– Ровно шесть, – сказал Стокрылый. – Из твоих окон нас не видно. Беги.
Она чуть не расплакалась – все-таки спас, спас! Понимая, что другого шанса уже не будет, Саша нагнулась и поцеловала Стокрылого коротким робким поцелуем.
Впервые.
Потом она выпорхнула из машины и, теряя туфли, побежала к дому. За спиной грохнул растревоженный двигатель: Стокрылый уехал. Саша влетела в парадную, пританцовывая, дождалась лифта и, чувствуя толчки крови в висках, отперла дверь в квартиру.
Она успела раньше Боба. Квартира была пуста.
Саша выдохнула, уткнулась лбом в дверь и некоторое время смотрела в пол. Затем она пошла в ванную. Руки отяжелели, ноги отзывались ломотой, ныла спина. Ей вдруг показалось, что от нее сильно пахнет парфюмом Стокрылого, и в воду отправилось почти все содержимое флакона с пеной. Саша устроилась в ванне, закрыла глаза.
Изменщица.
По сути – изменщица. Неважно, что они не спят вместе. То, что с ней происходит, не сравнить с сексом, это лучше секса, секс только бы помешал таким отношениям... Изменщица. Ведь сама тогда назначила встречу в ресторане – ну что такого, все так делают, не на улице же беседу проводить! А он уже там был. Столик заказал, вино, свечи. Другому бы посмеялась в лицо и стала бы обрабатывать, а с ним так не вышло. Черт его знает, чем он так сумел ее очаровать. Видно, тем, что балансировал все время на тонкой грани, когда обычная мужская галантность переходит в откровенное ухаживание. Она ждала всего, чего угодно – страха, грубости, подкупа, попытки соблазнить. А он встал навстречу, слегка поклонился и помог ей сесть. Просто подвинул стул, когда она опускалась на сиденье. Говорят, так положено, воспитанный джентльмен обязан помочь даме занять место за столом. Положено-то положено, да только с ней это случилось впервые...
– Хуже всего, – медленно пробормотала Саша, – что я боюсь.
Она боялась, как никогда в жизни.
Не того, что обо всем узнает Боб.
Не того, что обо всем узнают в Отделе.
Саша боялась, что Стокрылому нужна не она – умная девушка с зелеными глазами – а совсем другой человек. Да, Стокрылый был с ней нежен. Да, никогда раньше с ней такого не было. Казалось бы, радуйся, великолепная. Он тебя наставляет, он о тебе заботится, понимает тебя с полуслова, даже на кухне ради тебя возится. Все очень хорошо. Слишком хорошо. Надо же было все испортить и рассказать ему о...
В замке повернулся ключ, хлопнула дверь, и голос Боба сказал:
– Ку–ку! Есть кто живой?
– Есть! – крикнула Саша как можно громче и бодрее. «Волосы, волосы. Он заплетал тебе косу, идиотка. Твои волосы пахнут его руками. Скорей». Она схватила с полки шампунь, плюхнула в пригоршню тяжелого геля, стала размазывать по голове. Под веками жгло, вода шумно плескала на пол, и Саша не заметила, как в ванную вошел Боб. Когда ей удалось открыть глаза, он был уже совсем рядом и пристально смотрел на нее. «Что? – быстро подумала Саша. – Запах учуял? Что стряслось, почему он так смотрит, да не томи же...» Боб вдруг ухмыльнулся и запустил руку под пенное покрывало. Саша беспомощно улыбалась, повторяя: «Боб, прекрати... Перестань, ну... Я так не хочу, Боб, пожалуйста...» Наконец, рука вынырнула, Боб сказал: «Жду в спальне!» и вышел, забыв затворить дверь. По дороге он насвистывал: у него было хорошее настроение.
Саше очень хотелось заплакать, но делать этого было никак нельзя.
Вдруг Боб вернулся.
– У тебя вызов пропущенный, – сказал он, протягивая мобильник. – Посмотри, может, важно... Полотенце дать?
– Уотерпруф, – сказала Саша и взяла телефон мыльной рукой (он действительно был непромокаемым). Вызов пропущенный... Еще чего не хватало. Номер был знакомый, и на секунду ей показалось, что это номер Стокрылого. Но тут же она поняла: звонили с работы. В этот момент мобильник зашелся трелью.
