тебя у себя в доме после того, как сначала половина базара видела нас за разговором, а потом половина Лахаша — по дороге в мой дом? Что до твоих слуг… ты ведь наверняка рассказал им, как мы с тобой познакомились. Я должен был убить всех людей, с которыми ты говорил после нашей встречи и в которых ты мог заронить подозрения на мой счет.
«Хорошо, что я забыл зайти в мастерскую к Кханне», — подумал Малдан.
— В Лахаше есть один человек, который подозревает, что я скупаю добро из разграбленных древних гробниц, — продолжал Чернокнижник. — Он мытник князя и повадился, как говорится, вытаскивать чеки из моих колес. Я избавлюсь от тебя, повешу твою смерть ему на шею, как камень, и столкну его в реку. В переносном смысле, конечно.
— А чем тебе помешал сын князя?
Чернокнижник рассмеялся.
— О, Руданхад ничего худого мне не делал и не собирался.
— Зачем же ты убил его?
— Чтобы никому не вздумалось искать меня в Лахаше.
— Что? — Малдан нахмурился, не понимая.
— Суди сам, — спокойно объяснил Чернокнижник, — после гибели его сына ненависть ко мне Нгха-Ваушнадима сильнее ненависти всех прочих князей земли. Так в каком городе Полудня меня станут искать в последнюю очередь? Если, конечно, по Лахашу не поползет слух, что Кушуха ма-Куша принял за мурина человек из морского народа, на каковой народ моря по причине его дружбы с лунными демонами обычная магия не действует…
— Ты убил человека не потому, что хотел занять его место, не потому, что он тебе мешал, не потому, что он мог раскрыть твой секрет, не потому что, он был дружен с тем, кто мог раскрыть твой секрет — а потому, что ты хотел устроить себе безопасное логово?
— Да.
Нумэнорец молчал. Его вдруг охватило такое отвращение, что он был готов немедленно и с радостью сменить общество Чернокнижника на общество Владыки Мертвых.
— Неужели ты больше ни о чем не хочешь меня спросить? — усмехнулся колдун.
— Нет, — произнес Малдан сквозь зубы. — Я услышал достаточно.
Чернокнижник вскочил на ноги.
— Эй, вы, довольно набивать брюхо! — окликнул он своих людей. — Несите сюда все их вещи: я отберу те, что вы подбросите Кхваи-менне, а остальное сожжем.
Он вдруг наклонился и сорвал с руки пленника стальное кольцо-печатку со знаком мастера Гильдии оружейников: в пятиконечной звезде золотой человечек с точкой-головой и раскинутыми в стороны руками-палочками, похожий на тэнгву «йанта». Этим кольцом Малдан гордился куда больше, чем даже найденной им на Острове митрильной жилой.
Отойдя к костру, Чернокнижник равнодушно бросил кольцо на расстеленное одеяло Сумадевика. Скоро к кольцу добавились меч, оружейный пояс и кошелек Малдана, оправленный в железо рог и засапожный нож Тахлана, бронзовая пряжка с плаща Сумадевика. В костер полетели одеяла, запасная одежда и съестные припасы.
Один разбойник вспорол мешок с мукой и бросил его в огонь. Густое облако муки вдруг вспыхнуло и хлопнуло так, что со свода пещеры посыпались камешки. Разбойники весело заулюлюкали.
— Седлайте их коней и бросайте всех троих через седло, — велел Чернокнижник. — Я подниму мертвецов, когда мы доберемся до оврага за усадьбой Кхваи-менны.
— Господин, — окликнул его один из разбойников, — тут еще одна сума валяется, вроде тяжелая.
— Дай сюда.
Чернокнижнику подали рыжую суму из вощеной кожи. Он подошел поближе к ярко пылающему костру и, открыв суму, вывалил ее содержимое на землю.
Железная фляга тяжело покатилась по песку. Один из разбойников поднял ее и встряхнул.
— Нет, это не вино, там что-то сыпучее… — произнес он с досадой и сунул флягу другому разбойнику.
— Эй, ты, что в бутыли? — окликнул Чернокнижник Малдана.
— Сухой краситель для тканей, — ответил тот.
