Пролог. Она
Мне казалось, что именно его я видела на кладбище, когда возвращалась дорожкой, ставшей за эти годы такой же привычной, как дорога домой.
На фоне холодного памятника из белого мрамора его фигура смотрелась словно олицетворение горя и скорби. Наверное, он сходил с ума – издалека не было видно слёз, но сгорбившаяся широкая спина и руки, закрывавшие лицо, кричали об испытываемой им боли. Мне это было понятно без слов.
Но всё же я прошла мимо. Февральский день гас, нулевая температура и сырой пронизывающий ветер заставили прибавить шаг. На автобусной остановке оказалось совсем пусто. Посмотрев на часы, я поняла, что опоздала на предпоследний рейс всего на несколько минут – теперь придётся ждать следующего минут тридцать либо выйти на дорогу и остановить первую попавшуюся машину. Поздно заметив, что от ворот кладбища тронулась машина и, набирая ход, проехала мимо, я зябко поёжилась и приподняла ворот шубки. Что ж, остаётся только приготовиться к длительному ожиданию автобуса, но неожиданно автомобиль остановился и стал сдавать назад. Поравнявшись со мной, водитель открыл дверцу и громко спросил:
– Вам до города? Садитесь! – сказал он, когда я утвердительно кивнула в ответ.
– Спасибо, – пробормотала я, почувствовав колкую неловкость от того, что продрогла и, сотрясаясь всем телом, села на переднее сиденье рядом с ним.
– Закройте лучше дверь!
И мне пришлось выполнить не то просьбу, не то приказ. Постепенно согреваясь, исподтишка рассматривала его профиль. Он был похож на моего мужа, непонятно только, какого цвета глаза – начинавшиеся сумерки и густые ресницы делали его неопределённым. Но мой супруг никогда не испытывал такого горя и отрешённости – это досталось мне. Чувствуя, что излишне любопытна, я стала смотреть на проплывающее мимо бесконечное снежное полотно. Однако краешком глаз видела тени под его глазами, отросшую за день щетину и впалые щёки, отчего жалость с болью отразилась где-то в глубине сердца.
Поглощённая своими мыслями, даже не сразу увидела, что он тоже внимательно наблюдает за мной. Молчание с каждой минутой становилось всё более неловким, но мне не хотелось бередить его боль, и тогда совершенно неожиданно для себя спросила:
– А вы давно ели?
– Вы хотите есть?
– Мне кажется, что вам необходимо выпить, хотя бы кофе.
Он не ответил, и потому я почувствовала себя лишней и назойливой. Приготовившись выйти на первой автобусной остановке, стала неотрывно следить за дорогой, которая накатывала на машину грязным киселём из снега и песка.
Мужчина прибавил скорость – температура внутри салона стала заметно комфортнее. Глаза невольно прикрылись от усталости и разливающегося по телу приятного тепла. Мне показалось, что уже в следующую минуту я вздрогнула от резкой остановки, но на самом деле оказалось, что машина стояла напротив ресторана с ярко горящей вывеской.
– А давайте поужинаем? Я и вправду забыл, когда ел.
– Я с удовольствием выпью кофе, – окончательно очнувшись от дремоты, с воодушевлением заметила я.
Неужели я действительно заснула в авто незнакомца, который мог увезти меня а таком, почти бессознательном состоянии куда угодно?
Тихо выдохнув, отбросила все скверные мысли. Ничего со мной не случилось: я жива, здорова и меня даже привезли на обед в дорогой ресторан.
Мы молча зашли внутрь, открыв тяжёлые двери заведения. Мужчина помог снять шубу, разделся сам, пока я пыталась привести в порядок причёску, и повёл за собой в просторный зал. Когда подошёл официант, он, даже не спрашивая меня, сделал заказ на двоих, хотя, честно признаться, есть совершенно не хотелось. Однако что-то неведомое заставило смиренно принять его действия, положив тканевую салфетку на колени.
Вскоре принесли бокал вина – для меня.