– Да, – сказала Саша, постаравшись вложить в это слово всю злость, которая накопилась за день.
– Я... не вовремя, Кравченко? – спросил мужской голос.
«Твою мать, – подумала Саша. – Как некстати».
– Я в ванной, товарищ майор, – сказала она. – Не слышала.
В трубке вздохнули.
– Завтра операцию проводим. Сегодня вышел приказ.
– Виновата, – сказала Саша, рефлекторно выпрямляя спину в мыльной воде. – А я здесь при чем?
В трубке помолчали.
– Говорят, у нас два сфинкса есть, – с издевкой сказал мужской голос. – Говорят, учатся еще, неопытные. Говорят, ты, вроде, с ними психологическую работу ведешь. Ты же у нас психолог...
«Твою мать, – подумала Саша. – Твою м-а-ать…»
– Поддержку обеспечишь? – спросил голос. Сухо спросил, по-деловому, уже без иронии.
– Слушаюсь, – сказала она.
Полголовы
Я сидел на столе и болтал ногами. При этом каблуки стукались о доски, которыми стол был обшит спереди, и получался сдвоенный глухой звук. Интересно, зачем нужны эти доски, и кто их придумал. Ведь материала много тратится, а практической пользы от этого никакой нет. Наверное, когда-то бюрократам просто-напросто было неуютно от того, что просители видели их ноги. Допустим, ты с каменной мордой говоришь: «Для подписания акта необходимо наличие завизированной формы номер двадцать пять в шести нотариально заверенных экземплярах» – а в этот момент кто угодно может заглянуть под стол и увидеть, что у тебя нога дергается. А так – стол полностью закрывает тебя от груди и ниже. У посетителей создается ощущение, что перед ними – маленькая, но неприступная крепость. Это деморализует. Еще в закрытом столе можно устроить бар. Или прятать проституток. Или сделать засаду для ниндзя. Великий Тотем, какая чушь в голову лезет... Я соскочил со стола и стал ходить по кабинету взад-вперед. Стало легче, но ненадолго.
Когда я в двести восемьдесят пятый раз прошел от стены до окна и повернулся, чтобы идти обратно, в дверь постучали. «Да-да», – сказал я преувеличенно веселым тоном. Ничего не произошло: тот, кто был за дверью, выжидал положенную минуту. Я успел мгновенно разозлиться на тех, кто придумал это идиотское правило, почти столь же мгновенно успокоиться и напрячь мышцы лица таким образом, чтобы получилась улыбка. За последние два месяца я научился очень быстро брать эмоции под контроль. Иногда это помогало.
Потом дверь открылась. На пороге стояла удивительной красоты девушка в джинсовом костюме. У нее были прямые черные волосы и орехового цвета глаза, по-кошачьи круглые.
Маску она не носила.
– Привет, – жизнерадостно сказала она. – Меня Мила зовут. Я твой партнер по накачке.
– Заходи, – сказал я. Красавица заулыбалась и сделала шаг вперед. Она пересекла комнату – охотничьей походкой – и протянула ладонь. Я осторожно пожал кончики пальцев. На ощупь пальцы были горячие, жесткие и сухие.
– Тим, – представился я.
– Я знаю, но все равно очень приятно... У тебя второй стул есть?
– Нет, – сказал я.
– Что ж они так, не подготовили ничего, – вздохнула Мила. – Ну... давай на стол сядем?
– Давай, – согласился я. Легко подтянувшись, она устроилась на столе. Спину Мила держала прямо, ноги скромно свела вместе. Приглашая, похлопала по столешнице. Я примостился рядом. Снова захотелось болтать ногами, но я сдержался.
– Ты в первый раз, да? – спросила она.
Я кивнул.
– Тогда слушай. Поедем втроем: твой куратор, ты и я. Куратору почти ничего делать не придется. Мне, по большому счету, тоже. Моя работа – вас обоих накачать под завязку сейчас и продолжать понемногу дарить во время операции. Я очень сильная, это без ложной скромности говорю. Так что основная работа – на тебе. Работай, не отвлекайся. Если какие-то непредвиденные ситуации будут, куратор все разрулит. Он давно к ним внедрен, свой человек.