Чернокнижник покачал головой.
— Так ты и впрямь ремесленник, — произнес он разочарованно. — Когда ты увидел мое настоящее лицо, я решил, что ты чародей.
И приказал своим людям:
— В огонь ее.
Фляга тяжело бухнулась в костер, подняв ворох искр. Малдан закусил губу: он уехал из Умбара, не записав рецепт «желтой горечи», и теперь его работа погибнет вместе с ним самим…
И тут костер превратился огромный желтый огненный шар, который ударил в свод пещеры и лопнул с оглушительным грохотом.
Когда Малдан пришел в себя, в голове у него гудело, а в ушах стоял звон. Он сделал вдох — и от едкого дыма, который обжег ему нос и горло, чихнул и открыл глаза.
Он не сразу узнал место. В воздухе висели белесая пыль и желтый дым, и все вокруг — песок, деревья, разбросанные вещи, сам Малдан — было покрыто желтым налетом. Костер исчез вместе с пещерой: теперь на его месте возвышалась куча мела высотой в половину человеческого роста. Все это освещал зыбкий свет разметанных взрывом горящих головней и обрывков ткани, повисших на ветвях, точно уродливые светильники.
Ни Чернокнижника, ни его людей не было ни слуху, ни духу. Малдан огляделся по сторонам и вздрогнул, когда его шею задело что-то острое. Осторожно повернув голову, он увидел, что это обгорелый обломок железа, воткнувшийся в ствол дерева. Железка была похожа на мятый и перекрученный кусок, с трудом оторванный от сырой и жесткой лепешки. Малдан сглотнул: безо всякого сомнения, это был фрагмент брошенной в костер фляги с «желтой горечью».
Подумав, Малдан осторожно сжал осколок в зубах и принялся тащить его из дерева. По счастью, осколок воткнулся не очень глубоко, и скоро Малдан уронил его из окровавленного рта в руку и принялся трепать и резать веревку, которой были стянуты запястья.
Даже освободившись, он не сразу смог встать: так сильно кружилась и болела голова, ныли руки и избитая спина. Наконец он поднялся и, прихрамывая и пошатываясь, ногами сбил в кучу догорающие остатки разметанного костра, чтобы они давали хоть какой-то свет.
И вздрогнул, услышав стон. Он донесся от груды мела, в которую превратился обрушившийся свод пещеры. Малдан с опаской подошел ближе и увидел, что принятое им за круглый камень — на самом деле торчащая из-под завала человеческая голова, наполовину засыпанная белой крошкой. Малдан опустился на колени и осторожно смел крошево. И его рука дрогнула: это был Чернокнижник.
Почти неузнаваемый: без своего щегольского белого тюрбана, уже не чернокожий, а светлокожий — из-за меловой пыли и желтого налета. Но когда колдун открыл глаза, они были по-прежнему как две дырки, сквозь которые смотрит ночь.
— Ты убил меня… — простонал он. — Ты все-таки чародей…
— Нет, я… — начал Малдан, но умолк: не было смысла ни объяснять, ни оправдываться.
— Это он велел убить меня? — прошептал Чернокнижник. — Как велел убить Ильхэг-хора? Как велел наставнику убить Кхалава Молнию? Как велел мне убить наставника? Но за что? Я же всегда исполнял то, что он велел…
Колдун шевельнулся и потянул из-под камней руки. Но смог вытащить только левую. Рукав превратился в лохмотья, а рука под ним — в сплошную рану.
Малдан увидел, что левое запястье Чернокнижника перехвачено неразъемным стальным браслетом, с которого свисает небольшой кольчужный мешочек, сплетенный из мелких стальных колец.
— Не думай, оно тебе не достанется… — прошептал колдун и уронил голову. Из уголка его рта черной змейкой побежала кровь.
Горло мешочка стягивала скрученная в пружину проволока. Чтобы что-то извлечь из мешочка или убрать в него, было достаточно растянуть пружину, а после мешочек затягивался сам.
Малдан раскрыл мешочек и вынул из него одно-единственное кольцо.
