А у них здесь прямо шпионские страсти, пронеслось в голове у Черного. Он незаметно переместил плоский камешек телефона из рукава в карман. Все-таки неглупые люди пиджаки придумали. Карманов, что в армейской боевой разгрузке. Лишь бы никто не вздумал сейчас позвонить...
– Ты себя как чувствуешь? – спросила Саша.– Я думала, когда Милка тебе подарит, ноги не так болеть будут.
– Нормально, – сказал Черный.
На улице было уже темно. Блестел в свете фонарей автомобиль, который должен был их везти на задание, на бой, на расправу – а на самом деле вез к неизвестности, погоне и страху. Черный, растопырясь, задевая тростью бока машины, полез в кожаное нутро, пахнувшее дешевой хвойной свежестью. Мила уже была здесь, на переднем сиденье – курила, пуская дым в прорезь окна. Молчаливый шофер в маске завел двигатель, и ночь двинулась мимо окон.
Ехали окраинами, задворками, мимо железнодорожных путей, мимо спящих поездов. Ехали мимо древних водонапорных башен, превращенных темнотой в средневековые цитадели. Ехали по ухабам, брызгали фонтанами из мертвых луж, пугали бродячих собак. Потом водитель налег на руль, завертел, и автомобиль оказался вдруг на кольцевой, на каком-то новом, очевидно, участке, потому что машин здесь не было совсем. А может, здесь и не положено было никому ездить, и только воины Конторы имели право срезать путь через закрытую для простых смертных магистраль. По кольцевой машина понеслась с огромной скоростью, так что Черному даже стало не по себе. «Отвык, – подумал он. – За два месяца отвык в машинах ездить». Впрочем, гонка быстро закончилась, и через развязку свернули в город. Опять потянулась глухомань, вереницы гаражей, бесконечные кирпичные заборы в язвах граффити, пустыри. Черный давно бросил попытки угадать, где они находятся, и просто смотрел в окно, украдкой разминая затекшие от долгого сидения ноги. Позади остался виадук, потом другой. Затем въехали в затхлый спальный райончик, какие Черный называл «клопино». Миновали одну сонную улицу, свернули на другую. Бибикнули пьяному, который задумался, стоя посреди улицы. На третьем повороте Саша повернулась к Черному и подмигнула.
Черный облизал губы, набрал воздуха и громко произнес:
– Вот черт. Забыл в сортир сходить.
– А потерпеть никак? – с фальшивой досадой спросила Саша. – Там ведь туалет будет.
– Да меня сейчас разорвет нафиг, – проникновенно сказал Черный. – Вы что, издеваетесь? Остановите, я выйду. Делов-то на пару минут. Потом дальше поедем.
– Давайте остановимся, – внезапно предложила Мила. – Времени навалом. Зачем человека мучить.
Черный подозрительно уставился ей в затылок. Неужели все-таки знает? Но Саша, не проявив беспокойства, сказала:
– Хорошо-хорошо, вон у той парадной давайте. Ты ведь сможешь во двор зайти? – обратилась она к Черному. Тот закатил глаза. Водитель притормозил.
– Я тебя провожу, – сказала Саша.
– Благодарю, – сказал Черный. Ему вдруг начал страшно нравиться весь этот цирк. – Я как-нибудь сам управлюсь...
– По уставу положено, – возразила с переднего сиденья Мила. Черному опять показалось, что она знает слишком много для человека, которому ничего не полагается знать. Однако Мила тут же развеяла наваждение, прибавив:
– Я с вами пойду. Покурю, воздухом подышу.
Это было нехорошо, но такая ситуация предусматривалась. Саша вышла и протянула руку Черному. Черный проигнорировал предложенную помощь и, размахивая тростью, стал выбираться из машины самостоятельно.
– Давайте, – кряхтел он, – пойдемте. Все втроем, ага. Поможете мне, калеке. Одна палку будет держать, другая еще что-нибудь... А, может, еще и водилу возьмем? А? Как думаете? Давайте, пускай рядом стоит, комаров отгоняет...
Мила уже стояла около машины, держала в длинных пальцах длинную сигарету и улыбалась. Саша взяла Черного за плечо, легонько дернула.
