ВОЗДАЯНИЕ
Инакомыслие — это способ взглянуть по-другому на проблемы
и оценить масштаб трагедии безликой массы,
уничтожающей всех, кто не подчиняется общепринятым устоям.
© А. Безбрежная
Мы связаны, мы едины и не можем выжить в одиночку — так говорили нам с рождения, другого в нашем Обществе не было. Если ты один — не существуешь. Только коллектив может тебе дать все: кров над головой, пищу, семью, работу. И если он отвернулся от тебя — считай, что ты мертв.
Разные могли быть причины, по которым могли отлучить от Общины, и это было самое страшное, что могло произойти в жизни. Все правила прописывались в Законе о Порядке и Воздаянии, который нам начинали вбивать в подкорку с детских лет. Самое главное — это быть как все, делать все согласно Закону, не быть индивидуальностью и упаси вас Прародители, если вы чем-то выделитесь! Это начало вашего конца, Агрегационное Общество таких не приемлет.
Каждую седмицу мы собирались на молитву перед Древом-Прародителем, делали подношения из цветов, приносили испеченные сладости и возносили хвалу за наше благополучие и возможность быть связанным с ним.
Древо-Прародитель существовало с незапятнанных времен. Считалось, что мы обязаны своим появлением его милости. Оно Прародитель всех людей нашего Общества. Мы были связаны с Древом невидимыми нитями, как пуповиной, и, если только она порвется, не выжить, такой закон нашего мира. И через эти невидимые нити оно объединяло нас в единую массу, людскую пену, бурлящую, производящую и разящую.
Пена людская, коллектив. Как много в этих словах для кого-то и как для некоторых это ничто, пустой звук, вызывающий протест в душе. Вот и для меня все призывы к совместным действиям, все их стремление к синергии отражалось содроганием внутри и тошнотой. Ком подкатывал к горлу, а спазмы сдавливали кишки, но я пыталась делать вид, что такая же, как и они.
Идти по пути наименьшего сопротивления было легко, наша коллективная вера была доминирующей и все то, что не вписывалось в основные ее постулаты и рамки Закона, было Инакомыслием, что очень жестоко каралось.
Но были и такие, как я — рождались, смотрели и не понимали, что с ними не так. Сначала маскировались под Общинный строй нашего Агрегированного Общества и коллективизм, социализировались как все, периодически взрывались и боялись, что все накопленное внутри прольётся неудержимой лавой проснувшегося вулкана и смоет все на своем пути, разрушит до основания их и все вокруг.
Такие мятежные души в каждой Общине подавлялись опять же массовым напором всего коллектива. При каждом таком всплеске, неудовлетворяющим требования и Законы человек, выставлялся на главной площади у Позорного столба, находившегося на деревянном постаменте, а толпа высказывала все претензии к нему, говорила, что он не так сделал и указывала на то, как он должен себя вести. Закон Морали и Нравственности, что б его.
Возможности оправдаться у тебя не было — Общество всегда право. Ты никто без него, а оно без тебя — все. И если тебя не будет, уж точно выживет.
— Ты нарушила наш Закон! — выкрикивали из толпы гневные голоса.
— Как ты могла, Дарина? — с укором сказала какая-то Уния.
— Как же тебя допустили к такой должности? Как доверили наших детей, если ты Инакомыслящая и допускаешь такие высказывания? — выкрикивал народ, слившись для меня в одну безликую массу карателей, возомнивших себя вправе осуждать меня.
— Твои родители никогда не были замечены в нарушении Закона, разве они заслужили видеть их дочь у Столба позора?
А мои родители стояли неподалеку, опустив глаза, не глядя на меня, не заступаясь — им было стыдно, что у них такая дочь. Не знаю, захотели бы они меня защитить на самом деле или наши Законы проели в их мозгах такую дыру, что они рассматривают меня только как их нарушительницу. Как бы мне хотелось, чтобы они подняли глаза и хотя бы в их взоре я увидела мимолетную жалость и поддержку. Нет... Только горечь написана на их лицах, а в моей душе от этого расползается еще большая ненависть к ним всем и жажда справедливости. Но я стою, позорно опустив глаза и не смею их поднять, иначе они увидят, как в них горит пожар несмирения и пламя решимости, а этого делать нельзя ни в коем случае. Я пока не готова быть до конца выброшенной из этого Общества и стать изгоем.