Его ободок был сплетен из золотых жилок, тонких, как шелковинки, и Малдан не верил собственным пальцам, которые ощущали твердость металла, а не мягкость нити. Кольцо походило на венок: в нем свивались тончайшие травинки и волоконца мха, к которым прильнул нежный стебелек с полуоткрытым бутоном пролески.
Малдан уставился на него, не веря собственным глазам. Чутье мастера говорило ему, что в бутоне должен быть прозрачный самоцвет, похожий на каплю росы: небесно-голубой или чистейшей воды алмаз. Но в бутон был вставлен черный камень: неограненный гематит-кровавик.
Малдан вдруг понял, что в перстне заменили камень. И сделал это кто-то настолько же, а то еще более искусный, нежели мастер цветочного бутона. Потому что кольцо, его совершенство не утратили смысл — он просто изменился на противоположный: раскрывшийся бутон был черным, словно источенный червем или заразой. Или как черное лицо в белой оправе тюрбана.
У Малдана дрогнула рука, и кольцо кануло в темноту.
— Что было дальше? — спросил Брэгор.
Они с Малданом сидели в открытой комнате, выходившей на Умбарский залив. Искрящееся на солнце море, ясное небо, теряющиеся в дымке зелёные склоны: самый лучший вид на свете.
Осушив свой бокал, Малдан продолжал рассказ:
— Дальше я помню только то, как встретил караван на полпути в Лахаш. Хорошо, что это случилось уже при свете, потому что сначала меня, с головы до ног покрытого желтым налетом и белой пылью, приняли за привидение, а потом, когда я упомянул про Чернокнижника, — за гхалу.
— Кого-кого? — переспросил Брэгор.
— За гхалу: так харадрим называют мертвецов, оживленных нечистой силой и враждебных живым. Раньше я думал, что это пустое суеверие, а теперь даже и не знаю… — Малдан вздохнул. — Удивительное дело, но глава каравана что-то уяснил из моего бессвязного рассказа, и они отправились со мной к раздвоенной скале. Глава каравана велел своим людям разобрать завал, извлечь из-под него тела, а потом жечь разбойников и Чернокнижника на огромном костре до тех пор, пока самые их кости не рассыпались в прах.
— Тебе вернули кольцо? — Брэгор указал на печатку со знаком Гильдии на руке друга.
— Да, они вернули все, что Чернокнижник отложил, чтобы подкинуть сборщику налогов, даже кошелек… А потом…
Малдан, словно в растерянности, потер лоб.
— Потом случилась странная вещь… я, конечно, был не в себе… караванщики пытались дать мне еды и воды, но я не мог ни есть, ни пить: мне все казалось, будто еда и вода отравлены… Словом, когда мне вернули мое кольцо, я вдруг произнес: «Еще разбойники сорвали с меня золотой перстень с кровавиком. Тот, кто вернет мне его, получит десять золотых монет».
Брэгор удивленно поглядел на друга.
— Сам не знаю, что на меня нашло, — продолжал Малдан, — такое глупое и бессмысленное вранье… Ведь было достаточно пообещать награду за перстень, который я видел у разбойников... Караванщики просеяли меловое крошево через сито, но кольцо с гематитом как сквозь землю провалилось.
— Мне кажется, это ко благу, — медленно произнес Брэгор. — Пока ты описывал это кольцо, у меня по спине мурашки бегали.
— Да, оно… и одновременно оно так искусно сработано, так дивно-прекрасно! Не представляю, кто мог его создать. Эльдар? Но они редко работают с золотом…
— Лучше расскажи, что было потом, — попросил Брэгор.
— Потом… — Малдан вспомнил про свой кубок, взял его со стола, увидел, что он пуст, и поставил обратно. — Потом я отвез Тахлана и Сумадевика в Лахаш и похоронил на тамошнем кладбище.
Брэгор взял глиняную бутыль и наполнил кубок Малдана ярко-рубиновой жидкостью. Затем поднял свой.
— Тахлан и Сумадевик, пусть Валар даруют вам легкий путь, — произнес он.
Нумэнорцы выпили, не чокаясь, и сидели молча, глядя на далекие, маленькие, как крылья бабочек, паруса рыбачьих лодок, скользящих по синеве залива.