Я кивал. Наверное, у нас было не так много времени, но я никак не мог собраться с духом. Ведь надо ее обнять хотя бы. Или она по-другому накачивает?
– Кто это будет? – спросил я, просто, чтобы что-то сказать. – То есть, кто, ну, э-э, объект?
Мила улыбнулась и взяла меня за руку. Я невольно опустил глаза. Все-таки удивительно горячие у нее пальцы, прямо обжигают. Или это у меня руки холодные? Нервы шалят...
– Знаешь, как нас зовут, Тим? – спросила она.
– Не понял?
– Наш Отдел вся Контора зовет «зверинцем». Мы – домашние животные. Рабочая скотинка. Когда есть нужда, нас поднимают по тревоге. Нам никто не должен объяснять, чем мы будем заниматься. И слава Тотему. Меньше знаешь – крепче спишь.
– Ну, понял, понял.
– Какой-то бедолага заинтересовал Контору. Посадить его не получилось, попросту застрелить – нельзя, шум поднимется. Вот мы и понадобились.
– Ясно.
– Ничего, что я это говорю?
– Ничего.
Она вдруг подалась вперед и посмотрела мне в глаза – близко-близко.
– А ты славный, – произнесла она через несколько секунд.
Я не знал, что ответить, поэтому ухмыльнулся. Криво и неловко.
– Кидай монетку, – сказала Мила.
– Что, уже все?
– Все, все.
Я высвободил (очень аккуратно) руку из ее пальцев, нашарил в кармане рубль.
– Орел, – произнес я. Трепеща, как серебряная колибри, монетка взлетела в воздух и упала в подставленную ладонь гербом вверх. Мила подняла тонкие брови:
– Знаешь анекдот про студента, который монетку бросал, когда просыпался? Орел – спать дальше, решка – идти за пивом...
– На ребро – идти на лекцию, – закончил я. – Знаю, конечно.
Она улыбалась.
– Ты серьезно? – спросил я. Мила пожала плечами:
– А ты попробуй. Только не лови, пусть на пол падает.
Я заглянул ей в глаза. В карей радужке вспыхивали янтарные искорки.
«Издеваются над тобой, дурачок, – заметил голос в голове. – Шутки шутят».
– На ребро, – сказал я и отправил рубль в полет. Он сделал несколько ленивых оборотов, потерял скорость и скользнул по отвесной траектории к полу. Звяк. Я спрыгнул со стола и опустился на корточки. В комнате пол был покрыт тем же старым, рассохшимся паркетом, что и во всем здании. Серые от времени доски издавали почти музыкальный скрип, когда на них наступали; между соседними паркетинами зияли щели. В одну из таких щелей и угодила моя монетка. Чуть накренившись, сверкая штампованным ликом, рубль торчал из пола – стоял на ребре в прямом смысле этих слов.
Мила чуть наклонила голову. Она по-прежнему улыбалась.
Я щелкнул ногтем – монетка рванулась вверх и в сторону. Она ударилась о потолок над головой у Милы и, срикошетив, полетела вниз. Мила не сделала ни одного движения, не отпрянула, не вздрогнула. Сидела так же, как и раньше, выпрямив спину, держа ноги вместе. Рубль вонзился в ложбинку, образованную сомкнутыми бедрами, и остался там – стиснутый с обеих сторон джинсовой тканью и, вероятно, очень довольный.
– Еще проверять будешь? – спросила Мила.
«Она не будет вынимать монету, – подумал я. – Просто, чтобы посмотреть, как я выкручусь. Это должен сделать я. Взять монету, которая зажата у нее между ног. Так мне и надо. Выпендриться хотел? Выпендрился. Теперь расхлебывай».
«Да не делай ничего, – сказал голос в голове. – Она встанет, монетка упадет. Тогда и подберешь. Эка невидаль. Сделай вид, что ничего не происходит».
«Подойду и заберу монетку, – думал я. – Вот так вот сейчас встану с корточек, подойду и двумя пальцами – хоп! Дело сделано».
«Она вздрогнет, – предположил голос. – Рубль свалится вниз. Что ты тогда скажешь – «мадам, разведите ножки, я мелочь заберу?»
«Можно будет обратить все в шутку».
«Уже обратил. Умник».
Мила поглядела на меня, склонив голову набок, и двумя пальцами вытащила монету. Повертела, разглядывая на свету.