– Молчу, молчу, – буркнул он и, тяжко опираясь на трость, заковылял к дому. Мила с Сашей шли следом. Оказавшись во дворе, Черный издал негромкий возглас.
– Вон там! – произнес он, указал тростью в пространство, покачнулся и чуть не упал. Обретя с Сашиной помощью равновесие, он двинулся к самому темному углу. Двор походил на коробку с каменными стенами. Светились гигантской мозаикой окошки, откуда-то пахло жареным луком, где-то громко играла музыка, где-то громко бранились…
Во дворе никого не было. Повезло. Попросту повезло. Действовала накачка Милы, и эта накачка была сильнее всех, что испытывал Черный.
– Ну ладно, – сказал Черный девушкам, – отвернитесь, что ли.
Саша потянула Милу за рукав.
– Во-во, – сказал Черный. – Лучше вообще отойдите. Чтобы не оскоромиться.
Он повернулся к стене и сделал вид, что возится с ширинкой. Дверь в подъезд была совсем рядом. Черный несколько раз вдохнул и выдохнул.
– Ах, как некрасиво, – со вкусом произнес он. – Как это по-плебейски, писать под чужими дверями! Но организм диктует свою мораль. Да здравствует мораль организма!
Последнюю фразу он выкрикнул на весь двор.
– Тихо ты, – яростно зашептала Саша. Дверь за спиной у Черного заскрипела.
Он обернулся.
В дверном проеме стоял бритоголовый крепыш. На щеке у него красовался толстый шрам, легко различимый даже в темноте.
– Гадим, значит, – сказал бритоголовый приятным, бархатным голосом. – Ссым, значит, где люди ходят.
– Минутку, – сказала Саша. Крепыш обратил на нее внимание.
– И баб уже привел, значит, – продолжал он.
– Мы уже уходим... – начала Мила, но бритоголовый не дал ей закончить.
– А я вас, тля, сейчас как отучу! – заорал он и выхватил из-за спины пистолет. Дважды бахнуло. Мила и Саша стали кричать, согнувшись и закрывая лица. Черный сорвался с места и побежал. Ему не нужно было больше притворяться, и он бежал изо всех сил, как не приходилось ему бегать уже много-много недель. Трость он выбросил, чтобы не мешала. В боку тут же закололо, сердце трепыхалось у самого горла – сказывалось отсутствие тренировок. Но Черный не обращал внимания на эти мелочи, потому что его полностью занимала другая проблема.
Он заблудился.
Вначале он думал, что следует пробежать между домами, свернуть в подворотню, сделать сто метров по дорожке и выскочить на улицу. На улице его будет ждать машина, серая «тойота»-универсал. Черный сядет в машину, и все закончится. Ну, или начнется – это как посмотреть. Первые несколько секунд дела шли точно по намеченному плану. Пробежка между домами, подворотня, сто метров по дорожке. Но дорожка почему-то вывела его вовсе не на улицу, а в соседний двор. На раздумья времени не было, Саша не просто должна была изображать перед Милой видимость погони – она должна была из кожи вон лезть, чтобы поймать Черного. Только при этом условии ей удастся немного отвести от себя подозрение. Слезогонка, которой оглушили Милу и Сашу, давала, разумеется, Черному небольшую фору во времени. Но... газовый пистолет – это газовый пистолет, оружие для отступления. Скорее всего, девушки уже вызвали подмогу. И Черный бежал.
Он пересек соседний двор, юркнул под арку, оказался еще в одном дворе. Шарахнулся от парочки влюбленных. Пробежал по детской площадке, лавируя между качелями. Расплескал неглубокую лужу. Метнулся в проход между домами. Нелепым зигзагом пробежал по закоулку. Теряя дыхание, изнемогая, рванулся в подворотню – и увидел обещанную «тойоту». Машина стояла под деревьями, глазастая, ушастая и очень дружелюбная на вид. До нее было рукой подать, метров десять.
Черный побежал быстрее. Споткнулся. Взмахнув руками, удержал равновесие, неловко перебрал ногами. Еще раз споткнулся. Упал на колено.
В этот момент закончился срок накачки. Волшебного подарка Милы, самого необычного обезболивающего в мире.
