Глава. Я ЕСТЬ
Темнота. Сплошная, вязкая, кромешная, непроглядная. Не важно, закрыты у меня глаза или открыты. Могу даже рукой перед глазами помахать, но ничего не увижу.
Тишина. Полная, давящая, оглушительная. Раньше ещё звенящей была, но в ушах у меня давно звенеть от неё перестало. Хотя вот звук, я могу создать. Подышать погромче, поговорить, посмеяться, постучать по чему-нибудь. Бессмысленная трата сил.
Молчу. Лежу без движения, ровно, слегка раскинув руки в стороны. Пол холодный, но это меня тоже мало беспокоит.
Сухо. Моя камера, наверное, образец сухости. Даже не знаю как этого добиваются, в полностью замкнутом пространстве и почти без вентиляции. Здесь есть только дверь, тяжёлая, плотно прилегающая к стенам, и в углу не большое отверстие для удовлетворения физических потребностей в опорожнении. Пользуюсь ей редко, правда, учитывая, что кормят и поят меня только для того, чтобы я продолжала жить, или скорее существовать. Поэтому и шевелиться лишний раз нет смысла, сил не в избытке.
Слишком сухо. Заключённые или особо «приглянувшиеся» рабы, как я, содержащиеся в обычных камерах, мне бы позавидовали. Обычно-то наоборот, проблема в высокой влажности, сырости, плесени, грязи и гниении тела, из-за этого всего, а я бы с радостью с кем-нибудь поменялась.
Моя, ещё и весьма просторная, для одиночной, восемь на восемь шагов, и потолки, примерно два метра с небольшим. От куда я знаю? Здесь не всегда темно. Чем больше времени проходит, тем она сохраняется дольше, что меня совсем не расстраивает, но я успела рассмотреть и изучить потолок в подробностях. Как и все стены, и пол. Сначала визуально, а потом и на ощупь в темноте. Просто так лазила, ползала, чтобы чем-то заняться и убить время. Не помогло.
Лежу. Здесь не холодно, температура почти комфортная, но если лежать на каменном полу, то со временем пробирает до костей. И ладно. Лучше так, чем на соломенном тюке в противоположном углу от отверстия в полу. Не то чтобы он не удобный или колючий, мне на это вообще грех жаловаться, но воспоминания навевает не те, что бы я хотела помнить. Я бы с удовольствием вообще ничего не помнила. Ни жизнь до того, как на моей шее сомкнулся жесткий кожаный ошейник с кольцами и заклёпками, ни после. Я даже не могу решить, какую из них я хочу помнить меньше, и счастлива, когда меня уносит просто сон, без сновидений.
К сожалению, сегодня не тот случай. Мне снились вода, чистая, искрящаяся, журчащая, яркое и тёплое солнце, сочная зелень деревьев и радость от беззаботного плескания в заводи. Проснувшись, я, сжав челюсти, принялась выкидывать из головы вспомнившиеся звуки, краски и тепло. Тишина. Темнота. Холод. Сейчас я состою только из них. Покой.
Со стороны двери послышался не громкий шум и по моим глазам, даже закрытым, резануло светом. Петли и все механизмы на двери обильно смазаны, так что работают почти бесшумно. Ещё одно отличие от обычных камер. Наверное, для тех, кто сюда приходит, не приятен громкий скрип и скрежет. Да и камера просторная для них же, не для меня.
Свет горит достаточно долго. Это не обычно, чтобы открывалась дверь. Еду и пару глотков воды просовывают в небольшое открывающееся окно в двери у пола, а тут вся целиком. Я всё-таки открыла глаза, но шевелиться по-прежнему не собиралась. Смотря в потолок, я словно со стороны видела, как лежу, обездвиженная, в центре падающего от проёма прямоугольника света, от фонаря или факела. Я вообще лежу по центру камеры, только сместила его для себя немного дальше от входа, ногами к двери. Пробовала лежать по-разному, но так почему-то чувствовала себя максимально спокойно.
Посмотреть на вход желания не возникало. Зачем? Там либо кто-то заинтересовался, живая я тут ещё или нет, либо он. Первое мне не интересно, второе — видеть не хочу.
