– «Аб хинк», – сказала Дина, – это просто красиво звучащее наречие. На латыни. Само по себе оно, по-моему, вообще не употребляется. А что там насчет «вернулись»?
Черный сел не кровати.
– Слушай, – сказал он нетерпеливо. – Я же сказал, что он псих. Он пронюхал, что я могу наводить порчу. И почему-то вбил себе в голову, что в моих силах порешить полсотни людей. Силой мысли, так сказать. Какие-то сказки приплел, «Тотем-о», знаешь... Что-то там с трупами делать собирается, какую-то кровавую мессу устроить. Ну, это уже без меня. Вообще, сам я в это ни на грош не верю, но он пообещал... ну, сама знаешь, что. Я и согласился.
«Дурак, – подумала Дина с ужасом. – Боже мой, какой дурак». Она вспомнила, как Тим пришел со своего единственного «боевого вылета» – пепельно-бледный, молчаливый, полез в ванну, а Дина в это время стояла сзади, держа ненужный халат. У Тима на шее, под волосами она тогда увидела бурые точки, будто коричневой краской сбрызнули сквозь дуршлаг. Неотмытая запекшаяся кровь. Чужая кровь.
– Он первый начал, – продолжал Черный.– Я ему никаких гарантий не давал.
– Да, – сказала Дина.
– Чего ты так смотришь? – спросил Черный. – Ну Дина, киска. Это же бизнес... Сделаю, что в моих силах. Он, правда, какое-то шаманство дурацкое затеял... да ты слышала все. Ерунда какая-то. Короче, я так решил: сделаю все, как он хочет. Чтоб ему потом не отвертеться было.
– Да, – сказала Дина.
У Черного не было «боевых вылетов». Он не знал своей силы. Не видел, на что способен. Не отмывал кровь, въевшуюся в кожу. Не смотрел на трупы тех, кого убил. Он просто пялился на фотографии и злился – как Тим. Когда-то. Для Черного, вечного игрока, этот договор был очередной игрой. Только Черный не вполне представлял себе размер ставок.
– Ворон при любом раскладе не станет права качать, – заключил Черный. – Он же меня, как огня, боится.
– Да... – сказала Дина, – да...
– Что – да?
– Да, – сказал Дина. – Боится. Как огня. «Слушая Тотем, поступишь верно, – подумала она. – Пусть все будет, как есть, пускай все идет своим чередом, неужели я недостаточно настрадалась... Слушая Тотем, поступишь верно...»
Ей вдруг вспомнилось, как эти слова произнес бритый бандит – с изуверским спокойствием, предательски дружелюбно.
Слушай голос Тотема.
– Иди ко мне, – сказала она.
И они продолжили то, что начали несколько часов назад.
«Возлюбленный, возлюбленный... прекрасный, первый из равных».
– Ну, что ты, что ты... – говорил Черный. – Все будет хорошо... Я сделаю, как он просит... и все.
– Да.
«Каждый волос твой – что алмазный, каждый шаг твой – радость для земли. Глаза твои – что зеленые луны, длань – что серп судьбы, движения – будто волны в море».
– А потом я уеду, как хотел. И денег много будет, и вообще.
– Да.
«Так разделим же удачу, ибо краток наш век, и жестоки враги наши; страданием полнится земля, и предки скорбят об усопших».
– А потом... Потом ты ко мне приедешь.
И, хотя он сказал это в первый раз, и Дина ждала этого больше всего на свете, она ответила только:
– Да.
«Станем же, словно ветер, легки; словно вода, непреклонны. Станем быстрыми, словно жаркое пламя, и, подобно земле, неустанными будем в делах».
– Хорошо... – прошептал он.
– Да, – сказала она.
«Радость, любимый, великое чудо грядет».
Слушая Тотем, поступишь верно.
Но не надейся, что тебе от этого станет лучше.
Когда они закончили, Дина сразу встала, оделась и принялась обвязываться веревкой.
– Когда в следующий раз придешь? – спросил Черный. Он не стал подниматься с кровати. – Давай послезавтра. Ворон каждые три дня прилетает, не хотелось бы, чтобы как сегодня... Сегодня он что-то из графика выбился.
– Да, – сказала она.
– Так когда придешь? – повторил он.
Дина открыла окно и встала на подоконник.
