрела его замерзшую душу, прежде чем разбить ей сердце, отказавшись от нее навсегда.
Только боги жестоки. Боги всегда жестоки. И то чудесное генетическое отклонение, которое позволяло ей быть с ним – всегда, не опасаясь за рассудок, не позволяло ей быть с ним, и этот рассудок калечило. Он так привык быть желанным. Обожаемым. Незаменимым. Вот только ей – был не нужен. Ей нужна была его помощь, его покровительство, а сам он – был не нужен. Никогда. Был противен. Только противен. И еще больше противен оттого, что физическое влечение она побороть была не в силах. И ведь он мог бы, он ведь мог бы, но не стал, так хотелось, чтоб она любила его, не вожделела, но любила его… а она не могла, слишком уж явно видела то, что они сами себе давным-давно простили…
И вот теперь она его. До конца его, навеки. Но что ему делать, если ее больше нет, и это только его вина? И когда он ошибся сильнее: когда прогнал ее, решив, что без него ей будет лучше, или когда промедлил, убедив себя, что угрозы для жизни нет, пара дней ничего не решит, а он приедет, и со всем разберется?
Разобрался. И что ему делать теперь, когда ничего не осталось? Когда совсем ничего не осталось?
Он гнал и гнал машину. Как ее гнать, если предел ее скорости 300? Надо было брать сверхзвуковой. Не теперь – тогда. И он бы успел. И плевать, что военный, и для людей – не существует, и летать над ними не должен. Он авэнэ или зачем? Кто посмел бы его ослушаться? Спрыгнул бы. Над Новоградом. А в небе гул – так чего не бывает. Глупо показалось. Так глупо нарушать все законы и нестись на военной машине ради той, что его ненавидит…
Облака застилали обзор. Облака застилали все, но он знал, чувствовал, видел – он сейчас над Бездной. Не задумываясь, не выбирая, он летел туда – в свою сказочную страну. Где он был мудрым, любимым и нужным. Где он привык гордиться каждым камнем мостовой, словно делом собственных рук, и где каждый встречный до конца дней своих гордился тем, что однажды встретил его.
Вот только теперь – они предали его. Все до единого предали. Он их создал. Он позволил им жить. Он учил их добру, любви и самопожертвованию. А они уничтожили свое самое прекрасное создание. И скольких еще. Ему нужна была одна она, но скольких еще – они осудили, сгубили, сломали. Ради желания выслужиться, ради материальной выгоды, из мести, из лести… Он был готов уничтожить их всех, от президента до последнего чиновника. Устроить им глубокий траур и массовые перевыборы во все возможные органы и инстанции. Показательные порки и развешивание на фонарных столбах всех, в чьей работе будут выявлены хоть малейшие нарушения… превышения…
Нет, надо взять себя в руки. Успокоиться. Успокоиться. Как?! Как, если ему хочется одного – жечь, уничтожать, смотреть, как карточными домиками схлопываются не то, что дома, кварталы.
В Новоград он не полетел. Повезло президенту. Пока живет. Пусть живут. Все. Пока. Потому что у него просто нет сил. Больше нет сил – карать. В чем смысл карать, если это все равно никого не спасает? А ему хотелось покоя. Так хотелось. Покоя. Любви. Веры. В него. Что он хороший и сильный. И все сможет. И со всем справится.
Он кружил и кружил над городом. Светлогорск. Ну конечно, он прилетел в Светлогорск. Здесь был его дом, его настоящий дом, он привык жить здесь, среди людей. Они были нелепые, странные, иные. И для большинства его соплеменников они были пищей. Просто пищей. А он видел в них эльвинов. Тех давних, позабытых всеми эльвинов, которым еще не надо было убивать, чтобы жить.
Он пролетел над домом. И раз, и другой. Дом был пуст, его там никто не ждал. Здесь когда-то ждала его дева, с глазами, вмещавшими небосвод. Та, что умела любить. Что умела дарить покой…
А ведь она еще есть. Еще жива. Неужели он не может взглянуть на нее еще один, последний раз? Неужели он погубит ее, если еще хоть раз спросит, как у нее дела? Еще хоть раз положит голову ей на колени и ощутит нежность ее трепетных пальцев? А потом он уйдет, ему просто надо убедиться, что у нее все хорошо. Что хотя бы у нее – все хорошо.
