После феноменального успеха незатейливой «Тра-та-та...» я неожиданно получил некую свободу — моя юная поклонница сняла путы с рук и ног, наверное посчитав, что от такой славы, неожиданно свалившейся на её подопечного, убежит только сумасшедший. Эх, если бы ещё знать в каком направлении бежать, и где остался исследовательский рейдер! Вполне вероятно, что глуповатая автоматика до сих пор считала планету необитаемой, а исчезновение единственного живого исследователя приемлемым сопутствующим ущербом. Но, здраво оценивая свою физическую форму — всё-таки последние дни я питался как попало, если это вообще можно назвать питанием — моих сил могло и не хватить для такого перехода. Необходимо было сначала подтянуть свою физическую кондицию...
А тут ещё конкурент по народной любви неожиданно нарисовался — очередное выступление моего пленителя со своей набившей оскомину пантомимой зрители грубо прервали, требуя появления на сцене своего «брюхоногого» любимца. Взбешенный пантомим, проходя мимо, так поддал мне, что лишь чудом я не оказался в самом центре полыхающего костра. Повезло, что концертная площадка довольно плотно была окружена зрителями. Но себе на ус я намотал, что ухо теперь надо держать востро. Неожиданно с моим появлением в незатейливой жизни этого примитивного сообщества, сюда стали проникать и все прелести цивилизованного мира, как то: зависть, борьба за тёплое место у костра и внимание публики. И конечно же неистребимое желание подставить ножку конкуренту. А возможно, это всё имело место быть здесь и ранее, как естественное состояние любого здорового социального общества. Но с конкурентом что-то надо было делать. Пещерный закон суров — каждый сам за себя.
Для начала я выдал убойное «Пум-пурум-пурум-пум-пум». Пещера лежала. Восторг был полный. На пантомима с его незатейливым репертуаром более никто даже смотреть не желал. Его единственный номер с моим пленением опустился в полный отстой. А ничего нового конкурент выдать не мог — его повседневное участие в загоне очередного оленя никак не могло отличиться новизной изложения. Я же, не напрягаясь, на следующий день ещё раз поменял программу выступления. «Ла-ла-ла ло-ли-ли, ла-ла-ла ло-ли-ли...» стала хитом на ближайшие три дня, затмив всё ранее исполненное. Каждый абориген безуспешно попытался повторить витиеватую модуляцию. А ведь я не добрался даже до Yesterday... Теперь кусочки мяса мне перепадали не только от юной хозяйки — их передавали уже и взрослые поклонницы. С пищей, кажется, вопрос решился. И меня пока разве что на руках не носили. Хотя для местных громил это не казалось чем-то затруднительным. Лишь от своего сброшенного с пьедестала оппонента я постоянно ожидал какой-нибудь гадости. Приходилось сторониться тёмных углов, коих в пещере было предостаточно. И где легко мог укрываться мой завистливый киллер. Учитывая габариты взрослых жителей пещеры, попытка затушить свечу жизни никаких проблем вызвать не могла. Моя слава стала надёжным щитом, но только на открытых, хорошо просматриваемых пространствах.
Некоторое время я потратил на углублённое ознакомление с иерархическим построением этого племени дикарей. Хотя, когда более-менее разобрался, ничего сложного там не оказалось — во главе племени стояла группа из самых сильных охотников, и это был некий коллегиальный орган. А в силу своей непроходимой ограниченности, никто из этих здоровенных самцов даже не пробовал узурпировать власть.
Каждое утро перед охотой, они обсуждали у костра, куда сегодня пойдут за добычей, кто будет загонять, кто переносить убитую тушу. Сами лидеры всегда стояли в засаде и последний удар наносился кем-то из них. О чём уже вечером у костра гордо повествовалось женщинам и детям. Остальные не столь мощные самцы стояли во время обсуждения в сторонке и благоговейно внимали.
И что интересно — как я понял, никаких индивидуальных имён в племени не использовалось. Так, если кому-то надо было обратиться к моей юной подружке, её звали запросто — маленькая женщина или недоженщина. Хотя, я не уверен, что этот знак сложенных пальцев руки и короткий гортанный звук означали именно женщину. Но употреблялся он ко всем представительницам слабого пола. Только вот как землянин, я бы поостерёгся утверждать насчёт слабого. Взрослая пещерная женщина ростом была под два с лишним метра и, по-моему, особо не напрягаясь могла кантовать килограмм этак сто пятьдесят. Мальчиков кликали недоохотниками или маленькими мужчинами. И индивидуально детей никто не различал. Никаких пап и мам. Общие дети, как впрочем и женщины. Только у нескольких старших охотников имелись индивидуальные подруги. Остальное племя жило во грехе, предаваясь порой свальному блуду.
Всех главных звали Большой Охотник, остальных взрослых мужчин — просто Охотники. Старики снова становились маленькими мужчинами. Но только стариков-то я наблюдал всего трёх, да и то, их возраст едва ли переваливал лет за пятьдесят. Но на охоту они уже не ходили. Кликали их также как и многочисленных детей, и социальные права при этом не особо отличались.