– Скоро, – сказала она.
Если что
Теперь она была словно пилот бомбардировщика. Звено вышло на цель, палец в толстой перчатке лег на кнопку сброса, люк открылся, и набитые взрывчаткой цилиндры полетели вниз, к земле. Это уже конец – хотя конец еще не наступил. Можно жалеть о содеянном, можно умолять бомбы вернуться, можно просто плакать и кричать – все равно это ничего не изменит. Дина точно знала, что чувствует пилот за секунду до того, как его бомбы коснутся земли. Радость. Радость, что больше от тебя ничего не зависит. Потому что дальнейшее – целиком в руках судьбы.
Всю ночь она думала. Она и забыла, что это такое: по-настоящему думать. Последние полгода ее ум был занят совершенно другими вещами. Страданием. Страхом. Раскаянием. Воспоминаниями – о, Тотем, сколько же она вспоминала! Говорят, недавно создали компьютер, память которого может вместить события жизни человека за год. Можно привязать к себе камеру и снимать себя – сутками напролет, как ходишь, разговариваешь, улыбаешься, ешь, плачешь, испражняешься, занимаешься сексом, засыпаешь, спишь, просыпаешься, работаешь. И так целый год. А потом можно будет сказать: ну надо же! В этом компьютере – все, что я делала, начиная с первого января! Глупо, конечно. Но Дина долгое время сама была таким компьютером. Она помнила каждую секунду, проведенную с Черным. Каждое прикосновение, каждое слово. Каждую ласку и каждую ссору. С того самого дня, когда Саша сказала, что Черный мертв, и до той секунды, когда он позвонил, живой и здоровый – Дина только и делала, что вспоминала.
Потом всему этому настал конец. Черный оказался жив. И было счастье, ровно три недели. Оставался, конечно, страх перед Тимом и перед Стокрылым, и даже перед самим Черным, ведь он теперь тоже был смертоносным сфинксом. Но все равно Дина была счастлива. Она карабкалась по пыльному бетону на огромной высоте, она врала Тиму, она врала подругам, начальству и сотрудникам – и все-таки она была счастлива.
И ведь все это могло продолжаться. Черт-те где, в странной Ирландии, о которой так мечтал Черный. Под страхом поисков Тима. Под страхом поссориться с Черным. Но счастье могло продолжаться, и Дина имела на это полное право.
Слушай голос Тотема.
...Они падали, скребли ногами, закатывали глаза, захлебывались рвотой в приступе аппендицита. Они вскидывали руки, пластались в неуклюжем, безнадежном прыжке, слыша краткий визг тормозов и хруст своих костей о жестокий бампер. Они валились в пустоту, неловко нагнувшись над кромкой балкона, и последние секунды, которые отделяли их от земли, были целиком заняты мыслью: «Не может быть». Они умирали, скорчившись, как эмбрионы, царапая грудь, слыша брань врачей «Скорой». Они умирали, с бесконечным удивлением глядя на розовый фонтан, бьющий из собственной груди, слыша запоздалый выстрел, который, как всегда, не успел за шальной пулей. Они умирали, до последнего стараясь не паниковать, зажимая артерию, роняя скользкий от крови телефон, нагибаясь, чтобы его подобрать, вспоминая, что денег на счете нет, набирая заветные «112» – и слушая гудки, набирая полузабытые «08» – и слушая те же гудки, уже теряя сознание, набирая всему миру известные «911» – и не слыша бесстрастного: «Дежурный на линии» – они умирали.
Умирали. От глупых, нелепых, случайных смертей
Всего их было пятьдесят два человека.
А может, все будет не так, и они умрут гораздо проще и быстрее. Прямо на глазах у Черного.
Слушай голос Тотема.
Дина слушала голос Тотема всю ночь: ей нужно было захотеть. Хотеть оказалось очень трудным делом, труднее, чем делать, труднее, чем думать, и уж намного труднее, чем вспоминать. Но она захотела. Теперь она могла делать то, что хотела. И была уверена, что поступает верно.