Ее дом он нашел легко, хоть был здесь всего однажды, когда покупал ей квартиру. Даже смотрела ее она без него. Делала ремонт, покупала мебель – все без него. Он бы хотел, но это была ее жизнь, вся ее будущая жизнь, в которой ему места не было. Совсем. А значит, ничего в этой жизни и не должно было о нем напоминать.
А теперь он пришел. Не выдержал, нарушил все свои запреты и пришел. Но, стоя под закрытой дверью, понимал, что пришел напрасно. Квартира была пуста. Она хранила ее вещи. Хранила ее запах. Только ее, она так никого и не завела. Смеялась, что заведет себе трех любовников. И четырех мужей. Выпишет из дома сестру с братом. Пригласит подруг. А жила одна. Весь этот год прожила одна. Он чувствовал это так явственно, словно весь год смотрел ей в замочную скважину, а не ощущал сейчас, стоя под дверью, ее запах, остатки давно выплеснутых эмоций. И запустение. Ее не было дома уже несколько дней. Немного, совсем немного, но он опять опоздал. Разминулся.
Какое-то время он стоял, собираясь с мыслями, пытаясь сообразить, что теперь – отступиться? Или искать ее? А если искать, то где? Куда она могла уехать? Зачем? Лето. Отпуск. Каникулы. А впрочем, какие каникулы, она ведь выпускница. Ну да, и у них должен был уже пройти выпускной. Она уехала домой. Она должна была уехать домой, повидать родных, показать диплом. Вот только он не знал, где ее дом.
Но это уже не проблема.
Четверть часа спустя он уверенно шел полупустыми коридорами университета, собирая на себя не просто восторженные, но прямо-таки ошарашенные взгляды всех встречных. Ах, да, он ведь так и не переоделся. Официальный костюм – не то, в чем следовало бы появляться за Бездной. Надо бы снять хотя бы халею. А впрочем, сойдет и так. Если он сейчас начнет пытаться расстегивать все эти пуговички, то просто оборвет, и хорошо, если не с клочьями ткани.
Ева была на месте. Хоть кто-то в этом безумном мире всегда был на месте. Правда, не одна, у нее были какие-то люди. Не из сотрудников, он их не знал. Что-то очень хотели. И, судя по слегка утомленному виду Евы, хотели уже давно.
- Я могу решить проблему быстрее? – поинтересовался вместо приветствия.
Посетители вздрогнули и чуть побледнели, по губам Евы скользнула улыбка.
- Очень просят принять их сына без экзаменов, светлейший куратор, - за что он любил эту женщину, она всегда и все понимала с полувзгляда и таким как есть, не тратя времени на лишние слова и мысли. Пришел нежданно – значит надо, не поздоровался – спешит, наряд нечеловеческий – так вампир, еще и в отпуске, удобней ему так, должно быть.
А ему опять захотелось убивать. Еще и здесь! Мало того, что в его стране, еще и в его университете!
- Ева, дай мне воды, - надо успокоиться. Так было всегда. У всех. Обязательно найдутся те, кто не хочет честно. Вода не имела вкуса, но способна была остудить. Надо сдержаться. Не напугать. Вразумить. Или спалить всех к дракосу, чтоб не отвлекали.
Они смотрели, как он пьет. Он пытался вспомнить слова. Правильных слов не находилось.
- Просто пойдите вон, - произнес, наконец, со вздохом. – Фамилию сына, полагаю, вы сообщить успели. За тем, чтоб экзамены он сдавал на общих основаниях, прослежу лично.
Следить он, понятно, не собирался, но вряд ли они решат ему не поверить. Люди ушли.
- У тебя что-то случилось? – Ева подошла совсем близко, и он обнял ее. Она была ниже его на голову. Чуть располнела с годами, но, впрочем, не сильно, действительно чуть. Было бы даже странно, если бы та, что привыкла держать под контролем всё и всегда, позволила чего-то лишнего собственной фигуре.
- Настолько плохо выгляжу? – он отпустил ее, и она взглянула ему прямо в глаза – своим внимательным, цепким взглядом.
- Чудовищно, - вынесла свой вердикт. – Чем мне тебе помочь?
- Найди мне адрес родителей Инги. Он должен был где-то остаться. В архивах. В отделе кадров. Она указывала его при поступлении, - он присел на ближайший стул. Ева найдет. Хоть в адресном столе, хоть в бюро находок. А сам он не в состоянии сейчас общаться с людьми. Просто не в состоянии. – И налей мне еще воды, - он все же вспомнил это слово, - пожалуйста.