– По-моему, – сказала Мила, – я ее заработала.
Она опустила рубль в нагрудный карман.
Потом мы засмеялись – сначала она, потом я.
– Иди одевайся, – посоветовала Мила. – Скоро выезжать. А я к Палычу зайду, подкачаю. Знаешь, где одежду выдают?
– Нет.
– На второй этаж спустишься, по коридору направо, до конца. Там найдешь каптера, скажешь размер. Твои шмотки он заберет, выдаст казенные. Вернемся – поменяешь обратно.
– М-м, – с каптером я уже был знаком, он однажды принес мне в кабинет новое кресло. Хотя... вот интересный вопрос: можно ли говорить, что знаком с человеком, если видел его только в маске?
– И вниз давай, там уже машина готова.
– Хорошо.
В коридоре меня ждала Саша.
– Ну как, познакомились?– спросила она с оживлением. – Правда, она классная?
– Правда, – сказал я.
– Тебе она не понравилась?
– Понравилась.
Саша рассмеялась и хлопнула меня по плечу:
– Не боись. Если Милка накачку сделала, от тебя пули отскакивать будут.
– Какие пули? – спросил я.
– Это я фигурально.
– А-а.
– Тебе сказали, что будет?
– Кто же мне скажет? – произнес я с раздражением. Саша ойкнула, оступившись, и чуть не упала. Я еле успел ее поймать.
– Черт, извини, – буркнул я.– На нервах весь.
– Все нормально, – терпеливо сказала Саша. – Все хорошо. Значит, так. Есть один мужик, он очень богатый. Но он захотел стать очень-очень богатым и начал бодаться с кем-то наверху. Короче, его передали Конторе, велели заняться. Но что-то у них там заело, не то у него юристы слишком хорошие, не то еще что. Поэтому его отдали нам. Теперь им будешь заниматься ты.
– Заниматься, – повторил я.
– Ага.
– Что значит «заниматься»? Что мне с ним сделать?
– Что сможешь, – сказала Саша. – Как увидишь, начинай работать в полную силу. Вы придете на сходняк, твой куратор замещает кого-то из крупных бизнесменов. По легенде. По той же легенде, ты – бодигард, а Милка – референт. Сядете подальше от объекта, чтобы не зацепило в случае чего.
– Погоди, – перебил я. – В случае чего нас может зацепить? Чем это – зацепить?
Она пожала плечами.
– Откуда ж я знаю, на что у тебя сил хватит. Может, в незнакомой ситуации ты только люстру над головой у этого мужика сможешь потушить. А может, его блевать потянет по-черному, – она хихикнула, – престиж потерян навсегда. Короче, больше ничего сказать тебе не могу, все от тебя самого зависит. Ты, главное, не дрейфь.
– Прекрасно, – проворчал я. – Пойди туда, не знаю куда...
– Давай-давай, – сказала Саша. – Не боги горшки обжигают.
От этой фразы меня покоробило. У Дины была тетка, которая занималась художественной керамикой. Дома у тетки стоял гончарный круг, в кладовке хранился набор разноцветных глин, а в коридоре помещался огромный стеллаж с кистями и красками. Почетное место в углу мастерской занимала круглая, блестящая муфельная печь. Как-то Дина пригласила меня проведать тетку. Та оказалась красивой пышной женщиной, очень интеллигентной, юморной. Мне предложили слепить собственными руками горшок, расписать его и обжечь. Я провозился часа три. Весь перемазался глиной («Для своей вещи человек месить глину сам должен», – твердила тетка), изошел потом, проклял свое существование, вертя ногой круг, чуть не вывихнул пальцы («Идеальная окружность – это вам не хухры-мухры», – довольно подпевала тетка) но все же вылепил на круге кособокий, неказистый горшочек. «А теперь, – сказала тетка, – обжиг. Обжиг – дело непростое, я твой горшок сама обжигать буду». Она откинула дверь печи, и взору открылись полки, уставленные керамикой: горшками, статуэтками, вазами, амулетами. Тетка затворила дверь печи и стала колдовать над циферблатом. «Приходи послезавтра, – таинственно шепнула она, – а лучше через пару дней. Вещь нагреться должна сначала, медленно, постепенно… а потом остыть, тоже постепенно.