Боль была такой сильной, что он почти услышал ее – тысячи нервных окончаний вскрикнули разом. Он хрипло каркнул, стиснул зубы и вытаращил глаза. Приподнялся на руках, пытаясь встать. Зарычал. И услышал голос.
Голос сказал:
– Бедный мальчик. Скорее, помогите мне, не видите, ему плохо. Быстро в машину.
Чьи-то руки подхватили со всех сторон, подняли в воздух. Черный изогнулся и увидел лицо. Борода, круглые очки, внимательный, обеспокоенный взгляд.
– Сейчас, сейчас, – говорил Стокрылый. – Сейчас поедем, у меня таблетки есть. Если совсем худо будет, укол сделаем. Сейчас, потерпи. Потерпишь?
Черный кивнул.
– Потерпи...
Черный почувствовал, как его заносят в машину, кладут на сиденье. Прямо над головой оказался прозрачный люк в крыше. Машина тронулась и поехала, набирая скорость, а Черный лежал, глядя в ночное небо, подсвеченное городским заревом. С неба невозмутимо смотрел месяц. Черный показал ему язык и сморщился от боли.
– Таблетки ваши давайте, – сказал он.
Настоящее доброе дело
– Ну, и как тебя лучше звать? Макс, Максим?
Черный покачал головой:
– В каком смысле – лучше?
Стокрылый развел руками.
– Если мне предстоит долго общаться с человеком, я всегда спрашиваю, какое имя он предпочитает. Кому-то нравится уменьшительное, кому-то полное. Кто-то вообще любит прозвище.
– Зовите меня Черным.
Стокрылый поднял брови.
– Старая добрая традиция? Вот уж не думал... Ты – из Потока, юноша?
– Да, – солгал Черный.
– Аб хинк.
– Аб хинк, – нехотя ответил Черный.
– Сейчас молодежь, соблюдающая традиции – довольно редкий случай.
– А я вообще – редкий случай, – сказал Черный. Он улыбался. – У меня был приятель, тоже кот. Тоже с черными волосами. Так мы друг друга и звали – он Черный, и я Черный. И ничего, ни разу не перепутали...
– И где теперь этот приятель? – спросил Стокрылый.
– Теперь он думает, что я умер, – сказал Черный.
Возникла пауза, про какую обычно говорят «неловкое молчание». Черный не понимал такого выражения. Ему нравилось молчать.
– Да... – сказал Стокрылый. – Посадили тебя в калошу, нечего сказать.
– Очень жаль, что вам нечего сказать, Лео, – резко проговорил Черный, – потому что началось все именно с вас. Помните?
Стокрылый поджал губы.
– Я не буду оправдываться, – неторопливо сказал он. – Я только соблюдал интересы общины. Ну, и свои, разумеется. Но, раз уж с меня все началось, то мной все и закончится. Все просто: есть миллион евро. Есть маленький дом на берегу Ирландского моря. И есть один талантливый юноша, который достоин того, чтобы его мечта исполнилась.
Черный отпил из стакана. Он лежал в глубоком кресле. Успокоенная таблетками, молчала боль в ногах. В стакане колыхался односолодовый десятилетний скотч (виски Черный пил без содовой, льда и прочих обывательских добавок). Напротив, в таком же кресле, как у Черного, сидел Стокрылый. Обстановка в комнате была похожа на ту, которую изображают в кино, когда хотят показать дом богача: голые светлые стены, из мебели – лишь пара кресел да стеклянный приземистый столик. Внушительных размеров телевизор в углу. Огромное, во всю стену, окно. Остальные комнаты были обставлены в том же стиле. Словом, чувствовалось, что в квартире никто никогда не жил.
Черный допил скотч и поставил стакан. Стекло встретило стекло с печальным игрушечным стуком, Черный поморщился.
– На берегу Ирландского моря? – спросил он.
Стокрылый кивнул:
– Двухэтажный коттедж. Стоит на краю утеса. В ясную погоду с балкона можно разглядеть остров Мэн. И ни единой живой души на два километра вокруг. Ну, разве что овцы.
– Овцы?
– Да, овцы. Там ведь горы, а в горах овечьи пастбища. Ирландцы любят разводить живность.
