ГЛАВА 1. Улыбка безумной жрицы
– Это невозможно! – молодой номарх отшвырнул свиток, который читал, и в сердцах ударил кулаком по подлокотнику резного стула. – Это совершенно невозможно!
Писец, который принёс вызвавший неудовольствие господина папирус, поспешно ткнулся лбом в полированные плиты пола.
– Половина! Даже если мы выгребем всё до донышка, не оставив ничего на посев, наберётся только половина!
Номарх прикрыл глаза ладонью.
От окна отделилась высокая статная женщина. Уже не молодая, но всё ещё красивая, она привычным жестом оправила тонкую ткань туники и, неслышно ступая, направилась к возвышению, где сидел раздосадованный молодой мужчина. По пути она легко толкнула ногой перепуганного писца и указала на выход. С плохо скрытым облегчением старик, позабыв про свои писчие принадлежности, пятясь, выскочил из комнаты.
– Всё не так плохо, сын мой, – мягко проговорила она.
– Куда уж хуже, матушка, – молодой номарх поднял голову. – Посмотри в окно. Великий Нил подарил людям невиданный разлив, но отступать не спешит. Ещё неделю назад на поля должны были выйти сеятели, но вместо тучных полей – вода… В воде не сеют и жнут, матушка…
– Но вода рано или поздно уйдёт, а поля станут тучными как никогда, – возразила женщина, – и всходы…
– Не успеют вызреть! – перебил номарх, позабыв о сыновней почтительности. – Как уже было в прошлом году. И в позапрошлом… Людям нечего будет есть.
– Фараон Усефаис, да будет он жив, цел и здоров, не оставит нас своей милостью…
– Фараон? – красиво очерченные губы молодого номарха искривила горькая улыбка. – Вон лежит милость твоего фараона!
Он дёрнул подбородком в сторону валяющегося на полу свитка и снова отвернулся. Женщина прикрыла рот ладонью и испуганно огляделась:
– Нет, Нахт, ты так не думаешь. В тебе говорит гнев. Злой дух шепчет тебе крамольные слова, но ты так не думаешь.
– Думаю, матушка, думаю! Я готов кричать об этом на всех перекрёстках! «Милость» фараона убивает мой народ!
– Тихо! – она стремительно пересекла комнату и, резко откинув завесу, выглянула наружу. А вернувшись, заговорила тише вечернего ветерка. – Молчи, сын мой… Гневом ты погубишь и себя, и свой народ быстрее, чем это сделает голод. И у стен есть уши, а у окон глаза.
– Это тоже относится к «милостям» фараона, матушка? – покачал головой молодой номарх, но голос всё-таки понизил. – Я не могу говорить громко в собственном дворце. Не могу дать зерна своему народу. За это я должен благодарить?
– Ты не властен над разливом великого Нила. Фараон Усефаис не может этого не знать. Он уже давал нам зерно.
– Давал. И мы расплатились за него полновесными таланами золота. Или ты забыла, куда пропали твои драгоценные уборы?
– Не забыла. Но голод не пришёл в дома Пер-Уаджет. Этого мне достаточно. Ты расскажешь фараону…
– Рассказал. Уже рассказал, в прошлом году, – молодой номарх прикрыл глаза, избегая смотреть на мать, и словно через силу продолжил. – В этом мы должны привезти налоги сразу за два года. Тогда Усефаис не услышал меня. Что будет сейчас?
Мужчина тяжело повёл плечами, вопреки традиции укрытыми широкой туникой. В городе говорили, что молодой номарх дал богам какой-то обет и потому одевается именно так. И лишь немногие, в том числе и его мать, знали правду.
Женщина положила узкую ладонь на плечо сына:
– Шрамы украшают мужчину.
– Не эти, матушка, – покачал головой тот и сбросил её руку. – Не эти.
В просторной комнате, стены которой до самого потолка были покрыты богатой резьбой, повисла гнетущая тишина. И мать, и сын понимали, что близится катастрофа. Но если он уже готовился принять последствия, то она всё ещё продолжала на что-то надеяться.
– Боги-покровители не оставят нас, – тихо проговорила она.