Она чуть не расплакалась – все-таки спас, спас! Понимая, что другого шанса уже не будет, Саша нагнулась и поцеловала Стокрылого коротким робким поцелуем.
Впервые.
Потом она выпорхнула из машины и, теряя туфли, побежала к дому. За спиной грохнул растревоженный двигатель: Стокрылый уехал. Саша влетела в парадную, пританцовывая, дождалась лифта и, чувствуя толчки крови в висках, отперла дверь в квартиру.
Она успела раньше Боба. Квартира была пуста.
Саша выдохнула, уткнулась лбом в дверь и некоторое время смотрела в пол. Затем она пошла в ванную. Руки отяжелели, ноги отзывались ломотой, ныла спина. Ей вдруг показалось, что от нее сильно пахнет парфюмом Стокрылого, и в воду отправилось почти все содержимое флакона с пеной. Саша устроилась в ванне, закрыла глаза.
Изменщица.
По сути – изменщица. Неважно, что они не спят вместе. То, что с ней происходит, не сравнить с сексом, это лучше секса, секс только бы помешал таким отношениям... Изменщица. Ведь сама тогда назначила встречу в ресторане – ну что такого, все так делают, не на улице же беседу проводить! А он уже там был. Столик заказал, вино, свечи. Другому бы посмеялась в лицо и стала бы обрабатывать, а с ним так не вышло. Черт его знает, чем он так сумел ее очаровать. Видно, тем, что балансировал все время на тонкой грани, когда обычная мужская галантность переходит в откровенное ухаживание. Она ждала всего, чего угодно – страха, грубости, подкупа, попытки соблазнить. А он встал навстречу, слегка поклонился и помог ей сесть. Просто подвинул стул, когда она опускалась на сиденье. Говорят, так положено, воспитанный джентльмен обязан помочь даме занять место за столом. Положено-то положено, да только с ней это случилось впервые...
– Хуже всего, – медленно пробормотала Саша, – что я боюсь.
Она боялась, как никогда в жизни.
Не того, что обо всем узнает Боб.
Не того, что обо всем узнают в Отделе.
Саша боялась, что Стокрылому нужна не она – умная девушка с зелеными глазами – а совсем другой человек. Да, Стокрылый был с ней нежен. Да, никогда раньше с ней такого не было. Казалось бы, радуйся, великолепная. Он тебя наставляет, он о тебе заботится, понимает тебя с полуслова, даже на кухне ради тебя возится. Все очень хорошо. Слишком хорошо. Надо же было все испортить и рассказать ему о...
В замке повернулся ключ, хлопнула дверь, и голос Боба сказал:
– Ку–ку! Есть кто живой?
– Есть! – крикнула Саша как можно громче и бодрее. «Волосы, волосы. Он заплетал тебе косу, идиотка. Твои волосы пахнут его руками. Скорей». Она схватила с полки шампунь, плюхнула в пригоршню тяжелого геля, стала размазывать по голове. Под веками жгло, вода шумно плескала на пол, и Саша не заметила, как в ванную вошел Боб. Когда ей удалось открыть глаза, он был уже совсем рядом и пристально смотрел на нее. «Что? – быстро подумала Саша. – Запах учуял? Что стряслось, почему он так смотрит, да не томи же...» Боб вдруг ухмыльнулся и запустил руку под пенное покрывало. Саша беспомощно улыбалась, повторяя: «Боб, прекрати... Перестань, ну... Я так не хочу, Боб, пожалуйста...» Наконец, рука вынырнула, Боб сказал: «Жду в спальне!» и вышел, забыв затворить дверь. По дороге он насвистывал: у него было хорошее настроение.
Саше очень хотелось заплакать, но делать этого было никак нельзя.
Вдруг Боб вернулся.
– У тебя вызов пропущенный, – сказал он, протягивая мобильник. – Посмотри, может, важно... Полотенце дать?
– Уотерпруф, – сказала Саша и взяла телефон мыльной рукой (он действительно был непромокаемым). Вызов пропущенный... Еще чего не хватало. Номер был знакомый, и на секунду ей показалось, что это номер Стокрылого. Но тут же она поняла: звонили с работы. В этот момент мобильник зашелся трелью.