– Это хорошо, – задумчиво сказал Черный. – Люблю баранину.
– Считай, что ты уже в Ирландии, – проговорил Стокрылый.
– Налейте еще, – попросил Черный. Стокрылый потянулся к графину – Черный первый раз в жизни видел, чтобы виски держали в графине – разлил солнечную жидкость по стаканам. Черный принял из его рук стакан и спросил:
– Талантливому юноше, я так понимаю, надо, э-э, доказать, что он достоин ирландских пастбищ?
Стокрылый встал и прошелся по комнате.
– Может, разговор на завтра отложим? – предложил он. – Отдохнешь, выспишься.
– Я два месяца только и делал, что отдыхал и высыпался, – осклабившись, сказал Черный. – Так что валяйте. Тем более, вы меня заинтриговали, я теперь вообще не усну.
Стокрылый подошел к окну и стал смотреть вниз, заложив руки за спину. Что и говорить, вид отсюда открывался знатный, с высоты пятнадцати этажей было видно пол-города. Грела ночное небо золотая, подсвеченная прожекторами шапка Исаакия, пылал огнями Невский, светилась газовым пламенем вершина телебашни.
– Все-таки построят, – пробормотал Стокрылый. Черный глянул вопросительно, Стокрылый мотнул подбородком.
– Башню, – пояснил Стокрылый. – В центре города. Триста метров. Такой, знаешь, хер в небесах. Ничего святого.
Черный пожал плечами:
– Я вообще Питер не люблю.
– А я вот любил, – вздохнул Стокрылый. – Раньше... Простецы уродуют город, как хотят. Питеру конец.
Он замолчал. Черный стал молчать вместе с ним, из деликатности. Прошла минута, за ней другая. На исходе пятой минуты Черный понял, что выражение «неловкое молчание» придумали из-за таких, как Стокрылый. Черный совсем было собрался кашлянуть или сделать еще что-нибудь, и тут Стокрылый заговорил.
– Тебе очень повезло, – сказал он негромко. – Конечно, если ты настоящий хинко. Ты можешь стать великим. Не таким, которому простецы ставят памятники. Тебя не ждет слава, тебя не ждет признание. Тебя ждет большое, настоящее доброе дело. Но это дело непростое.
Черный подумал.
– Рассказывайте, – сказал он и достал сигареты.
Стокрылый начал рассказывать.
Когда-то он был учителем. Подобно многим учителям, искал маленьких хинко, будил в них воспоминания, учил их новой жизни в новом теле. Стокрылый проповедовал Поток. Ученики его жили недолго, но ярко, жили так, как подсказывал им Тотем. Вернее, как подсказывал Стокрылый – ведь юный ум не всегда может верно истолковать веления сердца. И, хотя не все были благодарны Стокрылому за трудное учение, он был уверен: те, кто уже Вернулись, счастливы только благодаря ему. Даже те, чьи слабые тела не выдержали суровых практик – все они теперь возродились в телах своих Тотемов, и по-другому быть просто не могло. Однако со временем у него совсем не осталось учеников. Кто-то погиб, кто-то испугался участи собратьев и переметнулся к Тропе. Это было тяжелое время для Стокрылого. Он забросил учительство, перестал посещать собрания и отдался мирским делам.
Шли годы. Миновали перевороты, утихли войны. Годы изменили страну, и Стокрылый почувствовал, что ему самому тоже надо меняться. Он оборвал старые связи, наладил новые, превратился в почетного гражданина – хоть и немного стоил почет простецов. После этого Стокрылый снова решил вернуться к учительству. Но сначала нужно было понять, что творится в мире его сородичей. Когда Стокрылый вновь пришел в общину – простым слушателем, обычным пернатым хинко – религия переживала не лучшие времена. Ни в ком не было яркой, настоящей веры. Хинко приходили на собрания послушать выступления разглагольствующих дураков, поболтать, покурить травку и разойтись по домам. Очевидно было, что растлевающая философия Тропы дала свои плоды. Маловеры забыли священные практики, попрали звериную естественность, разрушили традиции. Под угрозой оказалась сама тайна существования хинко: говорят, среди того сброда, что проводил время на лекциях, встречались обычные люди, которые принимали Поток за новую модную ветвь психологии. Подумать только, простецы участвовали в таинствах!
