Надо мной нависает другая фигура. Худощавый мужчина в темном плаще. Лицо его прикрыто капюшоном, и я могу разглядеть лишь впалые щеки и тонкие губы, искривленные в усмешке. Он вырывает мою руку из цепкого захвата драугра и полосует запястья ножом. Больно. Боги, как больно.
– Эрик! – вырывается полустон-полукрик.
– Да-да, пусть он придет, – усмехается колдун — его ауру я различаю по темным, маслянистым периливам, по сладкой патоке кена, которым он кормит меня через кровь. – Он ведь придет? Да, хорошая моя?
– Оставь ее, Ирвин, – раздается откуда-то голос Эрика. Я не вижу его, хотя и верчу головой. Ища поддержки, помощи. Спасения?
К черту! Я — сольвейг. И пришла сюда сама.
– Убирайся! - выкрикиваю, отталкивая очередной фантом. – И ты тоже. – Бью Герду прямо в грудь кеном из ладоней, и, вопреки логике, ее образ тает, шипят, отползая, тени. Хохочет колдун, а Эрик говорит грустно:
– Оставь, она ненастоящая.
Это я-то?
С трудом встаю, пытаясь перебороть головокружение. Теплое и липкое стекает по ладони вниз, капает на песок и тут же затирается дождем. Моя кровь, а с кровью уходит кен…
Какой, к чертовой матери, кен?! Я же отдала его — весь, до последней капли. Отдала, чтобы попасть сюда. Чтобы помочь Эрику.
Значит, нет ничего? Иллюзия? И кровь тоже? А если так, то…
– Убирайся! – повторяю настойчиво и шагаю к колдуну. С удовольствием наблюдаю, как улыбка сползает с его лица, сменяясь… страхом?
Один Чернокнижник сказал однажды, что только сольвейг может влиять на миры искупления.
– Ты здесь нежеланный гость.
От моего взгляда колдун съежился, отступил. Его облепили тени — окружили, наползли на стопы, вихрями взметнулись к коленям. Сковали по рукам и ногам, обхватили шею, не давая возможности шевелиться, дышать…
– Ты давно сдох! – выплюнула я. – И здесь больше не появишься. Ясно?
Ирвин мотнул головой, будто пытаясь отвязаться от теней, но они облепили его полностью, и в итоге он сам стал дымкой — темным, полупрозрачным маревом, рассеивающимся в воздухе… Пустотой.
– Хватит уже! – Я повернулась к озеру, где утопая стопами в песке, стоял мой муж.
– Тогда ты тоже уходи, – ответил он, не поворачиваясь.
– Мне некуда идти...
Ветер рванул притаившуюся осоку, хлопнул покосившейся дверью и прошуршал по крыше опадающей листвой. Заволновалось озеро, выплескивая пухлые пенные волны на берег.
Я сделала неуверенный шаг вперед. Еще один.
Мне бы только коснуться, обнять, а там я уже смогу убедить его. Расскажу, что это на самом деле я — настоящая, не фантом. А потом, когда он поверит…
– Ты умрешь в муках.
Он встал между мной и Эриком — высокий, по пояс обнаженный, и грудь его бугрилась белесыми шрамами. Лицо разделил багровый — от брови до подбородка. А из жилы вились светящиеся щупальца.
Еще один призрак. Последнее испытание. И мне бы ждать его, да только слишком рано я расслабилась.
Полыхнуло небо очередной молнией, а перед самым моим лицом пронеслась гибкая смертоносная лоза. Я инстинктивно попятилась, упала на песок, и меня пригвоздило к земле оружием охотника.
– Прочь, – прохрипела я, стараясь вывернуться, уйти от боли, ползущей от живота вверх, к груди, к шее. Боль туманила мысли, клубилась едким дымом. И рвала, резала изнутри. Ввинчивалась в тело острым шурупом.
Боли нельзя было противиться, лишь принять.
Принимать я была не готова.
А потом она кончилась. Резко, как и накатила.
Охотник упал на песок, впечатываясь в линию берега правым боком. А в руках Эрика был зажат конец толстой, бугристой палки. А с другого конца капала в песок кровь — теперь уже кровь Первого охотника. Она обагрила его лоб и стекала по лицу, огибая уродливый шрам.