– Да, – сказала Саша, постаравшись вложить в это слово всю злость, которая накопилась за день.
– Я... не вовремя, Кравченко? – спросил мужской голос.
«Твою мать, – подумала Саша. – Как некстати».
– Я в ванной, товарищ майор, – сказала она. – Не слышала.
В трубке вздохнули.
– Завтра операцию проводим. Сегодня вышел приказ.
– Виновата, – сказала Саша, рефлекторно выпрямляя спину в мыльной воде. – А я здесь при чем?
В трубке помолчали.
– Говорят, у нас два сфинкса есть, – с издевкой сказал мужской голос. – Говорят, учатся еще, неопытные. Говорят, ты, вроде, с ними психологическую работу ведешь. Ты же у нас психолог...
«Твою мать, – подумала Саша. – Твою м-а-ать…»
– Поддержку обеспечишь? – спросил голос. Сухо спросил, по-деловому, уже без иронии.
– Слушаюсь, – сказала она.
Глава 6
Полголовы
Я сидел на столе и болтал ногами. При этом каблуки стукались о доски, которыми стол был обшит спереди, и получался сдвоенный глухой звук. Интересно, зачем нужны эти доски, и кто их придумал. Ведь материала много тратится, а практической пользы от этого никакой нет. Наверное, когда-то бюрократам просто-напросто было неуютно от того, что просители видели их ноги. Допустим, ты с каменной мордой говоришь: «Для подписания акта необходимо наличие завизированной формы номер двадцать пять в шести нотариально заверенных экземплярах» – а в этот момент кто угодно может заглянуть под стол и увидеть, что у тебя нога дергается. А так – стол полностью закрывает тебя от груди и ниже. У посетителей создается ощущение, что перед ними – маленькая, но неприступная крепость. Это деморализует. Еще в закрытом столе можно устроить бар. Или прятать проституток. Или сделать засаду для ниндзя. Великий Тотем, какая чушь в голову лезет... Я соскочил со стола и стал ходить по кабинету взад-вперед. Стало легче, но ненадолго.
Когда я в двести восемьдесят пятый раз прошел от стены до окна и повернулся, чтобы идти обратно, в дверь постучали. «Да-да», – сказал я преувеличенно веселым тоном. Ничего не произошло: тот, кто был за дверью, выжидал положенную минуту. Я успел мгновенно разозлиться на тех, кто придумал это идиотское правило, почти столь же мгновенно успокоиться и напрячь мышцы лица таким образом, чтобы получилась улыбка. За последние два месяца я научился очень быстро брать эмоции под контроль. Иногда это помогало.
Потом дверь открылась. На пороге стояла удивительной красоты девушка в джинсовом костюме. У нее были прямые черные волосы и орехового цвета глаза, по-кошачьи круглые.
Маску она не носила.
– Привет, – жизнерадостно сказала она. – Меня Мила зовут. Я твой партнер по накачке.
– Заходи, – сказал я. Красавица заулыбалась и сделала шаг вперед. Она пересекла комнату – охотничьей походкой – и протянула ладонь. Я осторожно пожал кончики пальцев. На ощупь пальцы были горячие, жесткие и сухие.
– Тим, – представился я.
– Я знаю, но все равно очень приятно... У тебя второй стул есть?
– Нет, – сказал я.
– Что ж они так, не подготовили ничего, – вздохнула Мила. – Ну... давай на стол сядем?
– Давай, – согласился я. Легко подтянувшись, она устроилась на столе. Спину Мила держала прямо, ноги скромно свела вместе. Приглашая, похлопала по столешнице. Я примостился рядом. Снова захотелось болтать ногами, но я сдержался.
– Ты в первый раз, да? – спросила она.
Я кивнул.
– Тогда слушай. Поедем втроем: твой куратор, ты и я. Куратору почти ничего делать не придется. Мне, по большому счету, тоже. Моя работа – вас обоих накачать под завязку сейчас и продолжать понемногу дарить во время операции. Я очень сильная, это без ложной скромности говорю. Так что основная работа – на тебе. Работай, не отвлекайся. Если какие-то непредвиденные ситуации будут, куратор все разрулит. Он давно к ним внедрен, свой человек.
Я кивал. Наверное, у нас было не так много времени, но я никак не мог собраться с духом. Ведь надо ее обнять хотя бы. Или она по-другому накачивает?