– Ты себя как чувствуешь? – спросила Саша.– Я думала, когда Милка тебе подарит, ноги не так болеть будут.
– Нормально, – сказал Черный.
На улице было уже темно. Блестел в свете фонарей автомобиль, который должен был их везти на задание, на бой, на расправу – а на самом деле вез к неизвестности, погоне и страху. Черный, растопырясь, задевая тростью бока машины, полез в кожаное нутро, пахнувшее дешевой хвойной свежестью. Мила уже была здесь, на переднем сиденье – курила, пуская дым в прорезь окна. Молчаливый шофер в маске завел двигатель, и ночь двинулась мимо окон.
Ехали окраинами, задворками, мимо железнодорожных путей, мимо спящих поездов. Ехали мимо древних водонапорных башен, превращенных темнотой в средневековые цитадели. Ехали по ухабам, брызгали фонтанами из мертвых луж, пугали бродячих собак. Потом водитель налег на руль, завертел, и автомобиль оказался вдруг на кольцевой, на каком-то новом, очевидно, участке, потому что машин здесь не было совсем. А может, здесь и не положено было никому ездить, и только воины Конторы имели право срезать путь через закрытую для простых смертных магистраль. По кольцевой машина понеслась с огромной скоростью, так что Черному даже стало не по себе. «Отвык, – подумал он. – За два месяца отвык в машинах ездить». Впрочем, гонка быстро закончилась, и через развязку свернули в город. Опять потянулась глухомань, вереницы гаражей, бесконечные кирпичные заборы в язвах граффити, пустыри. Черный давно бросил попытки угадать, где они находятся, и просто смотрел в окно, украдкой разминая затекшие от долгого сидения ноги. Позади остался виадук, потом другой. Затем въехали в затхлый спальный райончик, какие Черный называл «клопино». Миновали одну сонную улицу, свернули на другую. Бибикнули пьяному, который задумался, стоя посреди улицы. На третьем повороте Саша повернулась к Черному и подмигнула.
Черный облизал губы, набрал воздуха и громко произнес:
– Вот черт. Забыл в сортир сходить.
– А потерпеть никак? – с фальшивой досадой спросила Саша. – Там ведь туалет будет.
– Да меня сейчас разорвет нафиг, – проникновенно сказал Черный. – Вы что, издеваетесь? Остановите, я выйду. Делов-то на пару минут. Потом дальше поедем.
– Давайте остановимся, – внезапно предложила Мила. – Времени навалом. Зачем человека мучить.
Черный подозрительно уставился ей в затылок. Неужели все-таки знает? Но Саша, не проявив беспокойства, сказала:
– Хорошо-хорошо, вон у той парадной давайте. Ты ведь сможешь во двор зайти? – обратилась она к Черному. Тот закатил глаза. Водитель притормозил.
– Я тебя провожу, – сказала Саша.
– Благодарю, – сказал Черный. Ему вдруг начал страшно нравиться весь этот цирк. – Я как-нибудь сам управлюсь...
– По уставу положено, – возразила с переднего сиденья Мила. Черному опять показалось, что она знает слишком много для человека, которому ничего не полагается знать. Однако Мила тут же развеяла наваждение, прибавив:
– Я с вами пойду. Покурю, воздухом подышу.
Это было нехорошо, но такая ситуация предусматривалась. Саша вышла и протянула руку Черному. Черный проигнорировал предложенную помощь и, размахивая тростью, стал выбираться из машины самостоятельно.
– Давайте, – кряхтел он, – пойдемте. Все втроем, ага. Поможете мне, калеке. Одна палку будет держать, другая еще что-нибудь... А, может, еще и водилу возьмем? А? Как думаете? Давайте, пускай рядом стоит, комаров отгоняет...
Мила уже стояла около машины, держала в длинных пальцах длинную сигарету и улыбалась. Саша взяла Черного за плечо, легонько дернула.
– Молчу, молчу, – буркнул он и, тяжко опираясь на трость, заковылял к дому. Мила с Сашей шли следом. Оказавшись во дворе, Черный издал негромкий возглас.