Хьярнустарец Брэгор родился в древнем семействе виноделов и был как раз из тех людей, которые безошибочно знают, какое вино надлежит пить в то или иное время года, в то или иное время суток, в ту или иную погоду, теплым или охлажденным, в низком, высоком, узком или широком бокале из стекла, или металла, или глины, или камня, не говоря уже — с каким блюдом и по какому поводу. С Малданом, у которого не было предпочтений по части вина, они ладили отлично: Брэгор решал, что они пьют и из чего, но никогда не забывал поставить на стол любимую закуску друга — тимьяновый овечий сыр из Эмэриэ.
Сейчас они пили «соломенное» красное: этим вином родители Брэгора не торговали, а только дарили его и посылали своему лорду и к королевскому столу — да еще сыну в Умбар. В Средиземье это даже не «жидкое золото», подумал Малдан, это жидкий митриль.
Он взял подсохший ломтик сыра и медленно прожевал. Отпил вина и продолжал:
— После этого меня позвали к правителю Лахаша. Он велел мне рассказать, что случилось, а после выдал награду: половину «руки» хорошего медного золота.
— Постой, но ты ведь говорил, что князь обещал за мертвого Чернокнижника целую «руку»? — удивился Брэгор.
— Сначала князь вообще ничего не хотел мне давать на том основании, что я не предъявил ни голову, ни тело Чернокнижника и отказался объяснить, как победил колдуна. Я не стал спорить и уже собирался уходить, как князь, посовещавшись со своими советниками, вдруг объявил, что жалует меня половиной обещанной награды, поскольку я из морского народа, известного своей правдивостью. Но сдается мне, они решили, будто я колдун почище Чернокнижника, и испугались меня обижать. Боюсь, теперь харадрим меня иначе как «Аладан Чародей» называть не будут…
— Ты не мог или не хотел объяснить, как ты победил Чернокнижника? — спросил Брэгор.
— Не смог бы, даже если бы захотел.
— Я понял из твоих слов, что «желтая горечь» просто-напросто взорвалась в костре?
Малдан порывисто поднялся и подошел к каменной ограде балкона. Но смотрел не на море, а на черепитчатые крыши домов под ногами.
— Я не знаю, почему фляга взорвалась, — сказал он. — В лаборатории «желтая горечь» ярко вспыхивала и ярко горела, при нагревании плавилась, но никогда не взрывалась. Может, она оказалась не такой стойкой, как я думал, и со временем или от дорожной тряски начала превращаться в вещество, способное взрываться. Или вступила в реакцию с железом, из которого была сделана фляга... Не знаю.
— Ты можешь… — начал Брэгор, но Малдан резко повернулся к другу:
— Нет. Я больше никогда не буду делать «желтую горечь». И не запишу рецепт ее изготовления. И… пожалуйста, никому не рассказывай эту историю так, как я ее тебе открыл. Она слишком… — и Малдан покачал головой.
Брэгор поглядел на исхудалое и бледное лицо друга с прорезавшимися морщинами и вздохнул, заметив в его всклокоченных темных волосах первые серебряные ниточки: а ведь Малдану не было и ста сорока!
— Конечно, — сказал Брэгор. — Я нем, как склеп.
Малдан сел обратно за стол и взял свой кубок. Тот был сделан из редкого прозрачного стекла, и строгая изящная форма выдавала руку мастера: Брэгор был стеклодувом.
— Я разрубил золотой стержень на четыре части, — продолжал Малдан, — и две отдал флейтистке с лютнисткой,
— Кому?
— Это были рабыни Кушуха, которые играли нам, пока он угощал меня обедом. Когда городская стража явилась в дом купца, его люди уже исчезли, только в задних комнатах рыдали две испуганные девушки. Они сказали, что ничего не знают про темные делишки своего хозяина. Я выговорил у князя рабынь как часть награды, отпустил их на волю и дал им по куску золота. Остальные два куска отдал родным Тахлана и матери Сумадевика: хотя бы нужды они знать не будут. А вот мой единственный прибыток.