Она налила.
- Может, лучше крови?
- Нет, ничего не надо. Просто найди мне адрес.
Она никогда его не любила. Ни единого дня, даже в юности. Особенно в юности. Впрочем, в этом была своя прелесть, он никогда не боялся разрушить ей разум, ее эгоистичность делала ее менее уязвимой. Нет, она преклонялась, уважала, вожделела. Не его лично. Вампира в нем. Гордилась своим статусом, своей избранностью. И никогда не давала ему повода быть недовольным. Она исполняла все. Всегда. Ее не смущали никакие нюансы. Она виртуозно прогибалась под любые ситуации и обстоятельства. И при этом всегда оставалась собой. Маленькой расчетливой карьеристкой. А он откровенно ей восхищался.
А вот друзьями… друзьями они стали уже позже. Много позже, когда опыт прожитых лет уже не позволял ей смотреть на него исключительно снизу вверх. Когда она сумела разглядеть в нем личность, а не просто «вампира, который сделал ее звездой». А впрочем, она всегда была доброй. Умной, честной, внимательной. Преданной. Он ведь не так уж многого в них искал, в этих девочках, что он брал не просто на работу – в душу. Он ведь даже не искал их любви, ему достаточно было их преклонения, вожделения, обожания… А любила его одна… Одна единственная за много-много лет. А впрочем… возможно, он просто кого-то забыл… или что-то не разглядел. Ведь далеко не каждой он рвался заглядывать в сердце.
- Вот адрес, - перед ним лег листок со столь желанным набором букв и цифр. Название городишки не о чем ему не говорило. Впрочем, он всегда знал, что это редкостная дыра. Но заложенная в машину карта позволит ему проложить маршрут с точностью до дома, а если понадобится – то и до любой комнаты этого дома. Скоро он будет на месте.
К ее дому он даже не подлетал – падал. Падал с небес ослепительно-алой кометой, вызывая восторженно-испуганные возгласы обывателей. Дом был небольшой и совершенно деревенский. Кажется, при стремительном приземлении он обрушил какой-то плетень и придавил пару шнырявших по двору кур, но, выходя из машины, он даже не оглянулся. Все это не важно, ущерб он им потом возместит – хоть деньгами, хоть курями, хоть своими руками этот плетень им обратно восстановит. Сейчас ему нужна была Инга. Только Инга.
Стремительно рванув на себя дверь, он ворвался в дом и…пошатнулся, пытаясь задержать дыхание. От ударившего в нос чудовищного смрада его замутило. В доме шла развеселая разнузданная пьянка. Сдвинутые столы. Стулья, табуретки, лавки. Народу – хотелось сказать «вся улица», но, судя по размеру местных улиц, - три. Судя по непереносимой отвратности аромата, рекой лилась здесь даже не водка – самогон, причем припаршивейшего качества. Еще здесь вовсю лилась песня, а впрочем, петь они тоже не умели. Кто-то уже дремал, кто-то уже ругался, но драка еще не началась.
Наверное, он видел вещи и отвратительнее. Зловоние сотен гниющих трупов нестерпимей стократ. Но там это было бедствие. Трагедия, которую всеми силами пытались прекратить. А здесь… всё это стадо человекообразных устроило это добровольно! Для наслаждения! И чтоб им всем обпиться и передохнуть, но где-то здесь была Инга, его Инга! Его прекрасная, хрустально-чистая девочка, а они пытаются сделать из нее… воспитать по своему образу и подобию… вот такое же животное, как то, что смотрит сейчас на него, разинув пасть и тыча в его сторону грязным пальцем.
Он чувствовал, как волна холодной, всепоглощающей ненависти поднимается из самых глубин его естества, грозя уничтожить весь этот вертеп со всем его гнусным содержимым. Видел, как его ненависть прокатывается по ним, мешая дышать. Видел, как бледнеют лица, распахиваются глаза и смолкают звуки. Вот теперь они заметили его все.
Но еще прежде, чем он успел открыть рот и приговорить их всех – окончательно и бесповоротно, в оглушающе звенящей тишине опрокинулся стул, и он расслышал почти беззвучное, потрясенное, неверящее:
- Анхен.
И вот она уже бежит к нему – легкая, воздушная, прекрасная.