— Притворяешься мёртвой? — донеслось от двери. — Похоже. Глаза зря открыла.
Действительно зря, хотя это бы не помогло. Всё-таки он. Ещё хуже то, что он пришёл не вовремя. Я только начала после сновидения опять погружаться в свою безразличную оболочку, как меня отвлекли и теперь вспоминалось не только «до», но и «после».
«Ракшас!», не сдержала я про себя ругательство и закрыла глаза, медленно и глубоко вдыхая.
— Не хочешь поприветствовать своего господина? — спросил он, продолжая стоять у двери.
Промолчала. Снова. Господином я его так ни разу и не назвала, как бы не настаивали и не заставляли. И чего тянет? Сказал бы уже, зачем пришёл, или сделал и ушёл.
— Ну нет, так нет, сути это не меняет, — усмехнулся он. — А я к тебе с сюрпризом. Шёл, не был уверен, дарить или нет, но теперь вижу, что пора.
Что у него уже там опять? Очередная тряпка? Или побрякушка? Не для меня же он это всё периодически носит, а для удовлетворения собственного желания видеть меня в том или другом. И знает же прекрасно, что я это понимаю. Видимо поэтому и носит.
— Что, так и будешь молчать? — как же он долго болтает. — Даже не интересно сколько времени прошло с прошлого визита?
Вот это, где-то очень глубоко внутри, мне было интересно, но...
— Нет, — всё же ответила я.
Может пока я не заговорю он к цели своего визита не приступит? А лучше бы скорее его закончить и вернуть здесь всё как было. Темно и тихо. Да и всё равно ведь скажет.
— Зря. Почти два года, между прочим. На днях вот о тебе вспомнил и сам удивился, как быстро и незаметно время пролетело. А помнится в начале я даже день с трудом выдерживал. Надоела видимо. При том всем. Интересно то, что все: мои друзья, гости, братья, советники, послы и сыновья тобой пресытились. Огонь страсти ты разжигаешь ярко, но и тухнет он быстро.
Ах... как жаль. Не вспоминал бы меня и дальше, раз пресытился. Так нет, пришёл и разглагольствует - не заткнёшь. Новость про два года принёс? Очередных. Ну, я приму к сведению. Хотел опечалить, тем что ко мне его гнилое окружение не рвётся? Так я только «за».
— Хотя остался ещё один сын, который пока не успел поиграть с моей игрушкой, в силу возраста. Через пару месяцев ему пятнадцать стукнет, он первую женщину познает, а потом ещё несколько, а потом, вскоре и к тебе. Он, кстати, точная копия меня в молодости, тебе понравится. Правда позже. Тебе придётся подождать, как в нем мой характер проснётся, а то пока он слишком мягок. От сюда, кстати и берет начало придумка моего тебе сюрприза, — «заинтриговал» он.
— Оставь меня, Фанджарах, — выдавила я.
Боги, ему там поговорить не с кем? Мне уже невыносимо хочется заткнуть уши, но я пока не шевелюсь, а он всё-таки сделал пару шагов в камеру. Неужели к сути приступает?
— Ты в последний раз была какая-то особенно апатичная, неактивная, молчаливая и неинтересная. Такая огонь страсти не разожжет.
«То, что ты называешь страстью, на самом деле является лишь жестокостью и жаждой насилия», подумала я про себя. А говорит ведь так, словно о чём-то светлом и приятном, хотя для него так и есть.
— В общем, я решил тебя немного расшевелить, чтобы ты своим безразличием ему настроение не испортила.
«Ну на конец-то!.. осталось немного потерпеть, и он уйдёт, минимум на пару месяцев», думала я, слушая как его шаги приближаются сначала ко мне, потом к моей голове, а потом он садится.
— С сегодняшнего дня ты переводишься к обслуживающим дворец рабам, — проговорил он и на кольце моего ошейника брякнул замок, послышался звук распускаемой цепи, и я снова открыла глаза. — Поработаешь, а то совсем что-то здесь расслабилась, и за одно еду потраченную на твоё содержание отработаешь.