Прежде всего нужно было встать в шесть часов утра. Провалявшись без сна почти всю ночь. Если бы кто-нибудь спросил Дину потом, сотни лет спустя – что было труднее всего? – она, не сомневаясь, ответила бы: проснуться. Встать под противный писк будильника. Напрячь мышцы живота, опереться на руки, сесть и спустить ноги с кровати. Вот на этом она чуть не сломалась. Открыть глаза Дина позволила себе только в ванной, куда пробралась на ощупь. Дальше все было значительно легче. Маршрутки в пол-седьмого утра ходили часто, народу было не так много. Дине досталось сидячее место, и она едва не заснула опять. А может, и заснула, не заметив: выходить было скоро, на конечной.
Боб и Саша жили в новом, пятнадцатиэтажном доме. «Совсем как Макс», – ежась от недосыпа, подумала Дина. Предрассветная серость, пахнущий гарью туман, пронизывающий до костей холод. Она скорым шагом пошла к двери, надавила кнопки на домофоне.
Ждать пришлось долго. Гудок, гудок. Гудок, гудок. «Неужели опоздала, – думала Дина. – Не может быть, чтоб у обоих дежурство. (Гудок, гудок.) Такого невезения просто не бывает, это несправедливо. Кто-то должен быть дома. (Гудок, гудок). Хорошо бы Боб. Ему можно просто все рассказать. И посмотреть на его лицо, когда он узнает. (Гудок, гудок). Если там только Саша... Если там только Саша, тогда еще проще. Даже говорить ничего не придется. Просто войду, сяду и буду молчать (Гудок, гудок). Буду молчать, пока она сама не заговорит. Главное, при этом не заснуть. (Гудок...)»
– Да! – раздраженно сказал голос Боба.
– Боб, привет, это я, – сказала Дина, и, поскольку Боб молчал, добавила: – Открой, пожалуйста. Погово...
Домофон разрешающе пискнул. Дина рванула на себя холодную, покрытую утренней влагой ручку, взбежала по лестнице. Бежать старалась как можно быстрей, чтобы от бега колотилось сердце, чтобы самой не замечать, как без того колотится оно от волнения. Дверь квартиры уже была наготове. Сквозь узкую щель тянуло сонным теплом, запахом кофе, каким-то неповторимым, вкусным ароматом чужой квартиры. На мгновение Дине стало ужасно жалко Боба и Сашу (особенно Сашу) но она переступила порог, увидела Боба – босиком, в одних трениках – и вспомнила, что отныне она лишь пилот бомбардировщика.
...Стокрылый, сволочь, тварь психованная. Это ты во всем виноват. Что ты сделал с моей верой. Что ты сделал с великой, древней религией. Люди шли к тебе за помощью, а ты устроил им промывку мозгов. Ты поплатишься, пернатая дрянь.
Но сначала поплатятся мои друзья. Я – бомбардировщик, я – бомбардировщик...
Боб, словно догадывался о чем-то, без единого вопроса впустил ее в дом, провел на кухню. Налил кофе. Кофе Дина терпеть не могла, но сейчас, обжигаясь, отпила жадно несколько глотков и без предисловия сказала:
– Я знаю, где Черный.
Боб мог бы сказать: «Он же умер». Мог бы сказать: «Я тоже знаю, где он, Дина. Он – на небесах, а теперь иди домой и выспись». Мог бы сказать: «Что? О чем ты говоришь?», или «Чушь какая-то», или «Ну-ка повтори». Но он превзошел все ожидания Дины, потому что спросил:
– Где?
Глядя на маслянисто-лаковую поверхность кофе, Дина проговорила:
– Его прячет Лео Стокрылый. Он устроил Максу побег и заключил с ним договор. Макс должен убить много людей, Стокрылый за это даст ему денег. И еще кое-что даст... но это неважно. Я не знаю сроков, надо все делать как можно быстрей.
Подумав, она добавила – все-таки, это было очень важно:
– Сбежать Черному помогла Саша.
Потом она снова взяла чашку и только тогда заметила, как сильно дрожат руки.
Боб повторил:
– Где?
Дина спохватилась, ведь он спрашивал именно об этом, а она забыла сказать, но тут она заметила, что Боб смотрит не на нее, а куда-то ей за спину, туда, где был выход из кухни, и тогда Дина, обернувшись, увидела Сашу.
Саша улыбнулась ей, слабо-слабо. Подняла руку в тотемном приветствии.