Эрика полностью подчинило безумие. Завертелись сизой воронкой тучи у него над головой. Ветер трепал спутанные пряди, созвездиями капель красовалась на щеках кровь Хаука. Его силуэт охватило голубое сияние, а взгляд… прозрачный лед, узкие зрачки, прищуренности век. Эрик смотрел в одну точку — чуть левее, чем лежала я. Мне показалось, он не хочет потерять меня из поля зрения. И в то же время не смеет смотреть в глаза.
Боится?
Хаук усмехнулся — злорадно и почти так же дико. Сплелись в воздухе две стихии, взвились в воздухе яркие плети щупалец, вспыхнул ореол силы Эрика…
Ну уж нет. Не снова. Я больше не буду смотреть, как ты умираешь, слышишь?!
Вспышка молнии. Фантомный кен из ладоней — так, что даже венам больно, и ноет жила или то, что когда-то было ею… Ослепило. И вышла в мир, выплеснулась так долго скрытая во мне белая ярость Барта.
...Когда я открыла глаза, было темно. Я лежала на чем-то твердом, влажная одежда противно облепила тело. Было холодно. И горло жгло отчего-то. Прогнувшимися балками нависал потолок, и с него мохнатыми гирляндами спускалась паутина.
– В последний раз, – сказал Эрик, глядя прямо на меня. Он стоял у окна, полуприсев на подоконник, и больше не выглядел сумасшедшим. Немного усталым, грязным и отчаявшимся, но все же это был мой Эрик. Определенно. – В последний раз я тебя спасаю.
– Пить хочу, – только и смогла выдавить я.
Он вздрогнул. Несколько секунд постоял в раздумьях, будто пытаясь найти подвох в просьбе, а потом так же, не отводя взгляда, отошел в затемненный угол, а когда вынырнул из тьмы, в его руках был стакан. И вода оказалась невероятно вкусной, сладкой даже.
Эрик сидел и смотрел, как я пью. До самой последней капли не отрывал от меня взгляда. А когда я вернула ему стакан, улыбнулся. Горячо стало в груди. Тесно, будто кто-то отчаянно пытался оттуда вырваться и прожигал себе путь раскаленным железом.
– Ты ведь снова уйдешь… – Эрик ласково провел тыльной стороной ладони по моей щеке, стирая слезы и грязь. – Если бы ты могла остаться… Хоть раз. Ненадолго.
– Я останусь! – выдохнула я. – Здесь, навсегда. Ты больше не один.
– Да, ты говорила уже, – горько усмехнулся он. – Не раз говорила. А потом уходила — раз за разом.
– Не сегодня.
Сегодня все будет иначе.
Тело ломило, но я заставила себя подняться.
– Смотри, – сказала я, взяла его за руку и подвела к окну. На улице бушевала гроза. Тяжелые капли стучали по стеклу, небо озарялось десятками кроваво-алых молний. Грохот заглушал слова и, чтобы Эрик хоть что-то услышал, приходилось кричать. – Просто посмотри, что я могу!
Я закрыла глаза и сосредоточилась.
Небо. Синее, с легкими перистыми облаками. Солнечный свет озаряет зеленую, ровную долину. А за ней гладким стеклом светится озеро. То самое, из моих снов. И я вдруг поняла: не хельза снилась мне все это время. Его мир. Моего мужчины, который запутался во тьме.
Из мира раскаяния масса выходов, сказал он мне однажды. Но ты не найдешь их в одиночку.
Теперь ты не один. Ты больше никогда не будешь один — ни в боли, ни в радости. Я буду рядом. Всегда. Возьму тебя за руку, и мы пойдем, куда скажешь. Буду следовать за тобой, как и подобает жене хищного. А ты — ты укажешь нам путь и выведешь на свет. А если нет, я дам тебе свет. Ибо без тебя меня нет. Никогда не было.
Я открыла глаза и улыбнулась. Тучи развеялись, а на персикового цвета небе огромным полукругом на горизонте сверкала радуга. Ее края опускались в озеро и проникали, казалось, на самое дно. Зеленый луг оканчивался песчаным пляжем, где медленно прогуливались чайки, выискивая себе еду.