– Боги?! – лицо молодого номарха исказилось от гнева. – Где они, твои боги?! Они не слышат нас! А их жрецы жаждут только золота и почестей. Они вскоре снова придут. Хочешь остаться и послушать? Хотя зачем, я и сам скажу, что им нужно. Новые статуи, новые жертвы и ещё больше золота! И никого не интересует, чем я буду кормить работников в каменоломнях и где возьму это золото!
– Не богохульствуй, сын мой. Ты разгневаешь богов! – отшатнулась женщина.
– Разгневаю?! Оглянись вокруг! Боги уже прокляли нас! – выплюнул молодой мужчина и с тихим свистом выдохнул воздух сквозь стиснутые зубы. – Оставь меня. Мне надо подумать.
– Нахт…
– Оставь меня, – повторил он, добавив в голос металла.
Царственная Мерес-Анх не посмела спорить с сыном: слишком хорошо знала и этот взгляд, и этот тон. Когда отец Нахта говорил таким тоном, с плеч летели головы. А если эти древние стены слышали его при деде – горели города. И даром что те времена остались в прошлом – кровь не водица. Женщина низко поклонилась и, не поворачиваясь спиной к возвышению, покинула комнату.
А молодой номарх уже не думал о матери. Им овладело чёрное отчаяние. Крик о проклятье богов озвучил гнев, но вырвался он из самой глубины души. Не так давно Нахт надел венец правителя. И несчастья почти сразу посыпались на его голову. Невиданные разливы Нила уходили поздно, а приходили рано. Зерно не успевало вызреть, а то, что успевало – гнило на корню. В сети рыбаков попадалось больше мусора, чем рыбы, а дичь ушла из опасных районов далеко на запад. А на юге жестокий фараон, предки которого не так давно уже прошлись огнём и мечом по этой земле, ждал подати и никакие оправдания слышать не желал.
– И какой безумец напророчил мне счастливую и долгую жизнь при рождении, – прошептал молодой номарх, покачав головой. – Всё счастье в моей жизни закончилось в тот момент, когда я надел этот венец.
Он снова тяжело повёл плечами и, поднявшись, подошёл к окну. Дворец стоял на возвышенности, и древняя столица Нижнего Египта Пер-Уаджет лежала перед ним как на блюде. Над узкими, словно целиком вытесанными в камне улочками висел мерный гул. Суетились и куда-то двигались люди, выглядевшие как трудолюбивые скарабеи. А молодому номарху казалось, что он чувствует на себе их взгляды.
Разумеется, это было не так. Кто бы решился пялиться на белокаменный дворец господина, даже если бы и сумел разглядеть стройную фигуру в одном из многочисленных окон. Так, разве что бросить один короткий опасливый, но полный надежды взгляд и снова браться за работу. Молодой номарх знал, с кем все эти безликие суетливые жучки связывают свои надежды: с богами и с ним, с благородным Нахтом, господином северного нома Нечеруи. А вот ему самому надеяться было не на кого.
Тихий шорох занавеси привлёк внимание мужчины, и он обернулся. У входа, склонившись почти до пола, стоял молодой раб и ждал, пока хозяин соизволит обратить на него внимание.
– Что тебе? – холодно спросил Нахт.
– К тебе пришли жрецы, господин, – ещё ниже склонился раб.
– Зови, – тяжело вздохнул номарх. – По одному!
– Как будет угодно господину, – отозвался раб, скрываясь за занавесью входа.
Нахт позволил себе короткий усталый взгляд в окно и, придав лицу холодное невозмутимое выражение, вернулся на возвышение. Люди не должны были знать, что происходит с их господином. Даже жрецы. У номарха нет права на слабость.
Следующие несколько часов слились в однообразную муть, как тяжёлый туман над бесконечными водами дарующего жизнь Нила. Старые и молодые лица, сверкающие от драгоценных масел и покрытые ритуальными татуировками головы, разноцветные хламиды и расшитые пояса. Жрецы были разными. Но номарх не ошибся – желали они все одного и того же: дай. С непроницаемым лицом он выслушивал очередной рассказ о гневе богов, отличающийся от предыдущего лишь размером подношений да наглостью рассказчика, едва заметно кивал и ронял:
– Я подумаю.