– Кто это будет? – спросил я, просто, чтобы что-то сказать. – То есть, кто, ну, э-э, объект?
Мила улыбнулась и взяла меня за руку. Я невольно опустил глаза. Все-таки удивительно горячие у нее пальцы, прямо обжигают. Или это у меня руки холодные? Нервы шалят...
– Знаешь, как нас зовут, Тим? – спросила она.
– Не понял?
– Наш Отдел вся Контора зовет «зверинцем». Мы – домашние животные. Рабочая скотинка. Когда есть нужда, нас поднимают по тревоге. Нам никто не должен объяснять, чем мы будем заниматься. И слава Тотему. Меньше знаешь – крепче спишь.
– Ну, понял, понял.
– Какой-то бедолага заинтересовал Контору. Посадить его не получилось, попросту застрелить – нельзя, шум поднимется. Вот мы и понадобились.
– Ясно.
– Ничего, что я это говорю?
– Ничего.
Она вдруг подалась вперед и посмотрела мне в глаза – близко-близко.
– А ты славный, – произнесла она через несколько секунд.
Я не знал, что ответить, поэтому ухмыльнулся. Криво и неловко.
– Кидай монетку, – сказала Мила.
– Что, уже все?
– Все, все.
Я высвободил (очень аккуратно) руку из ее пальцев, нашарил в кармане рубль.
– Орел, – произнес я. Трепеща, как серебряная колибри, монетка взлетела в воздух и упала в подставленную ладонь гербом вверх. Мила подняла тонкие брови:
– Знаешь анекдот про студента, который монетку бросал, когда просыпался? Орел – спать дальше, решка – идти за пивом...
– На ребро – идти на лекцию, – закончил я. – Знаю, конечно.
Она улыбалась.
– Ты серьезно? – спросил я. Мила пожала плечами:
– А ты попробуй. Только не лови, пусть на пол падает.
Я заглянул ей в глаза. В карей радужке вспыхивали янтарные искорки.
«Издеваются над тобой, дурачок, – заметил голос в голове. – Шутки шутят».
– На ребро, – сказал я и отправил рубль в полет. Он сделал несколько ленивых оборотов, потерял скорость и скользнул по отвесной траектории к полу. Звяк. Я спрыгнул со стола и опустился на корточки. В комнате пол был покрыт тем же старым, рассохшимся паркетом, что и во всем здании. Серые от времени доски издавали почти музыкальный скрип, когда на них наступали; между соседними паркетинами зияли щели. В одну из таких щелей и угодила моя монетка. Чуть накренившись, сверкая штампованным ликом, рубль торчал из пола – стоял на ребре в прямом смысле этих слов.
Мила чуть наклонила голову. Она по-прежнему улыбалась.
Я щелкнул ногтем – монетка рванулась вверх и в сторону. Она ударилась о потолок над головой у Милы и, срикошетив, полетела вниз. Мила не сделала ни одного движения, не отпрянула, не вздрогнула. Сидела так же, как и раньше, выпрямив спину, держа ноги вместе. Рубль вонзился в ложбинку, образованную сомкнутыми бедрами, и остался там – стиснутый с обеих сторон джинсовой тканью и, вероятно, очень довольный.
– Еще проверять будешь? – спросила Мила.
«Она не будет вынимать монету, – подумал я. – Просто, чтобы посмотреть, как я выкручусь. Это должен сделать я. Взять монету, которая зажата у нее между ног. Так мне и надо. Выпендриться хотел? Выпендрился. Теперь расхлебывай».
«Да не делай ничего, – сказал голос в голове. – Она встанет, монетка упадет. Тогда и подберешь. Эка невидаль. Сделай вид, что ничего не происходит».
«Подойду и заберу монетку, – думал я. – Вот так вот сейчас встану с корточек, подойду и двумя пальцами – хоп! Дело сделано».
«Она вздрогнет, – предположил голос. – Рубль свалится вниз. Что ты тогда скажешь – «мадам, разведите ножки, я мелочь заберу?»
«Можно будет обратить все в шутку».
«Уже обратил. Умник».
Мила поглядела на меня, склонив голову набок, и двумя пальцами вытащила монету. Повертела, разглядывая на свету.