И Малдан положил на стол между ними осколок фаянса, покрытый сине-голубой глазурью, яркой и блестящей, точно гладь Умбарского залива в лучах послеполуденного солнца. Брэгор взял его: осколок был длиной с мизинец, и на нем можно было разглядеть тонкий профиль девушки, державшей цветок.
«Хорошо, что я забыл зайти в мастерскую к Кханне», — подумал Малдан.
— В Лахаше есть один человек, который подозревает, что я скупаю добро из разграбленных древних гробниц, — продолжал Чернокнижник. — Он мытник князя и повадился, как говорится, вытаскивать чеки из моих колес. Я избавлюсь от тебя, повешу твою смерть ему на шею, как камень, и столкну его в реку. В переносном смысле, конечно.
— А чем тебе помешал сын князя?
Чернокнижник рассмеялся.
— О, Руданхад ничего худого мне не делал и не собирался.
— Зачем же ты убил его?
— Чтобы никому не вздумалось искать меня в Лахаше.
— Что? — Малдан нахмурился, не понимая.
— Суди сам, — спокойно объяснил Чернокнижник, — после гибели его сына ненависть ко мне Нгха-Ваушнадима сильнее ненависти всех прочих князей земли. Так в каком городе Полудня меня станут искать в последнюю очередь? Если, конечно, по Лахашу не поползет слух, что Кушуха ма-Куша принял за мурина человек из морского народа, на каковой народ моря по причине его дружбы с лунными демонами обычная магия не действует…
— Ты убил человека не потому, что хотел занять его место, не потому, что он тебе мешал, не потому, что он мог раскрыть твой секрет, не потому что, он был дружен с тем, кто мог раскрыть твой секрет — а потому, что ты хотел устроить себе безопасное логово?
— Да.
Нумэнорец молчал. Его вдруг охватило такое отвращение, что он был готов немедленно и с радостью сменить общество Чернокнижника на общество Владыки Мертвых.
— Неужели ты больше ни о чем не хочешь меня спросить? — усмехнулся колдун.
— Нет, — произнес Малдан сквозь зубы. — Я услышал достаточно.
Чернокнижник вскочил на ноги.
— Эй, вы, довольно набивать брюхо! — окликнул он своих людей. — Несите сюда все их вещи: я отберу те, что вы подбросите Кхваи-менне, а остальное сожжем.
Он вдруг наклонился и сорвал с руки пленника стальное кольцо-печатку со знаком мастера Гильдии оружейников: в пятиконечной звезде золотой человечек с точкой-головой и раскинутыми в стороны руками-палочками, похожий на тэнгву «йанта». Этим кольцом Малдан гордился куда больше, чем даже найденной им на Острове митрильной жилой.
Отойдя к костру, Чернокнижник равнодушно бросил кольцо на расстеленное одеяло Сумадевика. Скоро к кольцу добавились меч, оружейный пояс и кошелек Малдана, оправленный в железо рог и засапожный нож Тахлана, бронзовая пряжка с плаща Сумадевика. В костер полетели одеяла, запасная одежда и съестные припасы.
Один разбойник вспорол мешок с мукой и бросил его в огонь. Густое облако муки вдруг вспыхнуло и хлопнуло так, что со свода пещеры посыпались камешки. Разбойники весело заулюлюкали.
— Седлайте их коней и бросайте всех троих через седло, — велел Чернокнижник. — Я подниму мертвецов, когда мы доберемся до оврага за усадьбой Кхваи-менны.
— Господин, — окликнул его один из разбойников, — тут еще одна сума валяется, вроде тяжелая.
— Дай сюда.
Чернокнижнику подали рыжую суму из вощеной кожи. Он подошел поближе к ярко пылающему костру и, открыв суму, вывалил ее содержимое на землю.
Железная фляга тяжело покатилась по песку. Один из разбойников поднял ее и встряхнул.
— Нет, это не вино, там что-то сыпучее… — произнес он с досадой и сунул флягу другому разбойнику.
— Эй, ты, что в бутыли? — окликнул Чернокнижник Малдана.
— Сухой краситель для тканей, — ответил тот.
Чернокнижник покачал головой.
— Так ты и впрямь ремесленник, — произнес он разочарованно. — Когда ты увидел мое настоящее лицо, я решил, что ты чародей.