Я повернула голову и посмотрела на Эрика.
– Как?! – только и смог спросить он. На удивленном лице скользило недоверие.
– Так могут сольвейги, – ответила я, сжимая безвольную ладонь. – Настоящие.
Слова кажутся ненужными сейчас, но он смотрит, ждет — объяснений, ответов, на которые у меня нет сил. Но он ждет… он так долго ждал, один, запертый здесь, и я невольно начинаю подбирать слова, чтобы рассказ вышел не путанным. Вспоминаю Божену и ритуал, запах Алана, когда целовала его перед сном. Дом атли, последний закат…
И совсем забываю про дар Эрика.
Вспоминаю лишь, когда он округляет глаза и недоверчиво качает головой.
– Что ты наделала?! Зачем… ты вообще…
– Я пришла к тебе. Ты мой муж, забыл?
– Ты была свободна… Глупая маленькая пророчица... Что же ты натворила?!
– Свободна?! – Я оттолкнула его, ударила кулаком в грудь. Само вышло. От слов его проснулась злость. – Ты действительно думаешь, что после того, как ты… я освободилась? Мне было больно! Я потерялась. Искала — себя, тебя, способы вернуть погибшего от щупалец охотника скади, ведь у вас с кеном все не слава богу! Я видела тебя — каждую чертову ночь! Мне снился пляж, и небо, и дождь. И комната эта темная, мрачная. Твоя спина, и ты ни разу, ни единожды ко мне не повернулся. Закрылся тут, будто если бы я пришла…
– Ты приходила. Каждый день. И каждый день один из этих… убивал тебя. Если я не вмешивался. Сначала я тебя спасал. Раз за разом. Ты улыбалась и уходила молча. А потом я перестал спасать.
– До сегодня?
– До сегодня, – улыбнулся он. – Ты могла быть счастлива там.
– Но я решила быть здесь, с тобой.
– И это, безусловно, уже не исправишь…
У него теплое дыхание. И руки тоже теплые, что весьма кстати, так как моя кожа от холода покрылась противными пупырышками. И мне подумалось, что лучше уж так, ведь у нас целый мир на двоих, и только мы здесь демиурги. До поры.
А дальше… никто не знает, что нас ждет дальше. И это правильно – не знать. Это то, чему меня научил мой дар.
– И что мы будем делать теперь? – тихо спросил Эрик, не размыкая объятий, пока над озером разгорался первый мой здешний закат.
И я с удивлением поняла, что улыбки бывают сладкими. У улыбок здесь карамельный вкус.
Дождь моросил со вчерашнего дня — мелкий, противный. Небо затянуло тучами, словно мутным пузырем, а в самом пузыре проделали дырочки, из которых сыпало ледяной водой.
Конец сентября, а уже так холодно. В этом году зима придет рано, надо полагать. Это хорошо. Защитник мне сейчас нужен, как никогда — на новый источник ушел почти весь кен, а в городе ходят слухи, что охотники с севера пожаловали, рыщут по улицам, прикидываются друзьями. Расспрашивают и уже наверняка выяснили много. Непозволительно много.
Скверно. Если их послал тот, о ком уже почти легенды ходят…
Завтра. Все завтра. Сегодня выспаться и отдохнуть. А потом найти, чем подпитаться.
Я вытащил чемоданы и захлопнул багажник. Подкатил их к стоявшей у крыльца женщине. Моей женщине. Пора бы уже привыкнуть.
– Боишься? – усмехнулся, обнимая ее за плечи.
– Немного, – честно призналась она.
– Ты уже атли. Да и с русским у тебя намного лучше, чем год назад. Справишься.
Она улыбнулась. Нервно, зажато. Совсем не так, как улыбалась в спальне. И как у скади, на диване, поджав ноги и глядя в никуда. Наверное, это меня в ней и задело.
Она умела молчать, слушать, а еще не лезла в душу. Никогда. Как и я к ней. Отличная основа для крепкого союза.
– Так странно, я уже привыкла к…
– Независимости?
– К ненужности, – поправила она.
– Мне кажется, к этому нельзя привыкнуть. В любом случае, сильные защитницы атли нужны всегда.