– Выпейте, вы замёрзли, вам надо согреться! – настойчивый голос не оставил выбора, тело снова бездумно подчинилось его безапелляционным словам.
Пока он ел, я по глоточку пила сладко-пряную жидкость. Тепло из желудка потекло в голову – стало легче воспринимать сидящего напротив незнакомого человека. Он до сих пор не спросил, как меня зовут, и не представился сам.
Разглядывая стильный интерьер ресторана и его немногочисленных посетителей, я ненадолго отвлеклась, погрязнув в пустых размышлениях, а когда вновь взглянула на него, то обратила внимание на его глаза – искрящиеся-зелёные и пьяные. Я могла бы поклясться, что он не пил. О чём он думал, пристально рассматривая мою фигуру, было вовсе не понятно. И ещё более странным выглядело предложение потанцевать в то время, когда мы только приступили к ужину, как и многие из гостей этого ресторана.
Однако я всё же согласилась. Со мной такое бывает: зная, что, возможно, в какой-то момент совершаю самую глупую ошибку в своей жизни, всё равно стремлюсь пройти начатый путь до конца. Это как гипноз. И в этот раз, положив свою ладошку в его тёплую крепкую руку, снова не ожидала, что так легко и непринуждённо, отбросив все сомнения, пойду с ним на середину танцпола.
Может быть, он хотел почувствовать себя живым; может быть, виной тому была чарующая музыка – бархатный мужской голос пел на французском языке о любви – но он привлёк меня ближе, чем полагается доселе не представившимся мужчине.
Изысканно-тонкий запах одеколона, смешанный с горем, делали его загадочным и непредсказуемым. Я ещё противилась слишком тесному вторжению в мою приватную зону, то ли отталкиваясь от его груди, то ли держась за лацканы пиджака, но, прикрыв глаза, легко шла за ним в танце, так легко, как это было с мужем. Я чувствовала, что он тоже вдыхает запах моих волос с макушки, отчего его горячее дыхание вызвало будоражащий озноб во всём позвоночнике.
И вдруг, на этом трепещущем моменте, музыка неожиданно закончилась. Проводив меня до столика, он сказал, что сейчас вернётся, и… ушёл. Прождав его минут десять, я ощутила неловкость ожидания незнакомого мужчины, подозвала официанта и, расплатившись по предоставленному в папке счёту, вышла на улицу.
Февральский вечер стоял синим и отрезвляющим. Не дожидаясь такси, медленно побрела пешком. Впервые за много лет я почувствовала пронизывающий укол в сердце, будто оно отходило от холода, таяло под натиском настигающего его жара.
Пролог. Он
Я не мог не ездить к ней на могилу. Мне всегда казалось, что если я очень хорошо постараюсь, то долгожданное счастье снова вернётся в мои руки. Я готов рыть заснеженный холм руками, ожидая знака от той, которая спряталась так глубоко. Но ни одного, даже малейшего знака не было, и это медленно убивало. Я забылся, и только потому, что рисунок на мраморе стал плохо видимым, понял – надо возвращаться в пустую квартиру и делать вид, что до сих пор живой.
В машине тоже холодно, как в склепе, и оттого мерзко как-то, паршиво. Заведя уже остывший мотор, подождал немного, прогревая двигатель, а заодно и пытаясь выбраться из колючих воспоминаний, но кладбищенская тишина и уходящий в сумерки день делали мир каким-то нереальным.
Резко развернувшись, направил автомобиль на шоссе, ведущее в город, и почти проехал мимо молодой женщины похожей на птицу, взъерошенную февральским ветром.
Дав по тормозам и тотчас сдав назад, я нажал на кнопку стеклоподъёмника. Окно плавно опустилось, и я крикнул ей, чтобы она села в машину. Незнакомка послушно опустилась на сиденье рядом и какое-то время исподволь наблюдала за мной. Датчик показывал, что дверь не закрыта, и мне пришлось напомнить ей об этом. Сказать мягко не получилось – застывший от холода голос прозвучал резко и даже в какой-то степени грубо. Да, собственно, какое мне дело, каким голосом нужно говорить с ней – это просто жест вежливости, рука помощи в студёный день.