Эта короткая фраза стала его щитом и его покровом, за которым прятались гнев и презрение. Никого из этих людей, считавших себя едва не двойниками великих богов, не интересовали ни беды их народа, ни заботы номарха. И если бы исполнение их желаний хотя бы помогало… Но нет же. Богатые жертвы уносились в небо дымом ритуальных костров, бесследно уходили в мутные воды могучего Нила, осыпались невесомым пеплом на резных алтарях, и… И ничего.
«Боги забыли о нас, раз терпят таких служителей, – думал молодой номарх, глядя, как пятится к двери очередной жрец, предложивший ему ни много ни мало, а построить новый храм в честь Собека. Якобы великий бог-крокодил, повелитель бесконечного Нила, дарует им тогда свою благосклонность, и радость вернётся в Пер-Уаджет на веки вечные.
Нахт едва не рассмеялся старику в лицо в ответ на такое предложение. Да уж… Если бы фараону донесли, что в северном номе, второй год не доплачивающем налоги, вздумали строить новый храм, он бы принёс сюда «радость» лично. Только отлилась бы она кровавыми слезами всем, от последнего раба до самого номарха.
Сухо кивнув, он отпустил безумца и мысленно пересчитал побывавших у него жрецов.
«Похоже, на сегодня всё», – подумал он. Но тут занавесь, прикрывающая вход, шевельнулась снова.
Всё тот же раб согнул спину в поклоне и заученно проговорил:
– К тебе пришла жрица могучей Уаджет, господин.
Нахт удивился, хотя на его лице не дрогнул ни один мускул. Жрицы Уаджет, некогда почитаемой, а ныне почти забытой покровительницы Нижнего Египта, были, пожалуй, единственными, кто не баловал молодого номарха своим вниманием.
«Я думал, их уже и не осталось», – мысленно покачал головой он и, наткнувшись взглядом на застывшего раба, спохватился:
– Зови.
Занавесь сдвинулась легко, словно её приподнял шаловливый порыв ветра. Жрица, будто бы не коснувшись расшитой ткани даже кончиком пальца, бесшумно вошла в комнату. Нахт чуть наклонил голову к плечу, невольно залюбовавшись. Она была красива. Туника из простого небелёного полотна подчёркивала все изгибы стройного девичьего тела. Грубый верёвочный пояс перехватывал тонкую талию. Густые волосы лежали на голове тяжёлым венцом. Маленькие босые ножки неслышно ступали по полированным плитам так, что казалось, что она не идёт, а плывёт над полом. И было в ней что-то такое, что намертво приковало к невесомой фигурке взгляд молодого номарха, хотя он не раз встречал и более красивых женщин, а до недавнего времени и не только встречал.
Жрица поклонилось так низко, как это предписывалось традицией, но у Нахта все равно появилось необъяснимое ощущение, что кланяться здесь должен он. Это странное чувство разгневало молодого номарха. По крайней мере, в его собственном дворце всё ещё не было никого, перед кем он должен был бы гнуть спину.
Гнев помог ему сначала отвести взгляд от узкого, словно выточенного искусным скульптором лица, а потом и окончательно справиться с наваждением.
– Чего ты хочешь, жрица? – холодно спросил он, глядя поверх её плеча.
– У меня нет своих желаний, мой господин, – спокойно и даже как-то отрешённо отозвалась девушка. – Моими устами говорит могущественная Уаджет, дарующая жизнь и щит красная кобра.
Это было Нахту знакомо. Каждый третий, если не второй жрец приписывал свои желания богам.
– И чего хочет от меня твоя богиня? – скрывая презрение, спросил он.
– Пока ничего, – едва заметно пожала плечами жрица.
– А потом? – наученный горьким опытом, Нахт не собирался расслабляться. От него всегда что-то хотели. Исключений не было.
– Это будет зависеть от того, что у тебя есть. Расскажешь, господин?
От такой наглости Нахт даже на мгновенье опешил. Нет, наглели многие, но они, по крайней мере, не выказывали свою наглость так прямолинейно.
– Не слишком ли ты полагаешься на покровительство своей богини, жрица? Или ты позабыла, с кем говоришь?