Я смотрела на него, почти, как всегда, снизу вверх. За пару лет он не особо изменился, разве немного серебра в волосах появилось и пару морщинок. Что он сказал? К другим рабам? Работать? Во дворец? К людям, свету и жизни?
— Почему я здесь не могу подождать твоего сына? Там меня и кормить больше придётся, чтобы работать смогла... — прорезался у меня голос.
Нет. Наружу я не хочу. Знаю ведь, что это временно и только я снова привыкну жить, меня засунут обратно. Думаю даже, именно это и является основной причиной «сюрприза», обновить и перезапустить мою способность чувствовать и страдать, а не настроение сына. Кого-кого, а Фанджараха в последнюю очередь интересует, что чувствуют другие люди. Если это, конечно, не боль, им же причиняемая. И без разницы: будь то сын, дочь, которых у него вроде нет или он их не признаёт, друг, если такие вообще могут быть, или просто раб.
— Нет уж, куколка. Ты здесь не останешься, хотя бы потому, что ты этого хочешь, — расплылся он в злорадной и многообещающей улыбке.
— Не боишься, что сбегу? — вряд ли мне уже удастся его переубедить, но надо попробовать.
— Нет. За тобой будут присматривать и за стены дворца ты не выйдешь. Не расстраивайся так, — ядовито протянул он и погладил по голове, — за то из окон ты сможешь видеть свободу. Поднимайся! — встал он и дернул за ошейник переводя меня в сидячее положение. — Мне уже осточертело с тобой тут сюсюкаться, — бросил он и пошёл на выход с цепью в руках.
Здесь уже сопротивляться не было смысла, если не хочешь, чтобы тебя тащили по коридорам и лестницам в удавке. Пришлось резко встать и быстро последовать за своим мучителем, не обращая внимания на закружившуюся голову, на резь в глазах от света факела и на ничуть не изменившийся узкий коридор, с тех пор как я сюда пришла. Добровольно. Дура...
Глаза слезились с непривычки, силуэт впереди расплывался, я держалась за стены и прощалась со своим, хоть и мнимым, но покоем. Потом была лестница, ещё коридор, ещё лестница, уже винтовая, снова коридор, уже светлее, с другими факелами и дверьми на стенах, снова лестница и наконец, в конце коридора, показался яркий, белый свет.
На подходе я запнулась, потому что глазам стало очень больно и от них, острыми стрелами, боль проникала в голову. Свет от огня, факелов и фонарей я может иногда и видела, и даже успевала к нему привыкнуть, а солнечный был мне недоступен очень и очень давно. Было такое ощущение, что он от меня тоже отвык и сейчас удивлённо изучает снаружи, а затем и проникает во внутрь, прожигая на сквозь. Привыкнуть даже немного мне не дали, выдернув из ещё полумрака в залитый светом зал. Я зажмурилась и прикрыла лицо и глаза руками, видя вокруг, пока только белый свет.
— Шантану, держи свою новую подопечную, — не увидела, но почувствовала я, как мою цепь передали. — Сперва её помыть, с использованием минимального количества воды. Найдёшь рабынь, которые ей занимались в прошлый раз, они всё знают. Затем, переодеть и назначить куда-нибудь, где нет, или почти нет воды и посложнее. Кормить со всеми, только утром и вечером порция в два раза меньше обычной, днём - в полтора. Воды давать только вечером, пол стакана. И пожёстче с ней. Если меня что-то не устроит, отправишься вниз вместо неё. Посидишь, подумаешь, чья шкура тебе важнее.
Я уже начала постепенно прозревать и не избежала «удовольствия» лицезреть надменно-довольную улыбку на лице этого человека, который, по непонятным мне причинам, наделён властью. Не ясно как Боги вообще дали родиться такому представителю рода людского? Но дали. Он родился, вырос и делает всё, что ему захочется и вздумается, а хочется ему далеко не счастье, радость и достаток вокруг себя видеть.