— Смотри, Инакомыслящая! — продолжала глумиться надо мной толпа, таким образом пытаясь вернуть меня на «путь истинный», по их мнению, но это уже не моя дорога, я успела где-то свернуть с нее.
— Здесь нет места таким, как ты! — кричали мне со всех сторон. Били меня словами, словно камнями, ругали, осуждали. Мне все казалось, что еще чуть-чуть и это накипь человеческая закидает меня камнями уже в прямом смысле этого слова.
Я только молча скрипела зубами и пыталась понять: «Ну почему они решили, что это они правы? Я всего лишь высказала как-то в присутствии руководителя школы, где работала наставником-педагогом, что, может, не всем детям стоит ставить одинаковые оценки?»
— В Обществе все равны! — сказала мне Глава Школы. — Все должны иметь выпускные грамоты с одинаковыми оценками.
— Но ведь знания все усваивают по-разному, — пыталась возражать дальше. — И оценки должны быть разные.
— Ты забыла, что у нас все для всех одинаково? Какая разница, с какими оценками они получат выпускной документ, если они все равно будут одинаково трудиться на благо всей Общины и Агрегации? Будет вклад в коллектив и распределение одинаковое! — резко проговорила Глава. — Дара, твое инакомыслие иногда меня настораживает. Ты будь осторожнее в своих высказываниях. На таких должностях и с такими мыслями не продержаться долго, и, в случае чего, ты знаешь, что тебя ждет.
Вот именно ее стараниями я здесь и оказалась — у Позорного столба. Глава Школы искренне считала, что она мне помогает, и таким образом я выкину неправильные мысли из головы. Я молча проглотила тогда это и не понимала, то ли со мной что-то не так, то ли с ними со всеми. Да, я с ужасом начала замечать в себе деструктивные идеи и стремление к сепаратизму все больше и больше. Это поначалу меня испугало, но вдруг почувствовала одновременно с этим, что становлюсь свободнее. Я стала постепенно возрождаться, как феникс из пепла, будто шоры с глаз разом упали, но увидела не свет, а непроглядный мрак, навязанный массовым переклиниваем сознания вокруг. Это болото топило и затягивало всех.
Инакомыслие… Это ли признак моего безумия? Или я прозрела и приняла вдруг знания, скрытое ото всех? Но были и другие. Я видела таких же, стоящих у Позорного столба на возвышении, глядящих себе под ноги, кто со злобой, кто со смирением, уже осознавшим победу большинства — толпы, коллектива. Смирившиеся и решившие прекратить борьбу как с самим с собой, так и со всем миром. А толпа забрасывала тебя словами-булыжниками, обливала помоями-правдой и ставила на тебе клеймо позора. Навсегда.
С таким клеймом тебе было негде скрыться, ты Инакомыслящий, прокаженный. Нельзя было устроится на другую работу, не мог нигде найти пристанище. Тебя не принимали в гостях — ты же принесешь заразу, пятна гнили распространятся и на них.
Давалась всего одна попытка на исправление, если второй раз попадешь к Позорному столбу — считай, что на тебе поставили крест, ты изгой, а это смерть не только социальная, но и физическая тоже.
Больше всего мне нравились те, у кого горели глаза гневом в момент публичных Воздаяний, так это называлось в нашем Агрегационном обществе. Я стояла и наблюдала за ними из толпы, и молилась Прародителям про себя: «Только не сдавайся, только не становись такими как они! Борись, молю тебя! Мы не должны дать им победить. Не дай сломать себя и вступить в болото, из которого нет выхода».
Каждый день мы детям в Школах перед занятиями читали Законы о Порядке и Воздаянии, Закон Распределения и Закон о Морали и Нравственности. Бесконечно повторяли их постулаты и вдалбливали с рождения, что мы едины, мы никто без Агрегации. Она нас кормит и дает все. Мы должны благодарить и быть открытыми, стремиться делать только ей благое.
Тягучая, как мед пелена облепляла их сознание, и проблески идей Инакомыслия увязали в ней, не попадая в разум и не давая восходить идеям, противоположным принятым Законами.