И приказал своим людям:
— В огонь ее.
Фляга тяжело бухнулась в костер, подняв ворох искр. Малдан закусил губу: он уехал из Умбара, не записав рецепт «желтой горечи», и теперь его работа погибнет вместе с ним самим…
И тут костер превратился огромный желтый огненный шар, который ударил в свод пещеры и лопнул с оглушительным грохотом.
Когда Малдан пришел в себя, в голове у него гудело, а в ушах стоял звон. Он сделал вдох — и от едкого дыма, который обжег ему нос и горло, чихнул и открыл глаза.
Он не сразу узнал место. В воздухе висели белесая пыль и желтый дым, и все вокруг — песок, деревья, разбросанные вещи, сам Малдан — было покрыто желтым налетом. Костер исчез вместе с пещерой: теперь на его месте возвышалась куча мела высотой в половину человеческого роста. Все это освещал зыбкий свет разметанных взрывом горящих головней и обрывков ткани, повисших на ветвях, точно уродливые светильники.
Ни Чернокнижника, ни его людей не было ни слуху, ни духу. Малдан огляделся по сторонам и вздрогнул, когда его шею задело что-то острое. Осторожно повернув голову, он увидел, что это обгорелый обломок железа, воткнувшийся в ствол дерева. Железка была похожа на мятый и перекрученный кусок, с трудом оторванный от сырой и жесткой лепешки. Малдан сглотнул: безо всякого сомнения, это был фрагмент брошенной в костер фляги с «желтой горечью».
Подумав, Малдан осторожно сжал осколок в зубах и принялся тащить его из дерева. По счастью, осколок воткнулся не очень глубоко, и скоро Малдан уронил его из окровавленного рта в руку и принялся трепать и резать веревку, которой были стянуты запястья.
Даже освободившись, он не сразу смог встать: так сильно кружилась и болела голова, ныли руки и избитая спина. Наконец он поднялся и, прихрамывая и пошатываясь, ногами сбил в кучу догорающие остатки разметанного костра, чтобы они давали хоть какой-то свет.
И вздрогнул, услышав стон. Он донесся от груды мела, в которую превратился обрушившийся свод пещеры. Малдан с опаской подошел ближе и увидел, что принятое им за круглый камень — на самом деле торчащая из-под завала человеческая голова, наполовину засыпанная белой крошкой. Малдан опустился на колени и осторожно смел крошево. И его рука дрогнула: это был Чернокнижник.
Почти неузнаваемый: без своего щегольского белого тюрбана, уже не чернокожий, а светлокожий — из-за меловой пыли и желтого налета. Но когда колдун открыл глаза, они были по-прежнему как две дырки, сквозь которые смотрит ночь.
— Ты убил меня… — простонал он. — Ты все-таки чародей…
— Нет, я… — начал Малдан, но умолк: не было смысла ни объяснять, ни оправдываться.
— Это он велел убить меня? — прошептал Чернокнижник. — Как велел убить Ильхэг-хора? Как велел наставнику убить Кхалава Молнию? Как велел мне убить наставника? Но за что? Я же всегда исполнял то, что он велел…
Колдун шевельнулся и потянул из-под камней руки. Но смог вытащить только левую. Рукав превратился в лохмотья, а рука под ним — в сплошную рану.
Малдан увидел, что левое запястье Чернокнижника перехвачено неразъемным стальным браслетом, с которого свисает небольшой кольчужный мешочек, сплетенный из мелких стальных колец.
— Не думай, оно тебе не достанется… — прошептал колдун и уронил голову. Из уголка его рта черной змейкой побежала кровь.
Горло мешочка стягивала скрученная в пружину проволока. Чтобы что-то извлечь из мешочка или убрать в него, было достаточно растянуть пружину, а после мешочек затягивался сам.
Малдан раскрыл мешочек и вынул из него одно-единственное кольцо.
Его ободок был сплетен из золотых жилок, тонких, как шелковинки, и Малдан не верил собственным пальцам, которые ощущали твердость металла, а не мягкость нити. Кольцо походило на венок: в нем свивались тончайшие травинки и волоконца мха, к которым прильнул нежный стебелек с полуоткрытым бутоном пролески.