– Вон там! – произнес он, указал тростью в пространство, покачнулся и чуть не упал. Обретя с Сашиной помощью равновесие, он двинулся к самому темному углу. Двор походил на коробку с каменными стенами. Светились гигантской мозаикой окошки, откуда-то пахло жареным луком, где-то громко играла музыка, где-то громко бранились…
Во дворе никого не было. Повезло. Попросту повезло. Действовала накачка Милы, и эта накачка была сильнее всех, что испытывал Черный.
– Ну ладно, – сказал Черный девушкам, – отвернитесь, что ли.
Саша потянула Милу за рукав.
– Во-во, – сказал Черный. – Лучше вообще отойдите. Чтобы не оскоромиться.
Он повернулся к стене и сделал вид, что возится с ширинкой. Дверь в подъезд была совсем рядом. Черный несколько раз вдохнул и выдохнул.
– Ах, как некрасиво, – со вкусом произнес он. – Как это по-плебейски, писать под чужими дверями! Но организм диктует свою мораль. Да здравствует мораль организма!
Последнюю фразу он выкрикнул на весь двор.
– Тихо ты, – яростно зашептала Саша. Дверь за спиной у Черного заскрипела.
Он обернулся.
В дверном проеме стоял бритоголовый крепыш. На щеке у него красовался толстый шрам, легко различимый даже в темноте.
– Гадим, значит, – сказал бритоголовый приятным, бархатным голосом. – Ссым, значит, где люди ходят.
– Минутку, – сказала Саша. Крепыш обратил на нее внимание.
– И баб уже привел, значит, – продолжал он.
– Мы уже уходим... – начала Мила, но бритоголовый не дал ей закончить.
– А я вас, тля, сейчас как отучу! – заорал он и выхватил из-за спины пистолет. Дважды бахнуло. Мила и Саша стали кричать, согнувшись и закрывая лица. Черный сорвался с места и побежал. Ему не нужно было больше притворяться, и он бежал изо всех сил, как не приходилось ему бегать уже много-много недель. Трость он выбросил, чтобы не мешала. В боку тут же закололо, сердце трепыхалось у самого горла – сказывалось отсутствие тренировок. Но Черный не обращал внимания на эти мелочи, потому что его полностью занимала другая проблема.
Он заблудился.
Вначале он думал, что следует пробежать между домами, свернуть в подворотню, сделать сто метров по дорожке и выскочить на улицу. На улице его будет ждать машина, серая «тойота»-универсал. Черный сядет в машину, и все закончится. Ну, или начнется – это как посмотреть. Первые несколько секунд дела шли точно по намеченному плану. Пробежка между домами, подворотня, сто метров по дорожке. Но дорожка почему-то вывела его вовсе не на улицу, а в соседний двор. На раздумья времени не было, Саша не просто должна была изображать перед Милой видимость погони – она должна была из кожи вон лезть, чтобы поймать Черного. Только при этом условии ей удастся немного отвести от себя подозрение. Слезогонка, которой оглушили Милу и Сашу, давала, разумеется, Черному небольшую фору во времени. Но... газовый пистолет – это газовый пистолет, оружие для отступления. Скорее всего, девушки уже вызвали подмогу. И Черный бежал.
Он пересек соседний двор, юркнул под арку, оказался еще в одном дворе. Шарахнулся от парочки влюбленных. Пробежал по детской площадке, лавируя между качелями. Расплескал неглубокую лужу. Метнулся в проход между домами. Нелепым зигзагом пробежал по закоулку. Теряя дыхание, изнемогая, рванулся в подворотню – и увидел обещанную «тойоту». Машина стояла под деревьями, глазастая, ушастая и очень дружелюбная на вид. До нее было рукой подать, метров десять.
Черный побежал быстрее. Споткнулся. Взмахнув руками, удержал равновесие, неловко перебрал ногами. Еще раз споткнулся. Упал на колено.
В этот момент закончился срок накачки. Волшебного подарка Милы, самого необычного обезболивающего в мире.
Боль была такой сильной, что он почти услышал ее – тысячи нервных окончаний вскрикнули разом. Он хрипло каркнул, стиснул зубы и вытаращил глаза. Приподнялся на руках, пытаясь встать. Зарычал. И услышал голос.