Мы двигались строем по улицам, вежливо здороваясь в соответствии с принятыми нормами:
— Доброго дня вам и удачного Вклада, Уний! — говорила женщина-прачка, идущая на работу в местный Рабочий дом, осознавая только какой же она великий вклад совершает для всех, отдавая всю себя во благо Обществу. Работу ей назначили Смотрители Общины, и она ведь будет благодарна до конца своих дней, смотреть на все незамутненным ничем разумом.
— И вам того же, Уния! — благодарил ее мужик, везя телегу с мясом, молоком и яйцами в Центр Распределения.
Все результаты материального труда сразу же поступали в Центры, а там уже дальше распределялись пропорционально между членами Общины, в зависимости от количества членов семьи. Если ты нужен обществу и полезен — будет пища и кров.
Зародился червяк сомнений в правильности нашего уклада, проедал мою сердцевину, не давал мне спокойно жить. Стало меня разъедать и прорывать на поступки и слова, которые не вели ни к чему хорошему. Но уже поздно — гнилое яблоко, уже есть гнилое. Это не мои слова, так меня обзывали возле Позорного столба, а потом уже и за глаза. Я себя такой не считала, наоборот, чувствовала проснувшейся. Думала, что обрету счастье где-то еще, в другом месте. Начала мечтать о жизни в другом мире, где будет Свобода. О да, я так о ней мечтала! Я слышала, что существуют такие места. У нашей Агрегации, состоящей из множества Общин, есть границы, а за их пределами все совершенно по-другому. Это была закрытая, запретная тема, но нет-нет, да и такие слухи проскальзывали, их говорили шепотом, на ушко друг другу, и с ужасом хватались за сердце:
— Да как же там они живут-то? Им приходится заботиться о собственном заработке, и все получают по-разному! Они сами должны искать себе место под солнцем, думать, как прокормить детей.
— Нет уж, у нас лучше, а Инакомыслящие — это дурной, порочный путь в никуда. Лучше стабильность здесь и не надо выделяться, все равно за нас все решат и нам так спокойней.
Всем хватало жизни здесь и сейчас, всех все устраивало. А для таких как я, заранее был приготовлен ответ — ты без нас не выживешь! Мы тебе дали все, служи до конца своих дней, до последнего твоего вздоха нам.
А я мечтала, и все больше посаженое зерно сомнений в правильности устройства нашей Агрегации прорастало во мне. Все больше стремилась моя душа туда, где люди делают, что и как хотят. Сами выбирают, кем они станут, а не так как у нас, когда по окончании Школы тебя направят работать куда скажут Смотрители Общины. Там люди решают сами, как им проводить свои выходные и вечера, сами себе выбирают пару.
И вот как-то раз случилось то, чего я так сильно боялась. Меня вызвали к Смотрителю Общины, сердце тревожно застучало в груди — я уже поняла к чему этот намечающийся разговор.
Заходила в зал к Смотрителю с трепетом и предчувствием надвигающего на меня шторма.
— Проходи, Дарина, — сказал мне сидящий за большим деревянным столом, убеленный сединами старик, с длинной бородой и величавой посадкой головы.
— Доброго вам дня и удачного Вклада, Уний Риций, — потупив взгляд я подошла ближе к столу, а он махнул мне рукой, указывая на ближайший стул.
— Дарина, пришло время выполнить обязанность перед Агрегацией, — торжественно начал вещать Риций. – Тебе уже исполнилось двадцать лет и, как ты знаешь, с этого возраста принято соединять пары. Вы должны выполнить свой долг, принести новых Униев в Общество. — Внимательно глядя на меня, закончил свою речь Смотритель.
Я почти захлебнулась от осознания ситуации, вот и все, теперь буду на крючке у Общества до конца моих дней. Это же конец моим мечтам! Но, что мне делать?
— Да, Уний Риций, я, конечно, исполню свой долг и сделаю Вклад, — уныло глядя перед собой, сказала тихо, а паника все больше охватывала меня.
— Пригласите Вирмета, — кивнул своему помощнику Уний Риций.
И в комнату зашел молодой парень, чуть старше меня. С темным разлохмаченными волосами, прыщавым носом и оттопыренным ухом. Оно прямо сильно отличалось от другого. Мне казалось, он не меньше меня нервничает. Уний Риций указал сесть ему напротив меня.