- Анхен, - повторяет она, - Анхен, - и бросается ему на шею, смеясь и плача, а он прижимает ее к себе, осторожно, словно самое дорогое, что доверила ему жизнь. И чувствует, что его отпускает.
И с трудом подавляет рвотные спазмы. Она пьяна. Его светлая девочка пьяна, от нее разит перегаром так, что у него даже глаза начинают слезиться. Продолжая прижимать ее к себе, он осторожно поворачивает ее голову, чтоб она выдыхала в сторону. Не на него. Она понимает. Она чувствует, что он почти не дышит.
- Ты прости, - шепчет ему Инга, - прости, я же не знала… я же не думала… я же считала, что уже никогда… - слезы текут по его лицу, а он может только обнимать, только гладить ее по голове. Инга. Его Инга. Он ведь тоже думал, что никогда…
Пикник под соснами.
***
- И что же мне делать, защитник невинных дев? Или может, ты мне, Лариса, подскажешь? - поймав мой взгляд, он впервые обращается прямо ко мне. Я вздрагиваю и прячу лицо на груди у Лоу. - Я уже даже в собственный дом боюсь возвращаться, чтоб лишний раз тебя не пугать.
- Правда? - продолжает насмешничать Лоу. - А я вот другую историю слышал. Что-то там про разбитую вдребезги машину и затянувшийся пикник под соснами. В о-очень душевной компании.
- Лоурэл! - почти что рык.
- Нет? Под елками? Вечно я их путаю, - меня ноги от страха почти не держат, а он развлекается, словно сам Дракос в него вселился! - Ну прости, ты же знаешь: ботаника - не мое.
«По ту сторону Бездны», глава 8.
Маленький вбоквел о том, где же все-таки пропадал Анхен, когда был так нужен.
История начинается сразу после спасения Ларисы из стада и перемещения ее в дом Анхена.
***
Не помня себя и еще хуже осознавая окружающее, он мчался прочь, прочь… Огонь струился по его жилам – почти неуправляемый, почти не контролируемый, жаждущий вырваться, жаждущий поглотить все – его, мир… Он задыхался от боли. Он, давно забывший сам смысл этого слова, задыхался. От боли. Дичайшей боли, что рвала его сердце. Что дробила его мозг при малейшей попытке вспомнить.
Ее глаза. Ее огромные, безумные глаза… он опоздал. Он приехал, нашел, покарал, спас. И опоздал. Навсегда, навеки. Ему осталось ее тело. Ее безумие. Возможность всегда быть рядом. Где-то рядом. Хранить. Беречь. Заботиться. О том, что осталось. Обо всем, что осталось. От его беспутной, невозможной девчонки. Его Лариски. Про которую он думал, что она сможет. Одна единственная сможет… А ее больше нет, нет, нет… Потому что он – не спас. Потому что никогда и никого он не мог спасти. Он мог карать и миловать. Создавать и уничтожать. Города. Страны. Легенды. Он был всемогущим, словно царь. Словно бог. Он и был – царем и богом. Вот только самых дорогих - спасти не мог. Никогда. Никого…
Он так радовался, когда нашел ее. Верил, что она сможет быть с ним. Недолго, всего лишь всю свою жизнь, но ведь всю жизнь. Ему не придется отказываться от нее. Не придется день за днем заглядывать в ее глаза, ища в них признаки начинающегося безумия и считать дни, боясь ошибиться, сколько еще он может позволить себе пробыть рядом с той, что согрела его замерзшую душу, прежде чем разбить ей сердце, отказавшись от нее навсегда.
Только боги жестоки. Боги всегда жестоки. И то чудесное генетическое отклонение, которое позволяло ей быть с ним – всегда, не опасаясь за рассудок, не позволяло ей быть с ним, и этот рассудок калечило. Он так привык быть желанным. Обожаемым. Незаменимым. Вот только ей – был не нужен. Ей нужна была его помощь, его покровительство, а сам он – был не нужен. Никогда. Был противен. Только противен. И еще больше противен оттого, что физическое влечение она побороть была не в силах. И ведь он мог бы, он ведь мог бы, но не стал, так хотелось, чтоб она любила его, не вожделела, но любила его… а она не могла, слишком уж явно видела то, что они сами себе давным-давно простили…
И вот теперь она его. До конца его, навеки. Но что ему делать, если ее больше нет, и это только его вина? И когда он ошибся сильнее: когда прогнал ее, решив, что без него ей будет лучше, или когда промедлил, убедив себя, что угрозы для жизни нет, пара дней ничего не решит, а он приедет, и со всем разберется?