– Доброе утро, сестренка, – сказала она. Дина не знала, что сказать, и Саша добавила: – Извини, мне с Борей... на пару слов.
Боб поднялся и вышел из кухни, задев по дороге Сашу плечом. Саша снова улыбнулась – она была в ночной сорочке – и сказала Дине:
– Догадывался ведь...
Она махнула рукой и вышла вслед за Бобом.
Их не было минут двадцать. За это время Дина успела задремать, положив голову на стол. Очнулась она оттого, что кто-то осторожно тряс ее за плечо. Над ней стоял Боб, рядом была Саша. Оба уже были одеты, Боб – по форме, Саша – в свой обычный полувоенный костюм-двойку.
– Собрались? – спросила Дина бестолково. Саша сказала:
– Прости.
Дина качнула головой:
– Ну, и что вы будете делать?
Боб аккуратно, по-мужски присел на краешек табуретки.
– Думаю, Сашке надо представить все так, будто она сама нашла Макса, – сказал он. Деловито сказал, рассудительно. – Тогда у нее хоть какая-то надежда есть. Если что, свидетелей найдем. Так что... – он посмотрел на часы, – она сейчас к себе, опергруппу готовить. А я ребят возьму, туда подтянемся. Мало ли что.
Саша смотрела на Дину сухими глазами. Вот оно как, подумала Дина. Значит, простил. Может, еще раньше простил.
– Ты мысли можешь читать, да? – спросила она Боба невпопад. Тот не удивился:
– Мысли не могу, настроение чувствую. Картинку снять могу, но только, если мне ее по своей воле покажут. Все волки так умеют.
Саша стояла прямая, как новогодняя елка. Дина начала злиться. Вот оно как, подумала она опять. Поговорили, обсудили, помирились и снова готовы к охоте. К совместной охоте, прошу заметить. Семья, ячейка общества. То есть, вы – благородные, а я – шлюха подзаборная... мне любимого предать – это всю жизнь мучаться... а вы уже помирились...
Бедный Тим, вдруг подумала она.
И разозлилась.
– Черный вас убьет, – сказала она. – Только суньтесь. По асфальту размажет. И кишки по деревьям развесит. Его Стокрылый натаскивал. Рассказать, как? Рассказать?
Боб посмотрел на нее.
– И тебя, – сказала Дина Саше, – за то, что чудище из него сделала. Ты и вся ваша кодла. И тебя, – это уже Бобу, – просто так, за компанию... когда эту ее опергруппу будет на куски рвать. Всех.
– Успокойся, – сказал Боб, и она замолчала.
– Что ты предлагаешь? – спросил Боб.
Дина в несколько глотков выхлебала остывший кофе. В голове словно зажгли прожектор. Самое страшное было позади. Самое страшное оказалось самым стыдным, самым противным. Теперь можно было и впрямь успокоиться.
– Сейчас, – сказала Дина, – Сашка едет на работу. Не спеша, вовремя. По дороге ей придется придумать красивую историю про то, как она нашла Черного. Как – неважно, главное, чтобы все сходилось. На первый взгляд хотя бы. Едет, значит, приезжает... и собирает группу захвата. Небольшую, без шумихи, без начальственного ведома. Сумеешь? – спросила она Сашу, и Саша кивнула.
– Возьмите на всякий случай сеть какую-нибудь, – посоветовала Дина. – Или шокеры. Только не переусердствуй... те. Если с Максом что-нибудь случится – ответишь.
– Потом... на пару слов, – ответила Саша. И что ей эта далась эта пара слов, подумала Дина. Может, заклинание какое знает...
– Так, – продолжила она. – Значит, Саша не спеша – не спеша! – едет на работу, берет там нескольких людей и отправляется к Максу. А мы с тобой, Боб, тем временем тоже едем к Максу. Только очень быстро. Очень-очень быстро. И чем быстрее выедем, тем будет лучше.
– Зачем? – спросил Боб. – Прощаться будете?
– Дурак ты, пес, – сказала она, не сдерживаясь. Боб никак не отреагировал, только сморгнул. – Я его уговаривать буду. Чтобы вы все живы остались.
Воцарилось молчание.
– Спасибо тебе, – неожиданно сказала Саша.
Дина заглянула на дно кружки. Кружка была пуста.
– Поехали, – сказала она. – Скорее.