— Вирмет, это твоя будущая пара — Уния Дарина. Обряд соединения назначаю через пять дней, как раз в конце седмицы. Подготовьте все как обычно для подношения Древу-Прародителю и праздничные наряды. Там мы всей Общиной и поприветствуем новую пару.
Вирмет поглядывал на меня с интересом из-под вихрастой нечесаной челки. Его блуждающий взгляд по мне показывал, что парень, видимо, в мечтах уже был со мной и кучей детишек.
Уний Риций закончил речь и указал величаво рукой на дверь, мол это все, прием окончен. Мы поклонились и вышли на улицу.
— Дарина, можно я провожу тебя до дома? — спросил меня Вирмет, явно пытающийся наладить контакт.
У меня же в это момент бушевал пожар негодования — моя судьба рушилась! Я же в своих мечтах представляла, что мне удастся изменить что-то. Почему-то надеялась избежать того, что неизбежно. Не знаю как, но думала, а вдруг получится?
— Нет! — резко ответила ему. — Я хочу пройтись одна.
И направилась быстрым шагом вниз по улице. Парень меня догнал и схватил за руку:
— Подожди, Дарина, ну давай хоть немного вместе пройдемся. Мы же скоро станем парой, нам нужно узнать друг друга, — пытался меня переубедить Вирмет.
— Нет, я сказала! Не хочу! Оставь меня в покое! — выдернула свою руку и побежала от него, боясь, что он снова догонит. Но парень с недоуменным лицом остался стоять посреди дороги. Так никогда не вели себя девушки, ведь они члены Агрегации и всегда знали, что им придется соединиться, стать кому-то парой и рожать других единиц Общества. Другого они просто не знали — это у нас норма, разве они могла хотеть иного? Зато я хотела. Иногда я думала, откуда у меня вообще появилось так называемое, иное мышление? Инакомыслие, по их мнению. Вот видите, я даже не стала причислять себя больше к этому Обществу, есть Я и есть Они.
Иногда мне было страшно от этого, иногда я впадал в эйфорию — я не такая, я могу быть свободна в своих мечтах, а они нет! Они застряли в своем болоте навсегда, а я выберусь. И тут бах! И меня выдергивают из грез — становись парой и рожай детей. Шаблон, модель, выстроенная поколениями Общества. А у меня до сих пор нет точного плана, как мне выйти из сложившейся ситуации.
На следующий день, этот увалень Вирмет, поджидал меня возле Школы. Я вышла из здания и увидела его, привалившегося к калитке. Он пытался выглядеть хорошо, бежал ко мне, чтобы не опоздать, но муку из волос так до конца и не вытряс, она покрывала их белой дымкой. Вирмет работал в пекарне, и как все был доволен своей работой, жизнью, и окружающей действительностью в целом.
Поклонился мне и с улыбкой сказал:
— Доброго тебе дня и удачного Вклада, Дара!
— И тебе, Вермет, — как же я не хотела его видеть и разговаривать с ним. Он для меня был символом моей будущей несвободы, клетки, с навсегда выброшенными ключами. Я еле сдержалась, чтобы не скривиться.
Инакомыслие — это способ взглянуть по-другому на проблемы
и оценить масштаб трагедии безликой массы,
уничтожающей всех, кто не подчиняется общепринятым устоям.
© А. Безбрежная
Мы связаны, мы едины и не можем выжить в одиночку — так говорили нам с рождения, другого в нашем Обществе не было. Если ты один — не существуешь. Только коллектив может тебе дать все: кров над головой, пищу, семью, работу. И если он отвернулся от тебя — считай, что ты мертв.
Разные могли быть причины, по которым могли отлучить от Общины, и это было самое страшное, что могло произойти в жизни. Все правила прописывались в Законе о Порядке и Воздаянии, который нам начинали вбивать в подкорку с детских лет. Самое главное — это быть как все, делать все согласно Закону, не быть индивидуальностью и упаси вас Прародители, если вы чем-то выделитесь! Это начало вашего конца, Агрегационное Общество таких не приемлет.
Каждую седмицу мы собирались на молитву перед Древом-Прародителем, делали подношения из цветов, приносили испеченные сладости и возносили хвалу за наше благополучие и возможность быть связанным с ним.