Разобрался. И что ему делать теперь, когда ничего не осталось? Когда совсем ничего не осталось?
Он гнал и гнал машину. Как ее гнать, если предел ее скорости 300? Надо было брать сверхзвуковой. Не теперь – тогда. И он бы успел. И плевать, что военный, и для людей – не существует, и летать над ними не должен. Он авэнэ или зачем? Кто посмел бы его ослушаться? Спрыгнул бы. Над Новоградом. А в небе гул – так чего не бывает. Глупо показалось. Так глупо нарушать все законы и нестись на военной машине ради той, что его ненавидит…
Облака застилали обзор. Облака застилали все, но он знал, чувствовал, видел – он сейчас над Бездной. Не задумываясь, не выбирая, он летел туда – в свою сказочную страну. Где он был мудрым, любимым и нужным. Где он привык гордиться каждым камнем мостовой, словно делом собственных рук, и где каждый встречный до конца дней своих гордился тем, что однажды встретил его.
Вот только теперь – они предали его. Все до единого предали. Он их создал. Он позволил им жить. Он учил их добру, любви и самопожертвованию. А они уничтожили свое самое прекрасное создание. И скольких еще. Ему нужна была одна она, но скольких еще – они осудили, сгубили, сломали. Ради желания выслужиться, ради материальной выгоды, из мести, из лести… Он был готов уничтожить их всех, от президента до последнего чиновника. Устроить им глубокий траур и массовые перевыборы во все возможные органы и инстанции. Показательные порки и развешивание на фонарных столбах всех, в чьей работе будут выявлены хоть малейшие нарушения… превышения…
Нет, надо взять себя в руки. Успокоиться. Успокоиться. Как?! Как, если ему хочется одного – жечь, уничтожать, смотреть, как карточными домиками схлопываются не то, что дома, кварталы.
В Новоград он не полетел. Повезло президенту. Пока живет. Пусть живут. Все. Пока. Потому что у него просто нет сил. Больше нет сил – карать. В чем смысл карать, если это все равно никого не спасает? А ему хотелось покоя. Так хотелось. Покоя. Любви. Веры. В него. Что он хороший и сильный. И все сможет. И со всем справится.
Он кружил и кружил над городом. Светлогорск. Ну конечно, он прилетел в Светлогорск. Здесь был его дом, его настоящий дом, он привык жить здесь, среди людей. Они были нелепые, странные, иные. И для большинства его соплеменников они были пищей. Просто пищей. А он видел в них эльвинов. Тех давних, позабытых всеми эльвинов, которым еще не надо было убивать, чтобы жить.
Он пролетел над домом. И раз, и другой. Дом был пуст, его там никто не ждал. Здесь когда-то ждала его дева, с глазами, вмещавшими небосвод. Та, что умела любить. Что умела дарить покой…
А ведь она еще есть. Еще жива. Неужели он не может взглянуть на нее еще один, последний раз? Неужели он погубит ее, если еще хоть раз спросит, как у нее дела? Еще хоть раз положит голову ей на колени и ощутит нежность ее трепетных пальцев? А потом он уйдет, ему просто надо убедиться, что у нее все хорошо. Что хотя бы у нее – все хорошо.
Ее дом он нашел легко, хоть был здесь всего однажды, когда покупал ей квартиру. Даже смотрела ее она без него. Делала ремонт, покупала мебель – все без него. Он бы хотел, но это была ее жизнь, вся ее будущая жизнь, в которой ему места не было. Совсем. А значит, ничего в этой жизни и не должно было о нем напоминать.
А теперь он пришел. Не выдержал, нарушил все свои запреты и пришел. Но, стоя под закрытой дверью, понимал, что пришел напрасно. Квартира была пуста. Она хранила ее вещи. Хранила ее запах. Только ее, она так никого и не завела. Смеялась, что заведет себе трех любовников. И четырех мужей. Выпишет из дома сестру с братом. Пригласит подруг. А жила одна. Весь этот год прожила одна. Он чувствовал это так явственно, словно весь год смотрел ей в замочную скважину, а не ощущал сейчас, стоя под дверью, ее запах, остатки давно выплеснутых эмоций. И запустение. Ее не было дома уже несколько дней. Немного, совсем немного, но он опять опоздал. Разминулся.