Правитель совсем не маленькой Империи ушёл, а я повернулась и принялась рассматривать своего надзирателя. Невысокий, смуглый, весьма немолодой, тоже раб, о чём красноречиво говорит ошейник на его шее. Заклёпки на ошейнике только не железные, а бронзовые, ярко начищенные, что свидетельствует о его высоком положении среди самого низкого сословия, которых и за людей-то принимают с натяжкой. Волосы обычные, слегка кучерявые, когда-то чёрные, но уже почти полностью седые. Темно-карие, внимательные глаза, худой, жилистый и видно, что за всю свою жизнь ни разу не отдыхал.
Меня он осматривал с не меньшим интересом, но закончил быстрее и вспомнив о своих обязанностях, и полученных наставлениях, развернулся и пошёл вперёд, дёрнув меня за собой. Это было не обязательно и не нужно ни мне, ни ему, потому что я и так за ним пошла бы, но, на случай если за нами наблюдают, делал как сказали. Удовольствия от того, что он выше кого-то или кто-то находится в его власти, не получал.
— Как зовут-то? Понимаешь меня хоть? — сказал он не оборачиваясь и ведя меня куда-то, скорее всего мыться, или точнее натираться.
— Конечно, а почему не должна? — удивилась я вопросу.
— Глаза у тебя цвета не понятного, у нас таких нет, и волосы светлей обычного, а значит можешь быть из далека.
— А какого цвета глаза? — спросила я, понимая, что вопрос странный, но уже не помню, когда в последний раз видела себя.
— Не понятного, — запнувшись и удившись ответил Шантану. — Темные и толи серые, толи синие, толи зелёные.
— Из далека я, — покивала я его описанию, — но не на столько, чтобы не знать язык, — теперь уже он кивал.
— А зовут-то как?
— Олона, — назвала я имя, которое тоже начало стираться из памяти.
Больше мы не говорили. Он вёл меня через залы, комнаты и коридоры. Всё было просторным, светлым, ярким, сияющим, с открытыми окнами, арками, террасами, а иногда и целыми отсутствующими стенами, но это всё было в стороне и выглянуть наружу мне не удавалось. И ладно, мне пока красок стен, потолка, пола, ковров и даже гобеленов хватало с головой. Мой мозг и глаза отвыкли от такого обилия и вскоре уже хотелось закрыть веки и спрятаться от этого мельтешения и хоровода пятен, пляшущих перед глазами, но нужно смотреть куда иду. Ещё, мне в принципе всё это не нравилось. Я не хотела снова начинать ощущать и чувствовать жизнь.
Дворец большой, даже по меркам того, сколько мы прошли, а это явно ещё не всё. Дойдя до какого-то очередного зала, с заметно более простой обстановкой, мы остановились. Просторно, на вскидку аж двадцать на двадцать широких шагов, простые белые стены и простой деревянный пол. Здесь было людно и окинув всех быстрым взглядом, я поняла, что это всё рабы, а зал, судя по всему, является их местом обитания. Один на всех. Здесь они спали, сидели, чинили свою одежду, мылись, судя по не задействованным, но имеющимся перегородкам у одной из стен, и, конечно, ели. В данный момент последнее. Пол был занят почти на половину, но думаю это не все.
На Шантану обратили внимание, а может на меня, и он велел найти рабынь, которые как-то мыли рабыню в камере. После небольшой заминки в дальнем конце встали две женщины и направились к нам. Заминка, наверное, произошла, потому что они вспомнили не сразу, давно это было. Хорошо хоть условия моего содержания, да и замедленная функция работы организма, из-за удачного стечения обстоятельств, не предрасполагали к чему-то, что могло образовать на мне много грязи, а то уже давно заросла бы. Не скажу, что меня это заботит, просто пришёл в голову такой факт.
Меня быстро «помыли», за примеченными мной перегородками, выдали обычную одежду, взамен моих старых обрывков чего-то и посадили есть. Был день, так что получила я полторы их порции, что оказалось чуть ли не в два раза больше того, что мне приносили обычно. Со мной пока никто не разговаривал, а если кто-то и собирался, то желание отбило предупреждение, главного и доверенного раба Шантану о том, что я нахожусь под дополнительным присмотром по приказу Повелителя и излишне со мной расслабляться не стоит.