Древо-Прародитель существовало с незапятнанных времен. Считалось, что мы обязаны своим появлением его милости. Оно Прародитель всех людей нашего Общества. Мы были связаны с Древом невидимыми нитями, как пуповиной, и, если только она порвется, не выжить, такой закон нашего мира. И через эти невидимые нити оно объединяло нас в единую массу, людскую пену, бурлящую, производящую и разящую.
Пена людская, коллектив. Как много в этих словах для кого-то и как для некоторых это ничто, пустой звук, вызывающий протест в душе. Вот и для меня все призывы к совместным действиям, все их стремление к синергии отражалось содроганием внутри и тошнотой. Ком подкатывал к горлу, а спазмы сдавливали кишки, но я пыталась делать вид, что такая же, как и они.
Идти по пути наименьшего сопротивления было легко, наша коллективная вера была доминирующей и все то, что не вписывалось в основные ее постулаты и рамки Закона, было Инакомыслием, что очень жестоко каралось.
Но были и такие, как я — рождались, смотрели и не понимали, что с ними не так. Сначала маскировались под Общинный строй нашего Агрегированного Общества и коллективизм, социализировались как все, периодически взрывались и боялись, что все накопленное внутри прольётся неудержимой лавой проснувшегося вулкана и смоет все на своем пути, разрушит до основания их и все вокруг.
Такие мятежные души в каждой Общине подавлялись опять же массовым напором всего коллектива. При каждом таком всплеске, неудовлетворяющим требования и Законы человек, выставлялся на главной площади у Позорного столба, находившегося на деревянном постаменте, а толпа высказывала все претензии к нему, говорила, что он не так сделал и указывала на то, как он должен себя вести. Закон Морали и Нравственности, что б его.
Возможности оправдаться у тебя не было — Общество всегда право. Ты никто без него, а оно без тебя — все. И если тебя не будет, уж точно выживет.
— Ты нарушила наш Закон! — выкрикивали из толпы гневные голоса.
— Как ты могла, Дарина? — с укором сказала какая-то Уния.
— Как же тебя допустили к такой должности? Как доверили наших детей, если ты Инакомыслящая и допускаешь такие высказывания? — выкрикивал народ, слившись для меня в одну безликую массу карателей, возомнивших себя вправе осуждать меня.
— Твои родители никогда не были замечены в нарушении Закона, разве они заслужили видеть их дочь у Столба позора?
А мои родители стояли неподалеку, опустив глаза, не глядя на меня, не заступаясь — им было стыдно, что у них такая дочь. Не знаю, захотели бы они меня защитить на самом деле или наши Законы проели в их мозгах такую дыру, что они рассматривают меня только как их нарушительницу. Как бы мне хотелось, чтобы они подняли глаза и хотя бы в их взоре я увидела мимолетную жалость и поддержку. Нет... Только горечь написана на их лицах, а в моей душе от этого расползается еще большая ненависть к ним всем и жажда справедливости. Но я стою, позорно опустив глаза и не смею их поднять, иначе они увидят, как в них горит пожар несмирения и пламя решимости, а этого делать нельзя ни в коем случае. Я пока не готова быть до конца выброшенной из этого Общества и стать изгоем.
— Смотри, Инакомыслящая! — продолжала глумиться надо мной толпа, таким образом пытаясь вернуть меня на «путь истинный», по их мнению, но это уже не моя дорога, я успела где-то свернуть с нее.
— Здесь нет места таким, как ты! — кричали мне со всех сторон. Били меня словами, словно камнями, ругали, осуждали. Мне все казалось, что еще чуть-чуть и это накипь человеческая закидает меня камнями уже в прямом смысле этого слова.
Я только молча скрипела зубами и пыталась понять: «Ну почему они решили, что это они правы? Я всего лишь высказала как-то в присутствии руководителя школы, где работала наставником-педагогом, что, может, не всем детям стоит ставить одинаковые оценки?»
— В Обществе все равны! — сказала мне Глава Школы. — Все должны иметь выпускные грамоты с одинаковыми оценками.
— Но ведь знания все усваивают по-разному, — пыталась возражать дальше. — И оценки должны быть разные.