– Атли? – Она подняла на меня глаза, и мне привиделся в них укор. Притворный, естественно. Элен совершенно не умела обижаться.
– Мне ты нужна несколько в другом качестве.
В доме было шумно. Излишне шумно, я бы сказал. В последнее время от шума я отвык. И от суеты, от детских визгов, от громкого смеха и иных проявлений эмоций. Слишком долго жил один.
Ужин едва пережил — разболелась голова, и щеки ныли от притворных улыбок. И впервые за последнее время я пожалел, что принял в племя столько новых людей. Воины. Защитницы. Ищейки. Все сильные и талантливые, но… чужие. И атмосфера в доме совершенно другая — не то, что раньше. Впрочем, как раньше не будет никогда. В жизни все идет своим чередом.
Однако, толпа утомляла неимоверно. То ли я постарел, то ли люди мне попались на редкость шумные. Общительные. И каждый норовил выслужиться, продемонстрировать уникальность таланта. Будто бы я никогда не видел уникальности…
Прямая спина. Тонкие запястья со змеящимися по ним шрамами — отпечатками моих ошибок. Кисти ладонями наружу. И взгляд — прямой и дерзкий. Яростный. Она умела говорить с небом, и небо отвечало ей. Дождем ли, грохотом или острыми краями молний. Тогда мне казалось, небо слышит и меня.
С того дня, как она ушла, оно перестало меня слушать.
Я стоял у окна, пока Элен распаковывала чемоданы. Аккуратно, будто боясь потревожить уклад моей спальни, сдвигала в сторону вещи с полок, ковырялась в комоде. Аккуратным движением повесила полотенце на крючок в ванной. Ткнула зубную щетку в отверстие стакана.
И комната приняла ее — мягкую, податливую, гибкую. Наверное, однажды и я приму. Во всяком случае, я на это надеялся.
Дождь закончился, но небо все еще хмурилось, цеплялось за деревья днищами серых туч. И на заднем дворе качалась молодая ива — за несколько лет она выросла и окрепла. Гнула гибкие ветви к земле, будто пыталась дотянуться…
Я и сам пытался не раз. И сам себя одергивал.
Она. Так. Хотела.
Магические слова, против которых не придумали пассов и защитных заклинаний.
Легкая ладонь легла на плечо, шею обожгло поцелуем.
– Иди. Я же вижу, ты рвешься. – Элен сунула мне в руки букет, который мы купили в ларьке у заправки.
Я улыбнулся. И все-таки мне несказанно повезло с ней. Чем только заслужил…
Она провожала меня у окна. Я обернулся лишь раз — во дворе — и Элен помахала мне рукой. Наверное, она немного завидовала. Ей-то не дано сидеть у могилы. А ведь она могла, если бы согласилась на предложение Дашки. Но она отказала. И приняла мое, чем впервые меня удивила.
Разгулялся ветер. Льнула к земле бурая, жухлая трава. И ива гнулась, раскидав ветви, как тонкую паутину, осыпая желтую листву на округлый холмик.
Я положил букет ко множеству других — ее тут помнили до сих пор и таскали цветы. Я тоже таскал, хотя и не видел в этом смысла. Она все равно не узнает, а подношения эти — ритуалы для живых. К мертвым они никакого отношения не имеют.
Однако носили. Кто украдкой, кто в открытую, как Марго. Та так вообще подолгу сидит тут, уперевшись коленями в землю, и плачет. Будто от слез больше пользы, чем от этих цветов. Словно после смерти можно долюбить.
Глеб приходил и оставлял букеты молча. Всегда хмурился и не задерживался больше минуты.
Даша молчала, сложив руки за спиной.
Мне же хотелось орать. Выкопать тело, позвать колдуна, вернуть ее и снова прибить. Собственноручно. С тех пор я редко бывал в доме, чтобы не свихнуться. А потом Элен сказала, что ей и того не дано.
Злилась ли она когда-нибудь? Жалела ли о чем-то? Жалеет ли теперь?
Ручаюсь, ее загадки разгадывать будет интересно.
– Ну привет, – сказал я тихо, не надеясь, что покоящаяся здесь услышит. Туда, где она сейчас, не проникают звуки из кевейна. – Стоило оно того?