Малдан уставился на него, не веря собственным глазам. Чутье мастера говорило ему, что в бутоне должен быть прозрачный самоцвет, похожий на каплю росы: небесно-голубой или чистейшей воды алмаз. Но в бутон был вставлен черный камень: неограненный гематит-кровавик.
Малдан вдруг понял, что в перстне заменили камень. И сделал это кто-то настолько же, а то еще более искусный, нежели мастер цветочного бутона. Потому что кольцо, его совершенство не утратили смысл — он просто изменился на противоположный: раскрывшийся бутон был черным, словно источенный червем или заразой. Или как черное лицо в белой оправе тюрбана.
У Малдана дрогнула рука, и кольцо кануло в темноту.
— Что было дальше? — спросил Брэгор.
Они с Малданом сидели в открытой комнате, выходившей на Умбарский залив. Искрящееся на солнце море, ясное небо, теряющиеся в дымке зелёные склоны: самый лучший вид на свете.
Осушив свой бокал, Малдан продолжал рассказ:
— Дальше я помню только то, как встретил караван на полпути в Лахаш. Хорошо, что это случилось уже при свете, потому что сначала меня, с головы до ног покрытого желтым налетом и белой пылью, приняли за привидение, а потом, когда я упомянул про Чернокнижника, — за гхалу.
— Кого-кого? — переспросил Брэгор.
— За гхалу: так харадрим называют мертвецов, оживленных нечистой силой и враждебных живым. Раньше я думал, что это пустое суеверие, а теперь даже и не знаю… — Малдан вздохнул. — Удивительное дело, но глава каравана что-то уяснил из моего бессвязного рассказа, и они отправились со мной к раздвоенной скале. Глава каравана велел своим людям разобрать завал, извлечь из-под него тела, а потом жечь разбойников и Чернокнижника на огромном костре до тех пор, пока самые их кости не рассыпались в прах.
— Тебе вернули кольцо? — Брэгор указал на печатку со знаком Гильдии на руке друга.
— Да, они вернули все, что Чернокнижник отложил, чтобы подкинуть сборщику налогов, даже кошелек… А потом…
Малдан, словно в растерянности, потер лоб.
— Потом случилась странная вещь… я, конечно, был не в себе… караванщики пытались дать мне еды и воды, но я не мог ни есть, ни пить: мне все казалось, будто еда и вода отравлены… Словом, когда мне вернули мое кольцо, я вдруг произнес: «Еще разбойники сорвали с меня золотой перстень с кровавиком. Тот, кто вернет мне его, получит десять золотых монет».
Брэгор удивленно поглядел на друга.
— Сам не знаю, что на меня нашло, — продолжал Малдан, — такое глупое и бессмысленное вранье… Ведь было достаточно пообещать награду за перстень, который я видел у разбойников... Караванщики просеяли меловое крошево через сито, но кольцо с гематитом как сквозь землю провалилось.
— Мне кажется, это ко благу, — медленно произнес Брэгор. — Пока ты описывал это кольцо, у меня по спине мурашки бегали.
— Да, оно… и одновременно оно так искусно сработано, так дивно-прекрасно! Не представляю, кто мог его создать. Эльдар? Но они редко работают с золотом…
— Лучше расскажи, что было потом, — попросил Брэгор.
— Потом… — Малдан вспомнил про свой кубок, взял его со стола, увидел, что он пуст, и поставил обратно. — Потом я отвез Тахлана и Сумадевика в Лахаш и похоронил на тамошнем кладбище.
Брэгор взял глиняную бутыль и наполнил кубок Малдана ярко-рубиновой жидкостью. Затем поднял свой.
— Тахлан и Сумадевик, пусть Валар даруют вам легкий путь, — произнес он.
Нумэнорцы выпили, не чокаясь, и сидели молча, глядя на далекие, маленькие, как крылья бабочек, паруса рыбачьих лодок, скользящих по синеве залива.