– На пару слов, – напомнила Саша. Боб поднялся – жалобно скрипнула табуретка.
Черный сел не кровати.
– Слушай, – сказал он нетерпеливо. – Я же сказал, что он псих. Он пронюхал, что я могу наводить порчу. И почему-то вбил себе в голову, что в моих силах порешить полсотни людей. Силой мысли, так сказать. Какие-то сказки приплел, «Тотем-о», знаешь... Что-то там с трупами делать собирается, какую-то кровавую мессу устроить. Ну, это уже без меня. Вообще, сам я в это ни на грош не верю, но он пообещал... ну, сама знаешь, что. Я и согласился.
«Дурак, – подумала Дина с ужасом. – Боже мой, какой дурак». Она вспомнила, как Тим пришел со своего единственного «боевого вылета» – пепельно-бледный, молчаливый, полез в ванну, а Дина в это время стояла сзади, держа ненужный халат. У Тима на шее, под волосами она тогда увидела бурые точки, будто коричневой краской сбрызнули сквозь дуршлаг. Неотмытая запекшаяся кровь. Чужая кровь.
– Он первый начал, – продолжал Черный.– Я ему никаких гарантий не давал.
– Да, – сказала Дина.
– Чего ты так смотришь? – спросил Черный. – Ну Дина, киска. Это же бизнес... Сделаю, что в моих силах. Он, правда, какое-то шаманство дурацкое затеял... да ты слышала все. Ерунда какая-то. Короче, я так решил: сделаю все, как он хочет. Чтоб ему потом не отвертеться было.
– Да, – сказала Дина.
У Черного не было «боевых вылетов». Он не знал своей силы. Не видел, на что способен. Не отмывал кровь, въевшуюся в кожу. Не смотрел на трупы тех, кого убил. Он просто пялился на фотографии и злился – как Тим. Когда-то. Для Черного, вечного игрока, этот договор был очередной игрой. Только Черный не вполне представлял себе размер ставок.
– Ворон при любом раскладе не станет права качать, – заключил Черный. – Он же меня, как огня, боится.
– Да... – сказала Дина, – да...
– Что – да?
– Да, – сказал Дина. – Боится. Как огня. «Слушая Тотем, поступишь верно, – подумала она. – Пусть все будет, как есть, пускай все идет своим чередом, неужели я недостаточно настрадалась... Слушая Тотем, поступишь верно...»
Ей вдруг вспомнилось, как эти слова произнес бритый бандит – с изуверским спокойствием, предательски дружелюбно.
Слушай голос Тотема.
– Иди ко мне, – сказала она.
И они продолжили то, что начали несколько часов назад.
«Возлюбленный, возлюбленный... прекрасный, первый из равных».
– Ну, что ты, что ты... – говорил Черный. – Все будет хорошо... Я сделаю, как он просит... и все.
– Да.
«Каждый волос твой – что алмазный, каждый шаг твой – радость для земли. Глаза твои – что зеленые луны, длань – что серп судьбы, движения – будто волны в море».
– А потом я уеду, как хотел. И денег много будет, и вообще.
– Да.
«Так разделим же удачу, ибо краток наш век, и жестоки враги наши; страданием полнится земля, и предки скорбят об усопших».
– А потом... Потом ты ко мне приедешь.
И, хотя он сказал это в первый раз, и Дина ждала этого больше всего на свете, она ответила только:
– Да.
«Станем же, словно ветер, легки; словно вода, непреклонны. Станем быстрыми, словно жаркое пламя, и, подобно земле, неустанными будем в делах».
– Хорошо... – прошептал он.
– Да, – сказала она.
«Радость, любимый, великое чудо грядет».
Слушая Тотем, поступишь верно.
Но не надейся, что тебе от этого станет лучше.
Когда они закончили, Дина сразу встала, оделась и принялась обвязываться веревкой.
– Когда в следующий раз придешь? – спросил Черный. Он не стал подниматься с кровати. – Давай послезавтра. Ворон каждые три дня прилетает, не хотелось бы, чтобы как сегодня... Сегодня он что-то из графика выбился.
– Да, – сказала она.
– Так когда придешь? – повторил он.
Дина открыла окно и встала на подоконник.
– Скоро, – сказала она.