Чтобы не путать свою хозяйку с прочей шалупонью, я дал ей звучное имя — Кра. Получив индивидуальное прозвище, Кра страшно загордилась, неожиданно выделившись из прочей серой безымянной массы. Правда взрослые никак не могли привыкнуть к её новому имени и некоторое время продолжали звать по-старому. Но мой опыт нарекания неожиданно возымел удивительное продолжение. Ко мне как-то вечером подошёл один из Больших Охотников и долго меня о чём-то расспрашивал.
— Кра, кра. Кха-кха, ор-р-р-р.
— Чего? — не понял я, что ему вдруг понадобилось.
— Кра, кра! Кха-кха! Ор-р-р!
Тот страшно рычал, кхакал и кракал. А я всё никак не мог уловить, что же ему такое нужно. Наконец решив, что тот хочет послушать очередной мой хит, я затянул:
— Мы едем-едем-едем...
Чем тут же вызвал грозное рычание.
— Ты бы хоть говорить научился, что ли, по-человечески, — в сердцах высказал ему свое неудовольствие.
И мгновенно схлопотал крепкую затрещину. Уж в чём-чём, а в интонациях эти великаны разбирались очень даже хорошо. Особенно, когда высказывалось неудовольствие в сторону одного из пещерных лидеров. Некоторое время я с тревогой прислушивался к медленно затухающему гулу в ушах, словно мой усохший от бездействия мозг, этаким колокольным языком, явственно колотился о стенки черепной коробки. Ценой неимоверных усилий, всё-таки сообразил, что этот битюг требовал дать и ему личное имя. И ни какое-нибудь завалящее, а только Кра. Когда ж я попытался объяснить, что имя занято, он даже слушать не захотел, и поднял руку отвесить очередную порцию горячих. В конце-концов, осознав, что всё бестолку, я гордо именовал и его Кра. А моя подружка, неожиданно оказавшись наречённой именем одного из Больших Охотников, так загордилась, что перестала играть со своими сверстниками, а всё время стала проводить подле меня. Ничего в этом плохого я не видел и помаленьку обучал её нормальному языку и прочим достижениям цивилизации.
Только вот появление в пещере ещё одного Кра, вызвало такой ажиотажный спрос на это имя, что теперь вечерами ко мне выстраивалась целая очередь с требованием их тоже так наречь. Пещера стала стремительно заполняться многочисленными Кра. И если раньше имена хотя бы разделяли аборигенов на три группы — женщины, мужчины и дети, теперь же они все стали полными тезками. Но ни в какую не желали называться как-то иначе. Так очередным достижением цивилизации — модным безумием — неожиданно оказалось заражено и это примитивное общество.
Стоит признать, на раздаче имени Кра я неплохо поднял свой статус в иерархии племени — из разряда головоного домашнего животного перекочевал в уважаемый статус сродни коку на камбузе. И теперь ко мне все относились уже с неким почтением. Конечно, сравняться по значимости с охотниками я не мог, но некий шарм существа ни от мира сего приобрёл. В примитивных воззрениях аборигенов, не без моего участия конечно, укрепилась вера, что раздающий имена может также запросто их и забирать. И хотя до моего появления все обращались друг к другу чем-то вроде ничего не значащего окрика «Эй, ты», теперь же личное имя, пускай и одинаковое для всего племени, позволяло само-идентифицироваться его владельцу. Я же приобрёл статус незаменимого члена общины — певца и наделителя именами. А равноценной замены теперь просто не существовало. И у вечернего костра в очереди за мясом я оказался где-то после рядовых охотников и подруг лидеров племени, но впереди жадных ртов оравы женщин, детей и трёх стариков. Благодаря чему мой ежедневный рацион изрядно пополнился в плане калорийности.
Завоевав некое положение в местном обществе, я озаботился поиском какой-никакой одежонки. Мой рейдерский комбинезон, весьма удобный и имеющий два уровня защиты, бездарно сгорел в костре при пленении. А дефилировать голышом по холодной пещере удовольствие сомнительное. Местным аборигенам к таким жёстким условиям быта было не привыкать, но мне, цивилизованному человеку, изнеженному теплом и уютом, приходилось тяжко — эти примитивные создания даже самых завалящих одеял ещё не придумали.
В очередное наречение я в качестве платы вытребовал себе две шкуры оленя. Процесс дубления открыт пока не был, как и сама выделка. Свежие шкуры обычно использовались в качестве подстилки, пока вонь гниющих остатков жира и мяса не становилась просто невыносимой, и тогда эту подстилку просто выбрасывали. Потому пришлось двигать прогресс самому.
Высушив подарок, приступил к примитивной обработке. Плохо, конечно, что этим я никогда не занимался и имел весьма отдалённое представление о технологии процесса. Только то, что когда-то подсмотрел в документалках про примитивные цивилизации. Для начала, в попытках смастерить себе скребки для кожи, прибольно подбил три пальца на левой руке. Окончательный результат не впечатлял. Хорошо, что экспериментировать с изготовлением примитивных орудий труда начал днём, когда никого из охотников не было в пещере, и никто не видел моего позора. Думаю, что мой авторитет в их глазах изрядно бы просел. Но неожиданно помогла малышка Кра. И хотя пришлось долго объяснять, что хочу в итоге получить, изготовила она пару скребков буквально за минуту. Два ловких удара на каждый камень, и получился превосходный инструмент. Да такой острый, что соскабливая мездру, прорезал шкуры в пяти места и свою, как оказалось, тоже «оленя», в трёх... Но игра стоила свеч.