Я перевёл взгляд на дорогу, наплывающую на нас унылым серым полотном. Только бы сейчас эта попутчица не лезла в душу. Но девушка молчала, она просто отвела глаза и стала смотреть в окно. Но в какой-то момент, отвлекшись от дороги, я опять поймал её взгляд, полный жалости.
– А вы давно ели?
Чёрт побери, мне не нужна жалость. Я продолжал безмолвно вести машину, и она, вжавшись в автомобильное кресло, будто тут же уменьшилась в размере и больше не задала ни одного вопроса. А я вдруг вспомнил, что действительно давно не ел.
Въехав в город, плавно вырулил к ресторану и посмотрел на девушку – она, согревшись, сладко дремала. Не хотел её пугать и, уж тем более, будить от такого блаженного сна, но от сработавшего тормоза она резко открыла глаза и настороженно уставилась на меня.
– А давайте и вправду поужинаем? – постарался произнести как можно дружелюбнее.
– Я с удовольствием выпью кофе.
Впервые, как остался один, я почувствовал голод. Может быть, запахи свежеприготовленной пищи способствовали этому, но это стало для меня маленьким открытием. Сделав заказ и дождавшись, когда ей принесут вина, я внимательно посмотрел на свою спутницу, изучая её внешность и непроизвольно стараясь запомнить каждую деталь её образа. Молодая женщина, скорее девушка, лет двадцати пяти или, может, двадцати восьми; матовая смуглая кожа, большие, как переспевшая вишня, глаза, волосы каштанового цвета, собранные в классический узел. Не в моём вкусе, в общем. Она потягивала вино по глоточку и, стараясь не смотреть на меня, рассеянно переводила взгляд то на интерьер ресторана, то на других посетителей.
Еда опьянила меня, и я, наконец, расслабился. Музыка, до этого звучавшая тихо, вдруг полилась знакомой до боли мелодией. Мне хотелось воссоздать иллюзию жизни, и я пригласил девушку на танец. Она взглянула несколько удивлённо, но всё же не отказалась от моего неожиданного приглашения.
Почти пустой танцпол, но меня это ни капли не смутило. Обе руки я положил на её талию и с удивлением отметил, что она оказалась очень худенькой, и её пахнущая травяной свежестью макушка щекотала мой подбородок. Я привлёк её к себе, ещё ближе, ещё теснее и, почувствовав сопротивление, попытался расслабиться, но непослушные руки не захотели отпускать тёплое женское тело. Наверное, если бы она была более настойчива в своём желании отодвинуться от меня, я бы позволил это сделать. Но грассирующий французский, на котором звучала песня, уговорил её вместо меня, даже не пришлось ничего предпринимать: ни одного слова, ни одного взгляда.
Близость совсем незнакомой женщины довольно странно действовала на меня. Впервые с того страшного дня я испытал острое желание. Каждое легчайшее прикосновение её волос грозило мне полной катастрофой. Я испытал облегчение от того, что музыка неожиданно стихла. Галантно проводив её к столу и пытаясь скрыть своей вежливостью своё возбуждённое состояние, я сказал, что выйду на минутку.
Она осталась одна за столиком, а я рванул в туалет. Подойдя к раковине и открутив кран, подставил ладони под холодный напор воды. Набрав в руки спасительную влагу, наконец-то освежил лицо и руки ледяной прохладой. Но, несмотря на это, снова погрузился в себя, и только вышедший из кабины посетитель вывел из отрешённого состояния, попросив закурить.
– Не курю.
Мне казалось, что я отлучился ненадолго, но, возвратившись, не застал девушки за столиком, с которого официант уносил посуду. Я попробовал понять, что в результате испытываю от её ухода: горькое разочарование или всё-таки заметное облегчение? Но, так и не разобравшись, шагнул на улицу.