Глава 4
Если что
Теперь она была словно пилот бомбардировщика. Звено вышло на цель, палец в толстой перчатке лег на кнопку сброса, люк открылся, и набитые взрывчаткой цилиндры полетели вниз, к земле. Это уже конец – хотя конец еще не наступил. Можно жалеть о содеянном, можно умолять бомбы вернуться, можно просто плакать и кричать – все равно это ничего не изменит. Дина точно знала, что чувствует пилот за секунду до того, как его бомбы коснутся земли. Радость. Радость, что больше от тебя ничего не зависит. Потому что дальнейшее – целиком в руках судьбы.
Всю ночь она думала. Она и забыла, что это такое: по-настоящему думать. Последние полгода ее ум был занят совершенно другими вещами. Страданием. Страхом. Раскаянием. Воспоминаниями – о, Тотем, сколько же она вспоминала! Говорят, недавно создали компьютер, память которого может вместить события жизни человека за год. Можно привязать к себе камеру и снимать себя – сутками напролет, как ходишь, разговариваешь, улыбаешься, ешь, плачешь, испражняешься, занимаешься сексом, засыпаешь, спишь, просыпаешься, работаешь. И так целый год. А потом можно будет сказать: ну надо же! В этом компьютере – все, что я делала, начиная с первого января! Глупо, конечно. Но Дина долгое время сама была таким компьютером. Она помнила каждую секунду, проведенную с Черным. Каждое прикосновение, каждое слово. Каждую ласку и каждую ссору. С того самого дня, когда Саша сказала, что Черный мертв, и до той секунды, когда он позвонил, живой и здоровый – Дина только и делала, что вспоминала.
Потом всему этому настал конец. Черный оказался жив. И было счастье, ровно три недели. Оставался, конечно, страх перед Тимом и перед Стокрылым, и даже перед самим Черным, ведь он теперь тоже был смертоносным сфинксом. Но все равно Дина была счастлива. Она карабкалась по пыльному бетону на огромной высоте, она врала Тиму, она врала подругам, начальству и сотрудникам – и все-таки она была счастлива.
И ведь все это могло продолжаться. Черт-те где, в странной Ирландии, о которой так мечтал Черный. Под страхом поисков Тима. Под страхом поссориться с Черным. Но счастье могло продолжаться, и Дина имела на это полное право.
Слушай голос Тотема.
...Они падали, скребли ногами, закатывали глаза, захлебывались рвотой в приступе аппендицита. Они вскидывали руки, пластались в неуклюжем, безнадежном прыжке, слыша краткий визг тормозов и хруст своих костей о жестокий бампер. Они валились в пустоту, неловко нагнувшись над кромкой балкона, и последние секунды, которые отделяли их от земли, были целиком заняты мыслью: «Не может быть». Они умирали, скорчившись, как эмбрионы, царапая грудь, слыша брань врачей «Скорой». Они умирали, с бесконечным удивлением глядя на розовый фонтан, бьющий из собственной груди, слыша запоздалый выстрел, который, как всегда, не успел за шальной пулей. Они умирали, до последнего стараясь не паниковать, зажимая артерию, роняя скользкий от крови телефон, нагибаясь, чтобы его подобрать, вспоминая, что денег на счете нет, набирая заветные «112» – и слушая гудки, набирая полузабытые «08» – и слушая те же гудки, уже теряя сознание, набирая всему миру известные «911» – и не слыша бесстрастного: «Дежурный на линии» – они умирали.
Умирали. От глупых, нелепых, случайных смертей
Всего их было пятьдесят два человека.
А может, все будет не так, и они умрут гораздо проще и быстрее. Прямо на глазах у Черного.
Слушай голос Тотема.
Дина слушала голос Тотема всю ночь: ей нужно было захотеть. Хотеть оказалось очень трудным делом, труднее, чем делать, труднее, чем думать, и уж намного труднее, чем вспоминать. Но она захотела. Теперь она могла делать то, что хотела. И была уверена, что поступает верно.