Я не ждал ответа, но ива снова качнулась и погладила меня веткой по плечу.
– Эрик! – вырывается полустон-полукрик.
– Да-да, пусть он придет, – усмехается колдун — его ауру я различаю по темным, маслянистым периливам, по сладкой патоке кена, которым он кормит меня через кровь. – Он ведь придет? Да, хорошая моя?
– Оставь ее, Ирвин, – раздается откуда-то голос Эрика. Я не вижу его, хотя и верчу головой. Ища поддержки, помощи. Спасения?
К черту! Я — сольвейг. И пришла сюда сама.
– Убирайся! - выкрикиваю, отталкивая очередной фантом. – И ты тоже. – Бью Герду прямо в грудь кеном из ладоней, и, вопреки логике, ее образ тает, шипят, отползая, тени. Хохочет колдун, а Эрик говорит грустно:
– Оставь, она ненастоящая.
Это я-то?
С трудом встаю, пытаясь перебороть головокружение. Теплое и липкое стекает по ладони вниз, капает на песок и тут же затирается дождем. Моя кровь, а с кровью уходит кен…
Какой, к чертовой матери, кен?! Я же отдала его — весь, до последней капли. Отдала, чтобы попасть сюда. Чтобы помочь Эрику.
Значит, нет ничего? Иллюзия? И кровь тоже? А если так, то…
– Убирайся! – повторяю настойчиво и шагаю к колдуну. С удовольствием наблюдаю, как улыбка сползает с его лица, сменяясь… страхом?
Один Чернокнижник сказал однажды, что только сольвейг может влиять на миры искупления.
– Ты здесь нежеланный гость.
От моего взгляда колдун съежился, отступил. Его облепили тени — окружили, наползли на стопы, вихрями взметнулись к коленям. Сковали по рукам и ногам, обхватили шею, не давая возможности шевелиться, дышать…
– Ты давно сдох! – выплюнула я. – И здесь больше не появишься. Ясно?
Ирвин мотнул головой, будто пытаясь отвязаться от теней, но они облепили его полностью, и в итоге он сам стал дымкой — темным, полупрозрачным маревом, рассеивающимся в воздухе… Пустотой.
– Хватит уже! – Я повернулась к озеру, где утопая стопами в песке, стоял мой муж.
– Тогда ты тоже уходи, – ответил он, не поворачиваясь.
– Мне некуда идти...
Ветер рванул притаившуюся осоку, хлопнул покосившейся дверью и прошуршал по крыше опадающей листвой. Заволновалось озеро, выплескивая пухлые пенные волны на берег.
Я сделала неуверенный шаг вперед. Еще один.
Мне бы только коснуться, обнять, а там я уже смогу убедить его. Расскажу, что это на самом деле я — настоящая, не фантом. А потом, когда он поверит…
– Ты умрешь в муках.
Он встал между мной и Эриком — высокий, по пояс обнаженный, и грудь его бугрилась белесыми шрамами. Лицо разделил багровый — от брови до подбородка. А из жилы вились светящиеся щупальца.
Еще один призрак. Последнее испытание. И мне бы ждать его, да только слишком рано я расслабилась.
Полыхнуло небо очередной молнией, а перед самым моим лицом пронеслась гибкая смертоносная лоза. Я инстинктивно попятилась, упала на песок, и меня пригвоздило к земле оружием охотника.
– Прочь, – прохрипела я, стараясь вывернуться, уйти от боли, ползущей от живота вверх, к груди, к шее. Боль туманила мысли, клубилась едким дымом. И рвала, резала изнутри. Ввинчивалась в тело острым шурупом.
Боли нельзя было противиться, лишь принять.
Принимать я была не готова.
А потом она кончилась. Резко, как и накатила.
Охотник упал на песок, впечатываясь в линию берега правым боком. А в руках Эрика был зажат конец толстой, бугристой палки. А с другого конца капала в песок кровь — теперь уже кровь Первого охотника. Она обагрила его лоб и стекала по лицу, огибая уродливый шрам.