– Без воли великой Уаджет с моей головы не упадёт даже волос. Или ты позабыл, кто хранил северные номы на протяжении тысячелетий?
«Что ж… Эта, по крайней мере, искренне верит», – подумал Нахт, окидывая жрицу проницательным взглядом и отмечая, что ни на её лице, ни в глазах нет даже искры страха или опасений.
– Для такой могущественной богини, без сомнения, не составит труда узнать, что у меня есть, не так ли?
– Если она захочет, – совершенно спокойно согласилась девушка.
«Ах, как удобно. Может, захочет, а может, не захочет…» – усмехнулся про себя мужчина.
– Но пока не захотела, – Нахт с трудом скрыл веселье за холодным тоном. – Так зачем же ты пришла?
– Посмотреть на тебя, мой господин, – не замедлила с ответом жрица.
– Ты всё-таки забываешься, жрица, – процедил номарх, и в его голосе зазвучали раскаты приближающейся грозы.
– Разве это не природное желание для каждого подданного – видеть своего господина, – как ни в чём не бывало отозвалась девушка, откровенно рассматривая его.
– Возможно, – вынужден был согласиться Нахт. – Но до тех пор, пока оно не высказывается столь нагло. Я номарх этого нома, а не диковина в зверинце, жрица. Вспомни об этом и опомнись, пока я не проверил, так ли благосклонна к тебе твоя богиня, как ты думаешь.
– Как тебе будет угодно, мой господин.
Девушка поклонилась, но он готов был поклясться, что она улыбнулась. Хотя это было просто невозможно. Совершенно невозможно!
– Говори, что хотела, или уходи прямо сейчас, – приказал он, отгоняя новое странное наваждение.
– Мне нечего сказать тебе, мой господин. Но если ты захочешь что-то сказать мне, то всегда можешь за мной послать, – поклонилась девушка и попятилась к выходу.
– И как же тебя зовут? – сам себе удивляясь, спросил Нахт. – Если я вдруг захочу за тобой послать.
– Для могущественного номарха, без сомнения, не составит труда узнать моё имя, – не поднимая глаз от пола, отозвалась жрица.
Нахт на мгновенье потерял дар речи, а когда совладал с непослушными губами, жрицы в комнате уже не было. Только расшитая цветными нитками драгоценная занавесь колебалась, словно ею вновь вздумал поиграть шаловливый порыв ветра.
Молодой номарх встал, не совсем понимая, что собирается делать, и сбежал с возвышения. Но когда его пальцы ощутили жесткие стежки вышивки, он опомнился и, так и не откинув ткань, вернулся обратно.
– Безумна… Она безумна, только и всего, – прошептал он. – Но какая у неё улыбка…
ГЛАВА 2. Медная надежда
Два дня воспоминания о безумной жрице нарушали покой молодого номарха в самые неподходящие моменты. То ему казалось, что он заметил её стройную фигурку в тунике из небеленого полотна среди матушкиных рабынь. То спутал с ней подругу своей сестры. А то и вовсе её странная улыбка, возможно, лишь померещившаяся ему во время короткой встречи, не давала уснуть. Тогда в полумраке спальни он слышал несуществующие шорохи и невесомые шаги.
Однажды, окончательно потерявшись между сном и явью, Нахт даже поднялся и бросил уголёк в медный светильник. Но комната была пуста. Ни убийц, ни тем более безымянной жрицы полузабытой богини. Никто не таился за занавесями и не пытался поспешно прыгнуть в окно. И всё же мужчина готов был поклясться, что ещё несколько мгновений назад рядом кто-то был.
«Надеюсь, её безумие не заразно», – недовольный собственным беспокойством, проворчал мужчина, снова укладываясь в постель. Но светильник всё же тушить не стал.
Проснулся с больной головой и смутными воспоминаниями о странных пугающих снах. Даже Мерес-Анх заметила его состояние, когда принесла традиционную утреннюю чашу с горячим травяным отваром. Обычно в такие минуты они говорили о всякой ерунде, не касаясь ни серьёзных, ни тревожных тем, за это их Нахт и ценил. Но сегодня материнское сердце не позволило женщине смолчать.