– По-моему, – сказала Мила, – я ее заработала.
Она опустила рубль в нагрудный карман.
Потом мы засмеялись – сначала она, потом я.
– Иди одевайся, – посоветовала Мила. – Скоро выезжать. А я к Палычу зайду, подкачаю. Знаешь, где одежду выдают?
– Нет.
– На второй этаж спустишься, по коридору направо, до конца. Там найдешь каптера, скажешь размер. Твои шмотки он заберет, выдаст казенные. Вернемся – поменяешь обратно.
– М-м, – с каптером я уже был знаком, он однажды принес мне в кабинет новое кресло. Хотя... вот интересный вопрос: можно ли говорить, что знаком с человеком, если видел его только в маске?
– И вниз давай, там уже машина готова.
– Хорошо.
В коридоре меня ждала Саша.
– Ну как, познакомились?– спросила она с оживлением. – Правда, она классная?
– Правда, – сказал я.
– Тебе она не понравилась?
– Понравилась.
Саша рассмеялась и хлопнула меня по плечу:
– Не боись. Если Милка накачку сделала, от тебя пули отскакивать будут.
– Какие пули? – спросил я.
– Это я фигурально.
– А-а.
– Тебе сказали, что будет?
– Кто же мне скажет? – произнес я с раздражением. Саша ойкнула, оступившись, и чуть не упала. Я еле успел ее поймать.
– Черт, извини, – буркнул я.– На нервах весь.
– Все нормально, – терпеливо сказала Саша. – Все хорошо. Значит, так. Есть один мужик, он очень богатый. Но он захотел стать очень-очень богатым и начал бодаться с кем-то наверху. Короче, его передали Конторе, велели заняться. Но что-то у них там заело, не то у него юристы слишком хорошие, не то еще что. Поэтому его отдали нам. Теперь им будешь заниматься ты.
– Заниматься, – повторил я.
– Ага.
– Что значит «заниматься»? Что мне с ним сделать?
– Что сможешь, – сказала Саша. – Как увидишь, начинай работать в полную силу. Вы придете на сходняк, твой куратор замещает кого-то из крупных бизнесменов. По легенде. По той же легенде, ты – бодигард, а Милка – референт. Сядете подальше от объекта, чтобы не зацепило в случае чего.
– Погоди, – перебил я. – В случае чего нас может зацепить? Чем это – зацепить?
Она пожала плечами.
– Откуда ж я знаю, на что у тебя сил хватит. Может, в незнакомой ситуации ты только люстру над головой у этого мужика сможешь потушить. А может, его блевать потянет по-черному, – она хихикнула, – престиж потерян навсегда. Короче, больше ничего сказать тебе не могу, все от тебя самого зависит. Ты, главное, не дрейфь.
– Прекрасно, – проворчал я. – Пойди туда, не знаю куда...
– Давай-давай, – сказала Саша. – Не боги горшки обжигают.
От этой фразы меня покоробило. У Дины была тетка, которая занималась художественной керамикой. Дома у тетки стоял гончарный круг, в кладовке хранился набор разноцветных глин, а в коридоре помещался огромный стеллаж с кистями и красками. Почетное место в углу мастерской занимала круглая, блестящая муфельная печь. Как-то Дина пригласила меня проведать тетку. Та оказалась красивой пышной женщиной, очень интеллигентной, юморной. Мне предложили слепить собственными руками горшок, расписать его и обжечь. Я провозился часа три. Весь перемазался глиной («Для своей вещи человек месить глину сам должен», – твердила тетка), изошел потом, проклял свое существование, вертя ногой круг, чуть не вывихнул пальцы («Идеальная окружность – это вам не хухры-мухры», – довольно подпевала тетка) но все же вылепил на круге кособокий, неказистый горшочек. «А теперь, – сказала тетка, – обжиг. Обжиг – дело непростое, я твой горшок сама обжигать буду». Она откинула дверь печи, и взору открылись полки, уставленные керамикой: горшками, статуэтками, вазами, амулетами. Тетка затворила дверь печи и стала колдовать над циферблатом. «Приходи послезавтра, – таинственно шепнула она, – а лучше через пару дней. Вещь нагреться должна сначала, медленно, постепенно… а потом остыть, тоже постепенно.