Эрика полностью подчинило безумие. Завертелись сизой воронкой тучи у него над головой. Ветер трепал спутанные пряди, созвездиями капель красовалась на щеках кровь Хаука. Его силуэт охватило голубое сияние, а взгляд… прозрачный лед, узкие зрачки, прищуренности век. Эрик смотрел в одну точку — чуть левее, чем лежала я. Мне показалось, он не хочет потерять меня из поля зрения. И в то же время не смеет смотреть в глаза.
Боится?
Хаук усмехнулся — злорадно и почти так же дико. Сплелись в воздухе две стихии, взвились в воздухе яркие плети щупалец, вспыхнул ореол силы Эрика…
Ну уж нет. Не снова. Я больше не буду смотреть, как ты умираешь, слышишь?!
Вспышка молнии. Фантомный кен из ладоней — так, что даже венам больно, и ноет жила или то, что когда-то было ею… Ослепило. И вышла в мир, выплеснулась так долго скрытая во мне белая ярость Барта.
...Когда я открыла глаза, было темно. Я лежала на чем-то твердом, влажная одежда противно облепила тело. Было холодно. И горло жгло отчего-то. Прогнувшимися балками нависал потолок, и с него мохнатыми гирляндами спускалась паутина.
– В последний раз, – сказал Эрик, глядя прямо на меня. Он стоял у окна, полуприсев на подоконник, и больше не выглядел сумасшедшим. Немного усталым, грязным и отчаявшимся, но все же это был мой Эрик. Определенно. – В последний раз я тебя спасаю.
– Пить хочу, – только и смогла выдавить я.
Он вздрогнул. Несколько секунд постоял в раздумьях, будто пытаясь найти подвох в просьбе, а потом так же, не отводя взгляда, отошел в затемненный угол, а когда вынырнул из тьмы, в его руках был стакан. И вода оказалась невероятно вкусной, сладкой даже.
Эрик сидел и смотрел, как я пью. До самой последней капли не отрывал от меня взгляда. А когда я вернула ему стакан, улыбнулся. Горячо стало в груди. Тесно, будто кто-то отчаянно пытался оттуда вырваться и прожигал себе путь раскаленным железом.
– Ты ведь снова уйдешь… – Эрик ласково провел тыльной стороной ладони по моей щеке, стирая слезы и грязь. – Если бы ты могла остаться… Хоть раз. Ненадолго.
– Я останусь! – выдохнула я. – Здесь, навсегда. Ты больше не один.
– Да, ты говорила уже, – горько усмехнулся он. – Не раз говорила. А потом уходила — раз за разом.
– Не сегодня.
Сегодня все будет иначе.
Тело ломило, но я заставила себя подняться.
– Смотри, – сказала я, взяла его за руку и подвела к окну. На улице бушевала гроза. Тяжелые капли стучали по стеклу, небо озарялось десятками кроваво-алых молний. Грохот заглушал слова и, чтобы Эрик хоть что-то услышал, приходилось кричать. – Просто посмотри, что я могу!
Я закрыла глаза и сосредоточилась.
Небо. Синее, с легкими перистыми облаками. Солнечный свет озаряет зеленую, ровную долину. А за ней гладким стеклом светится озеро. То самое, из моих снов. И я вдруг поняла: не хельза снилась мне все это время. Его мир. Моего мужчины, который запутался во тьме.
Из мира раскаяния масса выходов, сказал он мне однажды. Но ты не найдешь их в одиночку.
Теперь ты не один. Ты больше никогда не будешь один — ни в боли, ни в радости. Я буду рядом. Всегда. Возьму тебя за руку, и мы пойдем, куда скажешь. Буду следовать за тобой, как и подобает жене хищного. А ты — ты укажешь нам путь и выведешь на свет. А если нет, я дам тебе свет. Ибо без тебя меня нет. Никогда не было.
Я открыла глаза и улыбнулась. Тучи развеялись, а на персикового цвета небе огромным полукругом на горизонте сверкала радуга. Ее края опускались в озеро и проникали, казалось, на самое дно. Зеленый луг оканчивался песчаным пляжем, где медленно прогуливались чайки, выискивая себе еду.
Я повернула голову и посмотрела на Эрика.
– Как?! – только и смог спросить он. На удивленном лице скользило недоверие.