Глава 1. Она
Я всё время моталась по гарнизонам, ведь мой отец служил в войсках. Сложно было найти себе занятие, когда ты постоянно переезжаешь с одного места на другое. И если бы не внезапно нагрянувшая на моё юное сердце влюблённость к преподавателю ИЗО-студии, то, возможно, всё закончилось бы иначе. Подозревая меня не только в плотских чувствах, но и в огромном таланте к рисованию, он смело пришёл к моим родителям и сказал: «У Марины способности, которые обязательно нужно развивать».
Увлечение молодым педагогом быстро испарилось, лишь стоило мне всерьёз заняться делом. Мне нравилось рисовать, смешивать краски так, что натюрморт, который изображали все, на моём листе буквально оживал и светился. И хоть в десятом классе я однозначно определилась с выбором профессии, то с выбором мальчика, которому хотела бы отдать своё сердце, всё обстояло значительно сложнее. Сегодня мне нравился один, завтра – совсем другой. Я нещадно разбивала вдребезги их стонущие сердца, оставаясь всего лишь верным другом, нежно целуя на прощание в щёку очередного провожавшего кавалера, а потом бессовестно, бросая в смятении чувств молодого парнишку, бежала домой – рисовать.
На выпускном вечере мне признались в любви, по крайней мере, трое из тех, у которых хватило смелости это сделать. Но я, выразив глубокое сочувствие, ушла с бала под руку с отцом. Его цыганочка, копия матери, выросла. Толпившиеся вокруг меня мальчики заставили задуматься, что вскоре появится такой же, как он, смелый парень, и украдёт сердце его звёздочки.
Мне удалось поступить на бюджетное отделение дизайнерского факультета столичного университета. И началась жизнь, которая требовала полной самоотдачи. Моя комната превратилась в мастерскую, где стоял этюдник и приготовленные отцом деревянные подрамники, затянутые плотным белым холстом. Боже, мои работы висели на всех четырёх стенах, потом стали занимать большую часть балкона, каждый раз заставляя спотыкаться о них маму, развешивающую бельё. Но никто ни разу не упрекнул меня в этом.
Пленэра я с нетерпением ждала каждый день, с придыханием слушая рассказы девочек о романтических вечерах в палатке, на дикой природе. Особое чувство полной свободы кружило голову. И хотя спать в тесной брезентовой палатке, остро ощущая каждую неровность всем телом, не очень-то приятно, а преподаватели поднимали рано утром, заставляя с воодушевлением писать восходы и нисколько не сочувствуя только что заснувшим студентам, – мы всё равно включали по вечерам на всю катушку музыку, танцевали, кутили, горланили песни до хрипоты в голосе и… влюблялись без оглядки.
Как можно терять голову от мужчины, сходить с ума? Оказывается, можно. Я, наконец, поняла что значит «влюбиться», когда к нам приехали парни с архитектурного. Вообще-то, мне были знакомы многие мальчики с разных факультетов, но этот оказался новеньким. Появился он внезапно и только с началом третьего курса. Такие либо зачисляются после окончания колледжа, либо возвращаются уже отслужившими в армии.
Парень всем своим видом напоминал серьёзного волка-одиночку. Один в стае, сам по себе, на своей волне. Преподаватели не заставляли его рисовать, скорее, он поднимал их своим неуёмным желанием писать просыпающееся утро. Писал акварелью, гуашью, маслом. Вечером на дискотеке, постояв в стороне какое-то время, незаметно уходил. Надевал наушники, включал плейер и заваливался в палатке, не слыша возвращения остальных парней, мыкающихся в любовных приключениях.
Я впервые не знала, как обратить на себя его строгое внимание. Его не надо было просить поднести нагруженный тюбиками масляных красок этюдник. Он просто брал и нёс его в полном молчании, не говоря ни слова, даже помогал устанавливать. Но потом с головой уходил в работу.
Однажды он похвалил меня за удачный этюд, и тогда я стала писать с особым усердием и рвением, писать много, очень много. Комкала работы, которыми в прежние времена оставалась довольной. Только себя не обманешь и картинами не отвлечёшь: я не приблизилась к предмету своей любви ни на шаг.