Какое-то время он стоял, собираясь с мыслями, пытаясь сообразить, что теперь – отступиться? Или искать ее? А если искать, то где? Куда она могла уехать? Зачем? Лето. Отпуск. Каникулы. А впрочем, какие каникулы, она ведь выпускница. Ну да, и у них должен был уже пройти выпускной. Она уехала домой. Она должна была уехать домой, повидать родных, показать диплом. Вот только он не знал, где ее дом.
Но это уже не проблема.
Четверть часа спустя он уверенно шел полупустыми коридорами университета, собирая на себя не просто восторженные, но прямо-таки ошарашенные взгляды всех встречных. Ах, да, он ведь так и не переоделся. Официальный костюм – не то, в чем следовало бы появляться за Бездной. Надо бы снять хотя бы халею. А впрочем, сойдет и так. Если он сейчас начнет пытаться расстегивать все эти пуговички, то просто оборвет, и хорошо, если не с клочьями ткани.
Ева была на месте. Хоть кто-то в этом безумном мире всегда был на месте. Правда, не одна, у нее были какие-то люди. Не из сотрудников, он их не знал. Что-то очень хотели. И, судя по слегка утомленному виду Евы, хотели уже давно.
- Я могу решить проблему быстрее? – поинтересовался вместо приветствия.
Посетители вздрогнули и чуть побледнели, по губам Евы скользнула улыбка.
- Очень просят принять их сына без экзаменов, светлейший куратор, - за что он любил эту женщину, она всегда и все понимала с полувзгляда и таким как есть, не тратя времени на лишние слова и мысли. Пришел нежданно – значит надо, не поздоровался – спешит, наряд нечеловеческий – так вампир, еще и в отпуске, удобней ему так, должно быть.
А ему опять захотелось убивать. Еще и здесь! Мало того, что в его стране, еще и в его университете!
- Ева, дай мне воды, - надо успокоиться. Так было всегда. У всех. Обязательно найдутся те, кто не хочет честно. Вода не имела вкуса, но способна была остудить. Надо сдержаться. Не напугать. Вразумить. Или спалить всех к дракосу, чтоб не отвлекали.
Они смотрели, как он пьет. Он пытался вспомнить слова. Правильных слов не находилось.
- Просто пойдите вон, - произнес, наконец, со вздохом. – Фамилию сына, полагаю, вы сообщить успели. За тем, чтоб экзамены он сдавал на общих основаниях, прослежу лично.
Следить он, понятно, не собирался, но вряд ли они решат ему не поверить. Люди ушли.
- У тебя что-то случилось? – Ева подошла совсем близко, и он обнял ее. Она была ниже его на голову. Чуть располнела с годами, но, впрочем, не сильно, действительно чуть. Было бы даже странно, если бы та, что привыкла держать под контролем всё и всегда, позволила чего-то лишнего собственной фигуре.
- Настолько плохо выгляжу? – он отпустил ее, и она взглянула ему прямо в глаза – своим внимательным, цепким взглядом.
- Чудовищно, - вынесла свой вердикт. – Чем мне тебе помочь?
- Найди мне адрес родителей Инги. Он должен был где-то остаться. В архивах. В отделе кадров. Она указывала его при поступлении, - он присел на ближайший стул. Ева найдет. Хоть в адресном столе, хоть в бюро находок. А сам он не в состоянии сейчас общаться с людьми. Просто не в состоянии. – И налей мне еще воды, - он все же вспомнил это слово, - пожалуйста.
Она налила.
- Может, лучше крови?
- Нет, ничего не надо. Просто найди мне адрес.
Она никогда его не любила. Ни единого дня, даже в юности. Особенно в юности. Впрочем, в этом была своя прелесть, он никогда не боялся разрушить ей разум, ее эгоистичность делала ее менее уязвимой. Нет, она преклонялась, уважала, вожделела. Не его лично. Вампира в нем. Гордилась своим статусом, своей избранностью. И никогда не давала ему повода быть недовольным. Она исполняла все. Всегда. Ее не смущали никакие нюансы. Она виртуозно прогибалась под любые ситуации и обстоятельства. И при этом всегда оставалась собой. Маленькой расчетливой карьеристкой. А он откровенно ей восхищался.