– Так могут сольвейги, – ответила я, сжимая безвольную ладонь. – Настоящие.
Слова кажутся ненужными сейчас, но он смотрит, ждет — объяснений, ответов, на которые у меня нет сил. Но он ждет… он так долго ждал, один, запертый здесь, и я невольно начинаю подбирать слова, чтобы рассказ вышел не путанным. Вспоминаю Божену и ритуал, запах Алана, когда целовала его перед сном. Дом атли, последний закат…
И совсем забываю про дар Эрика.
Вспоминаю лишь, когда он округляет глаза и недоверчиво качает головой.
– Что ты наделала?! Зачем… ты вообще…
– Я пришла к тебе. Ты мой муж, забыл?
– Ты была свободна… Глупая маленькая пророчица... Что же ты натворила?!
– Свободна?! – Я оттолкнула его, ударила кулаком в грудь. Само вышло. От слов его проснулась злость. – Ты действительно думаешь, что после того, как ты… я освободилась? Мне было больно! Я потерялась. Искала — себя, тебя, способы вернуть погибшего от щупалец охотника скади, ведь у вас с кеном все не слава богу! Я видела тебя — каждую чертову ночь! Мне снился пляж, и небо, и дождь. И комната эта темная, мрачная. Твоя спина, и ты ни разу, ни единожды ко мне не повернулся. Закрылся тут, будто если бы я пришла…
– Ты приходила. Каждый день. И каждый день один из этих… убивал тебя. Если я не вмешивался. Сначала я тебя спасал. Раз за разом. Ты улыбалась и уходила молча. А потом я перестал спасать.
– До сегодня?
– До сегодня, – улыбнулся он. – Ты могла быть счастлива там.
– Но я решила быть здесь, с тобой.
– И это, безусловно, уже не исправишь…
У него теплое дыхание. И руки тоже теплые, что весьма кстати, так как моя кожа от холода покрылась противными пупырышками. И мне подумалось, что лучше уж так, ведь у нас целый мир на двоих, и только мы здесь демиурги. До поры.
А дальше… никто не знает, что нас ждет дальше. И это правильно – не знать. Это то, чему меня научил мой дар.
– И что мы будем делать теперь? – тихо спросил Эрик, не размыкая объятий, пока над озером разгорался первый мой здешний закат.
И я с удивлением поняла, что улыбки бывают сладкими. У улыбок здесь карамельный вкус.
Эпилог
Дождь моросил со вчерашнего дня — мелкий, противный. Небо затянуло тучами, словно мутным пузырем, а в самом пузыре проделали дырочки, из которых сыпало ледяной водой.
Конец сентября, а уже так холодно. В этом году зима придет рано, надо полагать. Это хорошо. Защитник мне сейчас нужен, как никогда — на новый источник ушел почти весь кен, а в городе ходят слухи, что охотники с севера пожаловали, рыщут по улицам, прикидываются друзьями. Расспрашивают и уже наверняка выяснили много. Непозволительно много.
Скверно. Если их послал тот, о ком уже почти легенды ходят…
Завтра. Все завтра. Сегодня выспаться и отдохнуть. А потом найти, чем подпитаться.
Я вытащил чемоданы и захлопнул багажник. Подкатил их к стоявшей у крыльца женщине. Моей женщине. Пора бы уже привыкнуть.
– Боишься? – усмехнулся, обнимая ее за плечи.
– Немного, – честно призналась она.
– Ты уже атли. Да и с русским у тебя намного лучше, чем год назад. Справишься.
Она улыбнулась. Нервно, зажато. Совсем не так, как улыбалась в спальне. И как у скади, на диване, поджав ноги и глядя в никуда. Наверное, это меня в ней и задело.
Она умела молчать, слушать, а еще не лезла в душу. Никогда. Как и я к ней. Отличная основа для крепкого союза.
– Так странно, я уже привыкла к…
– Независимости?
– К ненужности, – поправила она.
– Мне кажется, к этому нельзя привыкнуть. В любом случае, сильные защитницы атли нужны всегда.
– Атли? – Она подняла на меня глаза, и мне привиделся в них укор. Притворный, естественно. Элен совершенно не умела обижаться.