Голос сказал:
– Бедный мальчик. Скорее, помогите мне, не видите, ему плохо. Быстро в машину.
Чьи-то руки подхватили со всех сторон, подняли в воздух. Черный изогнулся и увидел лицо. Борода, круглые очки, внимательный, обеспокоенный взгляд.
– Сейчас, сейчас, – говорил Стокрылый. – Сейчас поедем, у меня таблетки есть. Если совсем худо будет, укол сделаем. Сейчас, потерпи. Потерпишь?
Черный кивнул.
– Потерпи...
Черный почувствовал, как его заносят в машину, кладут на сиденье. Прямо над головой оказался прозрачный люк в крыше. Машина тронулась и поехала, набирая скорость, а Черный лежал, глядя в ночное небо, подсвеченное городским заревом. С неба невозмутимо смотрел месяц. Черный показал ему язык и сморщился от боли.
– Таблетки ваши давайте, – сказал он.
Глава 9
Настоящее доброе дело
– Ну, и как тебя лучше звать? Макс, Максим?
Черный покачал головой:
– В каком смысле – лучше?
Стокрылый развел руками.
– Если мне предстоит долго общаться с человеком, я всегда спрашиваю, какое имя он предпочитает. Кому-то нравится уменьшительное, кому-то полное. Кто-то вообще любит прозвище.
– Зовите меня Черным.
Стокрылый поднял брови.
– Старая добрая традиция? Вот уж не думал... Ты – из Потока, юноша?
– Да, – солгал Черный.
– Аб хинк.
– Аб хинк, – нехотя ответил Черный.
– Сейчас молодежь, соблюдающая традиции – довольно редкий случай.
– А я вообще – редкий случай, – сказал Черный. Он улыбался. – У меня был приятель, тоже кот. Тоже с черными волосами. Так мы друг друга и звали – он Черный, и я Черный. И ничего, ни разу не перепутали...
– И где теперь этот приятель? – спросил Стокрылый.
– Теперь он думает, что я умер, – сказал Черный.
Возникла пауза, про какую обычно говорят «неловкое молчание». Черный не понимал такого выражения. Ему нравилось молчать.
– Да... – сказал Стокрылый. – Посадили тебя в калошу, нечего сказать.
– Очень жаль, что вам нечего сказать, Лео, – резко проговорил Черный, – потому что началось все именно с вас. Помните?
Стокрылый поджал губы.
– Я не буду оправдываться, – неторопливо сказал он. – Я только соблюдал интересы общины. Ну, и свои, разумеется. Но, раз уж с меня все началось, то мной все и закончится. Все просто: есть миллион евро. Есть маленький дом на берегу Ирландского моря. И есть один талантливый юноша, который достоин того, чтобы его мечта исполнилась.
Черный отпил из стакана. Он лежал в глубоком кресле. Успокоенная таблетками, молчала боль в ногах. В стакане колыхался односолодовый десятилетний скотч (виски Черный пил без содовой, льда и прочих обывательских добавок). Напротив, в таком же кресле, как у Черного, сидел Стокрылый. Обстановка в комнате была похожа на ту, которую изображают в кино, когда хотят показать дом богача: голые светлые стены, из мебели – лишь пара кресел да стеклянный приземистый столик. Внушительных размеров телевизор в углу. Огромное, во всю стену, окно. Остальные комнаты были обставлены в том же стиле. Словом, чувствовалось, что в квартире никто никогда не жил.
Черный допил скотч и поставил стакан. Стекло встретило стекло с печальным игрушечным стуком, Черный поморщился.
– На берегу Ирландского моря? – спросил он.
Стокрылый кивнул:
– Двухэтажный коттедж. Стоит на краю утеса. В ясную погоду с балкона можно разглядеть остров Мэн. И ни единой живой души на два километра вокруг. Ну, разве что овцы.
– Овцы?
– Да, овцы. Там ведь горы, а в горах овечьи пастбища. Ирландцы любят разводить живность.
– Это хорошо, – задумчиво сказал Черный. – Люблю баранину.