С дублением возник неожиданный затык — дубы на этой планете если и росли, то вне досягаемости. Поразмышляв и так... И этак... Решил, что возможно поможет банальное копчение. И днями, когда охотники охотились, я растягивал обе шкуры над костром. В итоге получил два жёстких, негнущихся листа, более подходящих в качестве фанеры. Не зная, что со всем этим теперь делать, несколько дней потратил на их отбивку и умягчение. Не сказать, что по итогу получился превосходный материал для одежды, но... Уж лучше так, чем ничего. И вскоре я щеголял в грубой хламиде, правда более похожей по текстуре на бронзовые доспехи древних воинов.
Вторую заготовку у меня банально реквизировали по праву сильного. Ещё повезло, что свою шкуру я как смог раскроил, и теперь она могла пригодиться этим великанам только в качестве бесполезных шортиков. Но что началось, когда один из уважаемых Больших Кра вышел в свет, завёрнутый в новую модельную одежонку... Первыми открылись глаза на то, что они голые, у женщин. И пока мужчины шландались в поисках вечернего ужина в чём мать родила, мне пришлось открывать школу кожевенного производства. Шкуры расхватывались до драк с воплями и тасканием за волосы. А когда две матроны в неполных два с половиной метра ростом и весом под двести килограмм сходились в клинч за модный стиль, приходилось ховаться как можно дальше от этого буйного реслинга. Земные мастера единоборств не шли ни в какое сравнение с этими огромными фуриями. Так, перемежая обучение и выделку шкур с драками и скандальными разборками, я постепенно одел практически всё население пещеры. И почувствовал себя этаким местным законодателем моды. А благодаря тесным контактам с женской половиной неожиданно легко разрешился вопрос с удовлетворением естественных сексуальных потребностей. Всё-таки мода и секс всегда шли рука об руку...
Отныне взрослое население пещеры щеголяло в кожаных одеждах. Но в этой идиллии оказалась и обратная сторона — если раньше женская половина днём только ленилась, спала и ожидала завораживающих своей примитивностью рассказов Больших Охотников, то теперь либо мяла высушенные шкуры, либо хвасталась друг перед другом новым фасоном заворачивания в кожаную хламиду. А малышка Кра не отходила от меня ни на шаг, периодически доставая просьбами позаниматься с нею.
Постепенно я начал обрастать довольно внушительной сворой из поклонников и поклонниц. Правда, фанатская база формировалась в основном из нижних иерархий племени. Эти примитивные гиганты буквально в рот заглядывали, стараясь подражать своему новому кумиру. И не сказать, что такой поворот пришёлся мне по душе. Тем более, что кое-кому это очень не понравилось. Ведь вся иерархия племени начала деформироваться, смещая акценты от сильных и ловких к умному и креативному. Порою я буквально кожей ощущал на себе обжигающие взоры завистников. А поймать на себе мстительный взгляд неадекватного аборигена ростом за два с половиной метра и весом под триста килограмм, это вам не кофе по утрам кушать. От такого можно и сна начисто лишиться. Меня спасало, что эти гиганты не отличались особой сообразительностью. На что им хватало воображения, так это толкнуть, как бы невзначай, в огонь или огреть втихаря дубиной, подкараулив в тёмном углу. Поэтому к общему костру с некоторых пор я остерегался близко подходить и по тёмным углам давно уже не шлялся. И только днём мог спать спокойно — женская половина за одно только приобщение их к незатейливым плодам высокой моды была полностью на моей стороне. Одаряя порой довольно увесистыми ласками и свободным доступом к огромным телам.
Назрела насущная необходимость завоевать себе новых друзей среди сильных мира сего и сформировать общественное мнение в нужном направлении. Дело встало за умелой, вдумчивой и ненавязчивой пропагандой. Но только вот... Как её умно вести, если средства коммуникации в этом примитивном обществе если и имеются, то только рудиментарные? Тут или заморочиться всеобщим образованием либо взять на вооружение что-нибудь попроще. Ну, например... Я задумался. И в самом деле. В моём родном демократическом обществе победившей свободы примитивная пропаганда в чистом, незамутнённом новыми технологиями виде, осталась в далёком прошлом, сродни пещерному образу жизни. Об её топорных методах я знал только по школьным урокам, когда проходили эпоху диктатур, и историческим фильмам о тех же тёмных временах всеобщих мучений и страданий. От всего просмотренного остались лишь самые смутные воспоминания, как о чём-то совсем грязном и нечистоплотном. Но для данного общества, и так пребывающего в той самой грязи и нечистоплотности, это было бы самое то. Во всяком случае, пропаганда помогла бы повести аборигенов к прогрессу и светлому будущему.