Прежде всего нужно было встать в шесть часов утра. Провалявшись без сна почти всю ночь. Если бы кто-нибудь спросил Дину потом, сотни лет спустя – что было труднее всего? – она, не сомневаясь, ответила бы: проснуться. Встать под противный писк будильника. Напрячь мышцы живота, опереться на руки, сесть и спустить ноги с кровати. Вот на этом она чуть не сломалась. Открыть глаза Дина позволила себе только в ванной, куда пробралась на ощупь. Дальше все было значительно легче. Маршрутки в пол-седьмого утра ходили часто, народу было не так много. Дине досталось сидячее место, и она едва не заснула опять. А может, и заснула, не заметив: выходить было скоро, на конечной.
Боб и Саша жили в новом, пятнадцатиэтажном доме. «Совсем как Макс», – ежась от недосыпа, подумала Дина. Предрассветная серость, пахнущий гарью туман, пронизывающий до костей холод. Она скорым шагом пошла к двери, надавила кнопки на домофоне.
Ждать пришлось долго. Гудок, гудок. Гудок, гудок. «Неужели опоздала, – думала Дина. – Не может быть, чтоб у обоих дежурство. (Гудок, гудок.) Такого невезения просто не бывает, это несправедливо. Кто-то должен быть дома. (Гудок, гудок). Хорошо бы Боб. Ему можно просто все рассказать. И посмотреть на его лицо, когда он узнает. (Гудок, гудок). Если там только Саша... Если там только Саша, тогда еще проще. Даже говорить ничего не придется. Просто войду, сяду и буду молчать (Гудок, гудок). Буду молчать, пока она сама не заговорит. Главное, при этом не заснуть. (Гудок...)»
– Да! – раздраженно сказал голос Боба.
– Боб, привет, это я, – сказала Дина, и, поскольку Боб молчал, добавила: – Открой, пожалуйста. Погово...
Домофон разрешающе пискнул. Дина рванула на себя холодную, покрытую утренней влагой ручку, взбежала по лестнице. Бежать старалась как можно быстрей, чтобы от бега колотилось сердце, чтобы самой не замечать, как без того колотится оно от волнения. Дверь квартиры уже была наготове. Сквозь узкую щель тянуло сонным теплом, запахом кофе, каким-то неповторимым, вкусным ароматом чужой квартиры. На мгновение Дине стало ужасно жалко Боба и Сашу (особенно Сашу) но она переступила порог, увидела Боба – босиком, в одних трениках – и вспомнила, что отныне она лишь пилот бомбардировщика.
...Стокрылый, сволочь, тварь психованная. Это ты во всем виноват. Что ты сделал с моей верой. Что ты сделал с великой, древней религией. Люди шли к тебе за помощью, а ты устроил им промывку мозгов. Ты поплатишься, пернатая дрянь.
Но сначала поплатятся мои друзья. Я – бомбардировщик, я – бомбардировщик...
Боб, словно догадывался о чем-то, без единого вопроса впустил ее в дом, провел на кухню. Налил кофе. Кофе Дина терпеть не могла, но сейчас, обжигаясь, отпила жадно несколько глотков и без предисловия сказала:
– Я знаю, где Черный.
Боб мог бы сказать: «Он же умер». Мог бы сказать: «Я тоже знаю, где он, Дина. Он – на небесах, а теперь иди домой и выспись». Мог бы сказать: «Что? О чем ты говоришь?», или «Чушь какая-то», или «Ну-ка повтори». Но он превзошел все ожидания Дины, потому что спросил:
– Где?
Глядя на маслянисто-лаковую поверхность кофе, Дина проговорила:
– Его прячет Лео Стокрылый. Он устроил Максу побег и заключил с ним договор. Макс должен убить много людей, Стокрылый за это даст ему денег. И еще кое-что даст... но это неважно. Я не знаю сроков, надо все делать как можно быстрей.
Подумав, она добавила – все-таки, это было очень важно:
– Сбежать Черному помогла Саша.
Потом она снова взяла чашку и только тогда заметила, как сильно дрожат руки.
Боб повторил:
– Где?
Дина спохватилась, ведь он спрашивал именно об этом, а она забыла сказать, но тут она заметила, что Боб смотрит не на нее, а куда-то ей за спину, туда, где был выход из кухни, и тогда Дина, обернувшись, увидела Сашу.
Саша улыбнулась ей, слабо-слабо. Подняла руку в тотемном приветствии.
– Доброе утро, сестренка, – сказала она. Дина не знала, что сказать, и Саша добавила: – Извини, мне с Борей... на пару слов.