А вот друзьями… друзьями они стали уже позже. Много позже, когда опыт прожитых лет уже не позволял ей смотреть на него исключительно снизу вверх. Когда она сумела разглядеть в нем личность, а не просто «вампира, который сделал ее звездой». А впрочем, она всегда была доброй. Умной, честной, внимательной. Преданной. Он ведь не так уж многого в них искал, в этих девочках, что он брал не просто на работу – в душу. Он ведь даже не искал их любви, ему достаточно было их преклонения, вожделения, обожания… А любила его одна… Одна единственная за много-много лет. А впрочем… возможно, он просто кого-то забыл… или что-то не разглядел. Ведь далеко не каждой он рвался заглядывать в сердце.
- Вот адрес, - перед ним лег листок со столь желанным набором букв и цифр. Название городишки не о чем ему не говорило. Впрочем, он всегда знал, что это редкостная дыра. Но заложенная в машину карта позволит ему проложить маршрут с точностью до дома, а если понадобится – то и до любой комнаты этого дома. Скоро он будет на месте.
К ее дому он даже не подлетал – падал. Падал с небес ослепительно-алой кометой, вызывая восторженно-испуганные возгласы обывателей. Дом был небольшой и совершенно деревенский. Кажется, при стремительном приземлении он обрушил какой-то плетень и придавил пару шнырявших по двору кур, но, выходя из машины, он даже не оглянулся. Все это не важно, ущерб он им потом возместит – хоть деньгами, хоть курями, хоть своими руками этот плетень им обратно восстановит. Сейчас ему нужна была Инга. Только Инга.
Стремительно рванув на себя дверь, он ворвался в дом и…пошатнулся, пытаясь задержать дыхание. От ударившего в нос чудовищного смрада его замутило. В доме шла развеселая разнузданная пьянка. Сдвинутые столы. Стулья, табуретки, лавки. Народу – хотелось сказать «вся улица», но, судя по размеру местных улиц, - три. Судя по непереносимой отвратности аромата, рекой лилась здесь даже не водка – самогон, причем припаршивейшего качества. Еще здесь вовсю лилась песня, а впрочем, петь они тоже не умели. Кто-то уже дремал, кто-то уже ругался, но драка еще не началась.
Наверное, он видел вещи и отвратительнее. Зловоние сотен гниющих трупов нестерпимей стократ. Но там это было бедствие. Трагедия, которую всеми силами пытались прекратить. А здесь… всё это стадо человекообразных устроило это добровольно! Для наслаждения! И чтоб им всем обпиться и передохнуть, но где-то здесь была Инга, его Инга! Его прекрасная, хрустально-чистая девочка, а они пытаются сделать из нее… воспитать по своему образу и подобию… вот такое же животное, как то, что смотрит сейчас на него, разинув пасть и тыча в его сторону грязным пальцем.
Он чувствовал, как волна холодной, всепоглощающей ненависти поднимается из самых глубин его естества, грозя уничтожить весь этот вертеп со всем его гнусным содержимым. Видел, как его ненависть прокатывается по ним, мешая дышать. Видел, как бледнеют лица, распахиваются глаза и смолкают звуки. Вот теперь они заметили его все.
Но еще прежде, чем он успел открыть рот и приговорить их всех – окончательно и бесповоротно, в оглушающе звенящей тишине опрокинулся стул, и он расслышал почти беззвучное, потрясенное, неверящее:
- Анхен.
И вот она уже бежит к нему – легкая, воздушная, прекрасная.
- Анхен, - повторяет она, - Анхен, - и бросается ему на шею, смеясь и плача, а он прижимает ее к себе, осторожно, словно самое дорогое, что доверила ему жизнь. И чувствует, что его отпускает.
И с трудом подавляет рвотные спазмы. Она пьяна. Его светлая девочка пьяна, от нее разит перегаром так, что у него даже глаза начинают слезиться. Продолжая прижимать ее к себе, он осторожно поворачивает ее голову, чтоб она выдыхала в сторону. Не на него. Она понимает. Она чувствует, что он почти не дышит.
- Ты прости, - шепчет ему Инга, - прости, я же не знала… я же не думала… я же считала, что уже никогда… - слезы текут по его лицу, а он может только обнимать, только гладить ее по голове. Инга. Его Инга. Он ведь тоже думал, что никогда…