– Считай, что ты уже в Ирландии, – проговорил Стокрылый.
– Налейте еще, – попросил Черный. Стокрылый потянулся к графину – Черный первый раз в жизни видел, чтобы виски держали в графине – разлил солнечную жидкость по стаканам. Черный принял из его рук стакан и спросил:
– Талантливому юноше, я так понимаю, надо, э-э, доказать, что он достоин ирландских пастбищ?
Стокрылый встал и прошелся по комнате.
– Может, разговор на завтра отложим? – предложил он. – Отдохнешь, выспишься.
– Я два месяца только и делал, что отдыхал и высыпался, – осклабившись, сказал Черный. – Так что валяйте. Тем более, вы меня заинтриговали, я теперь вообще не усну.
Стокрылый подошел к окну и стал смотреть вниз, заложив руки за спину. Что и говорить, вид отсюда открывался знатный, с высоты пятнадцати этажей было видно пол-города. Грела ночное небо золотая, подсвеченная прожекторами шапка Исаакия, пылал огнями Невский, светилась газовым пламенем вершина телебашни.
– Все-таки построят, – пробормотал Стокрылый. Черный глянул вопросительно, Стокрылый мотнул подбородком.
– Башню, – пояснил Стокрылый. – В центре города. Триста метров. Такой, знаешь, хер в небесах. Ничего святого.
Черный пожал плечами:
– Я вообще Питер не люблю.
– А я вот любил, – вздохнул Стокрылый. – Раньше... Простецы уродуют город, как хотят. Питеру конец.
Он замолчал. Черный стал молчать вместе с ним, из деликатности. Прошла минута, за ней другая. На исходе пятой минуты Черный понял, что выражение «неловкое молчание» придумали из-за таких, как Стокрылый. Черный совсем было собрался кашлянуть или сделать еще что-нибудь, и тут Стокрылый заговорил.
– Тебе очень повезло, – сказал он негромко. – Конечно, если ты настоящий хинко. Ты можешь стать великим. Не таким, которому простецы ставят памятники. Тебя не ждет слава, тебя не ждет признание. Тебя ждет большое, настоящее доброе дело. Но это дело непростое.
Черный подумал.
– Рассказывайте, – сказал он и достал сигареты.
Стокрылый начал рассказывать.
Когда-то он был учителем. Подобно многим учителям, искал маленьких хинко, будил в них воспоминания, учил их новой жизни в новом теле. Стокрылый проповедовал Поток. Ученики его жили недолго, но ярко, жили так, как подсказывал им Тотем. Вернее, как подсказывал Стокрылый – ведь юный ум не всегда может верно истолковать веления сердца. И, хотя не все были благодарны Стокрылому за трудное учение, он был уверен: те, кто уже Вернулись, счастливы только благодаря ему. Даже те, чьи слабые тела не выдержали суровых практик – все они теперь возродились в телах своих Тотемов, и по-другому быть просто не могло. Однако со временем у него совсем не осталось учеников. Кто-то погиб, кто-то испугался участи собратьев и переметнулся к Тропе. Это было тяжелое время для Стокрылого. Он забросил учительство, перестал посещать собрания и отдался мирским делам.
Шли годы. Миновали перевороты, утихли войны. Годы изменили страну, и Стокрылый почувствовал, что ему самому тоже надо меняться. Он оборвал старые связи, наладил новые, превратился в почетного гражданина – хоть и немного стоил почет простецов. После этого Стокрылый снова решил вернуться к учительству. Но сначала нужно было понять, что творится в мире его сородичей. Когда Стокрылый вновь пришел в общину – простым слушателем, обычным пернатым хинко – религия переживала не лучшие времена. Ни в ком не было яркой, настоящей веры. Хинко приходили на собрания послушать выступления разглагольствующих дураков, поболтать, покурить травку и разойтись по домам. Очевидно было, что растлевающая философия Тропы дала свои плоды. Маловеры забыли священные практики, попрали звериную естественность, разрушили традиции. Под угрозой оказалась сама тайна существования хинко: говорят, среди того сброда, что проводил время на лекциях, встречались обычные люди, которые принимали Поток за новую модную ветвь психологии. Подумать только, простецы участвовали в таинствах!