Боб поднялся и вышел из кухни, задев по дороге Сашу плечом. Саша снова улыбнулась – она была в ночной сорочке – и сказала Дине:
– Догадывался ведь...
Она махнула рукой и вышла вслед за Бобом.
Их не было минут двадцать. За это время Дина успела задремать, положив голову на стол. Очнулась она оттого, что кто-то осторожно тряс ее за плечо. Над ней стоял Боб, рядом была Саша. Оба уже были одеты, Боб – по форме, Саша – в свой обычный полувоенный костюм-двойку.
– Собрались? – спросила Дина бестолково. Саша сказала:
– Прости.
Дина качнула головой:
– Ну, и что вы будете делать?
Боб аккуратно, по-мужски присел на краешек табуретки.
– Думаю, Сашке надо представить все так, будто она сама нашла Макса, – сказал он. Деловито сказал, рассудительно. – Тогда у нее хоть какая-то надежда есть. Если что, свидетелей найдем. Так что... – он посмотрел на часы, – она сейчас к себе, опергруппу готовить. А я ребят возьму, туда подтянемся. Мало ли что.
Саша смотрела на Дину сухими глазами. Вот оно как, подумала Дина. Значит, простил. Может, еще раньше простил.
– Ты мысли можешь читать, да? – спросила она Боба невпопад. Тот не удивился:
– Мысли не могу, настроение чувствую. Картинку снять могу, но только, если мне ее по своей воле покажут. Все волки так умеют.
Саша стояла прямая, как новогодняя елка. Дина начала злиться. Вот оно как, подумала она опять. Поговорили, обсудили, помирились и снова готовы к охоте. К совместной охоте, прошу заметить. Семья, ячейка общества. То есть, вы – благородные, а я – шлюха подзаборная... мне любимого предать – это всю жизнь мучаться... а вы уже помирились...
Бедный Тим, вдруг подумала она.
И разозлилась.
– Черный вас убьет, – сказала она. – Только суньтесь. По асфальту размажет. И кишки по деревьям развесит. Его Стокрылый натаскивал. Рассказать, как? Рассказать?
Боб посмотрел на нее.
– И тебя, – сказала Дина Саше, – за то, что чудище из него сделала. Ты и вся ваша кодла. И тебя, – это уже Бобу, – просто так, за компанию... когда эту ее опергруппу будет на куски рвать. Всех.
– Успокойся, – сказал Боб, и она замолчала.
– Что ты предлагаешь? – спросил Боб.
Дина в несколько глотков выхлебала остывший кофе. В голове словно зажгли прожектор. Самое страшное было позади. Самое страшное оказалось самым стыдным, самым противным. Теперь можно было и впрямь успокоиться.
– Сейчас, – сказала Дина, – Сашка едет на работу. Не спеша, вовремя. По дороге ей придется придумать красивую историю про то, как она нашла Черного. Как – неважно, главное, чтобы все сходилось. На первый взгляд хотя бы. Едет, значит, приезжает... и собирает группу захвата. Небольшую, без шумихи, без начальственного ведома. Сумеешь? – спросила она Сашу, и Саша кивнула.
– Возьмите на всякий случай сеть какую-нибудь, – посоветовала Дина. – Или шокеры. Только не переусердствуй... те. Если с Максом что-нибудь случится – ответишь.
– Потом... на пару слов, – ответила Саша. И что ей эта далась эта пара слов, подумала Дина. Может, заклинание какое знает...
– Так, – продолжила она. – Значит, Саша не спеша – не спеша! – едет на работу, берет там нескольких людей и отправляется к Максу. А мы с тобой, Боб, тем временем тоже едем к Максу. Только очень быстро. Очень-очень быстро. И чем быстрее выедем, тем будет лучше.
– Зачем? – спросил Боб. – Прощаться будете?
– Дурак ты, пес, – сказала она, не сдерживаясь. Боб никак не отреагировал, только сморгнул. – Я его уговаривать буду. Чтобы вы все живы остались.
Воцарилось молчание.
– Спасибо тебе, – неожиданно сказала Саша.
Дина заглянула на дно кружки. Кружка была пуста.
– Поехали, – сказала она. – Скорее.
– На пару слов, – напомнила Саша. Боб поднялся – жалобно скрипнула табуретка.