– Мне ты нужна несколько в другом качестве.
В доме было шумно. Излишне шумно, я бы сказал. В последнее время от шума я отвык. И от суеты, от детских визгов, от громкого смеха и иных проявлений эмоций. Слишком долго жил один.
Ужин едва пережил — разболелась голова, и щеки ныли от притворных улыбок. И впервые за последнее время я пожалел, что принял в племя столько новых людей. Воины. Защитницы. Ищейки. Все сильные и талантливые, но… чужие. И атмосфера в доме совершенно другая — не то, что раньше. Впрочем, как раньше не будет никогда. В жизни все идет своим чередом.
Однако, толпа утомляла неимоверно. То ли я постарел, то ли люди мне попались на редкость шумные. Общительные. И каждый норовил выслужиться, продемонстрировать уникальность таланта. Будто бы я никогда не видел уникальности…
Прямая спина. Тонкие запястья со змеящимися по ним шрамами — отпечатками моих ошибок. Кисти ладонями наружу. И взгляд — прямой и дерзкий. Яростный. Она умела говорить с небом, и небо отвечало ей. Дождем ли, грохотом или острыми краями молний. Тогда мне казалось, небо слышит и меня.
С того дня, как она ушла, оно перестало меня слушать.
Я стоял у окна, пока Элен распаковывала чемоданы. Аккуратно, будто боясь потревожить уклад моей спальни, сдвигала в сторону вещи с полок, ковырялась в комоде. Аккуратным движением повесила полотенце на крючок в ванной. Ткнула зубную щетку в отверстие стакана.
И комната приняла ее — мягкую, податливую, гибкую. Наверное, однажды и я приму. Во всяком случае, я на это надеялся.
Дождь закончился, но небо все еще хмурилось, цеплялось за деревья днищами серых туч. И на заднем дворе качалась молодая ива — за несколько лет она выросла и окрепла. Гнула гибкие ветви к земле, будто пыталась дотянуться…
Я и сам пытался не раз. И сам себя одергивал.
Она. Так. Хотела.
Магические слова, против которых не придумали пассов и защитных заклинаний.
Легкая ладонь легла на плечо, шею обожгло поцелуем.
– Иди. Я же вижу, ты рвешься. – Элен сунула мне в руки букет, который мы купили в ларьке у заправки.
Я улыбнулся. И все-таки мне несказанно повезло с ней. Чем только заслужил…
Она провожала меня у окна. Я обернулся лишь раз — во дворе — и Элен помахала мне рукой. Наверное, она немного завидовала. Ей-то не дано сидеть у могилы. А ведь она могла, если бы согласилась на предложение Дашки. Но она отказала. И приняла мое, чем впервые меня удивила.
Разгулялся ветер. Льнула к земле бурая, жухлая трава. И ива гнулась, раскидав ветви, как тонкую паутину, осыпая желтую листву на округлый холмик.
Я положил букет ко множеству других — ее тут помнили до сих пор и таскали цветы. Я тоже таскал, хотя и не видел в этом смысла. Она все равно не узнает, а подношения эти — ритуалы для живых. К мертвым они никакого отношения не имеют.
Однако носили. Кто украдкой, кто в открытую, как Марго. Та так вообще подолгу сидит тут, уперевшись коленями в землю, и плачет. Будто от слез больше пользы, чем от этих цветов. Словно после смерти можно долюбить.
Глеб приходил и оставлял букеты молча. Всегда хмурился и не задерживался больше минуты.
Даша молчала, сложив руки за спиной.
Мне же хотелось орать. Выкопать тело, позвать колдуна, вернуть ее и снова прибить. Собственноручно. С тех пор я редко бывал в доме, чтобы не свихнуться. А потом Элен сказала, что ей и того не дано.
Злилась ли она когда-нибудь? Жалела ли о чем-то? Жалеет ли теперь?
Ручаюсь, ее загадки разгадывать будет интересно.
– Ну привет, – сказал я тихо, не надеясь, что покоящаяся здесь услышит. Туда, где она сейчас, не проникают звуки из кевейна. – Стоило оно того?
Я не ждал ответа, но ива снова качнулась и погладила меня веткой по плечу.