Хьярнустарец Брэгор родился в древнем семействе виноделов и был как раз из тех людей, которые безошибочно знают, какое вино надлежит пить в то или иное время года, в то или иное время суток, в ту или иную погоду, теплым или охлажденным, в низком, высоком, узком или широком бокале из стекла, или металла, или глины, или камня, не говоря уже — с каким блюдом и по какому поводу. С Малданом, у которого не было предпочтений по части вина, они ладили отлично: Брэгор решал, что они пьют и из чего, но никогда не забывал поставить на стол любимую закуску друга — тимьяновый овечий сыр из Эмэриэ.
Сейчас они пили «соломенное» красное: этим вином родители Брэгора не торговали, а только дарили его и посылали своему лорду и к королевскому столу — да еще сыну в Умбар. В Средиземье это даже не «жидкое золото», подумал Малдан, это жидкий митриль.
Он взял подсохший ломтик сыра и медленно прожевал. Отпил вина и продолжал:
— После этого меня позвали к правителю Лахаша. Он велел мне рассказать, что случилось, а после выдал награду: половину «руки» хорошего медного золота.
— Постой, но ты ведь говорил, что князь обещал за мертвого Чернокнижника целую «руку»? — удивился Брэгор.
— Сначала князь вообще ничего не хотел мне давать на том основании, что я не предъявил ни голову, ни тело Чернокнижника и отказался объяснить, как победил колдуна. Я не стал спорить и уже собирался уходить, как князь, посовещавшись со своими советниками, вдруг объявил, что жалует меня половиной обещанной награды, поскольку я из морского народа, известного своей правдивостью. Но сдается мне, они решили, будто я колдун почище Чернокнижника, и испугались меня обижать. Боюсь, теперь харадрим меня иначе как «Аладан Чародей» называть не будут…
— Ты не мог или не хотел объяснить, как ты победил Чернокнижника? — спросил Брэгор.
— Не смог бы, даже если бы захотел.
— Я понял из твоих слов, что «желтая горечь» просто-напросто взорвалась в костре?
Малдан порывисто поднялся и подошел к каменной ограде балкона. Но смотрел не на море, а на черепитчатые крыши домов под ногами.
— Я не знаю, почему фляга взорвалась, — сказал он. — В лаборатории «желтая горечь» ярко вспыхивала и ярко горела, при нагревании плавилась, но никогда не взрывалась. Может, она оказалась не такой стойкой, как я думал, и со временем или от дорожной тряски начала превращаться в вещество, способное взрываться. Или вступила в реакцию с железом, из которого была сделана фляга... Не знаю.
— Ты можешь… — начал Брэгор, но Малдан резко повернулся к другу:
— Нет. Я больше никогда не буду делать «желтую горечь». И не запишу рецепт ее изготовления. И… пожалуйста, никому не рассказывай эту историю так, как я ее тебе открыл. Она слишком… — и Малдан покачал головой.
Брэгор поглядел на исхудалое и бледное лицо друга с прорезавшимися морщинами и вздохнул, заметив в его всклокоченных темных волосах первые серебряные ниточки: а ведь Малдану не было и ста сорока!
— Конечно, — сказал Брэгор. — Я нем, как склеп.
Малдан сел обратно за стол и взял свой кубок. Тот был сделан из редкого прозрачного стекла, и строгая изящная форма выдавала руку мастера: Брэгор был стеклодувом.
— Я разрубил золотой стержень на четыре части, — продолжал Малдан, — и две отдал флейтистке с лютнисткой,
— Кому?
— Это были рабыни Кушуха, которые играли нам, пока он угощал меня обедом. Когда городская стража явилась в дом купца, его люди уже исчезли, только в задних комнатах рыдали две испуганные девушки. Они сказали, что ничего не знают про темные делишки своего хозяина. Я выговорил у князя рабынь как часть награды, отпустил их на волю и дал им по куску золота. Остальные два куска отдал родным Тахлана и матери Сумадевика: хотя бы нужды они знать не будут. А вот мой единственный прибыток.
И Малдан положил на стол между ними осколок фаянса, покрытый сине-голубой глазурью, яркой и блестящей, точно гладь Умбарского залива в лучах послеполуденного солнца. Брэгор взял его: осколок был длиной с мизинец, и на нем можно было разглядеть тонкий профиль девушки, державшей цветок.