— Ты забыла, что у нас все для всех одинаково? Какая разница, с какими оценками они получат выпускной документ, если они все равно будут одинаково трудиться на благо всей Общины и Агрегации? Будет вклад в коллектив и распределение одинаковое! — резко проговорила Глава. — Дара, твое инакомыслие иногда меня настораживает. Ты будь осторожнее в своих высказываниях. На таких должностях и с такими мыслями не продержаться долго, и, в случае чего, ты знаешь, что тебя ждет.
Вот именно ее стараниями я здесь и оказалась — у Позорного столба. Глава Школы искренне считала, что она мне помогает, и таким образом я выкину неправильные мысли из головы. Я молча проглотила тогда это и не понимала, то ли со мной что-то не так, то ли с ними со всеми. Да, я с ужасом начала замечать в себе деструктивные идеи и стремление к сепаратизму все больше и больше. Это поначалу меня испугало, но вдруг почувствовала одновременно с этим, что становлюсь свободнее. Я стала постепенно возрождаться, как феникс из пепла, будто шоры с глаз разом упали, но увидела не свет, а непроглядный мрак, навязанный массовым переклиниваем сознания вокруг. Это болото топило и затягивало всех.
Инакомыслие… Это ли признак моего безумия? Или я прозрела и приняла вдруг знания, скрытое ото всех? Но были и другие. Я видела таких же, стоящих у Позорного столба на возвышении, глядящих себе под ноги, кто со злобой, кто со смирением, уже осознавшим победу большинства — толпы, коллектива. Смирившиеся и решившие прекратить борьбу как с самим с собой, так и со всем миром. А толпа забрасывала тебя словами-булыжниками, обливала помоями-правдой и ставила на тебе клеймо позора. Навсегда.
С таким клеймом тебе было негде скрыться, ты Инакомыслящий, прокаженный. Нельзя было устроится на другую работу, не мог нигде найти пристанище. Тебя не принимали в гостях — ты же принесешь заразу, пятна гнили распространятся и на них.
Давалась всего одна попытка на исправление, если второй раз попадешь к Позорному столбу — считай, что на тебе поставили крест, ты изгой, а это смерть не только социальная, но и физическая тоже.
Больше всего мне нравились те, у кого горели глаза гневом в момент публичных Воздаяний, так это называлось в нашем Агрегационном обществе. Я стояла и наблюдала за ними из толпы, и молилась Прародителям про себя: «Только не сдавайся, только не становись такими как они! Борись, молю тебя! Мы не должны дать им победить. Не дай сломать себя и вступить в болото, из которого нет выхода».
Каждый день мы детям в Школах перед занятиями читали Законы о Порядке и Воздаянии, Закон Распределения и Закон о Морали и Нравственности. Бесконечно повторяли их постулаты и вдалбливали с рождения, что мы едины, мы никто без Агрегации. Она нас кормит и дает все. Мы должны благодарить и быть открытыми, стремиться делать только ей благое.
Тягучая, как мед пелена облепляла их сознание, и проблески идей Инакомыслия увязали в ней, не попадая в разум и не давая восходить идеям, противоположным принятым Законами.
Мы двигались строем по улицам, вежливо здороваясь в соответствии с принятыми нормами:
— Доброго дня вам и удачного Вклада, Уний! — говорила женщина-прачка, идущая на работу в местный Рабочий дом, осознавая только какой же она великий вклад совершает для всех, отдавая всю себя во благо Обществу. Работу ей назначили Смотрители Общины, и она ведь будет благодарна до конца своих дней, смотреть на все незамутненным ничем разумом.
— И вам того же, Уния! — благодарил ее мужик, везя телегу с мясом, молоком и яйцами в Центр Распределения.
Все результаты материального труда сразу же поступали в Центры, а там уже дальше распределялись пропорционально между членами Общины, в зависимости от количества членов семьи. Если ты нужен обществу и полезен — будет пища и кров.
***
Зародился червяк сомнений в правильности нашего уклада, проедал мою сердцевину, не давал мне спокойно жить. Стало меня разъедать и прорывать на поступки и слова, которые не вели ни к чему хорошему. Но уже поздно — гнилое яблоко, уже есть гнилое. Это не мои слова, так меня обзывали возле Позорного столба, а потом уже и за глаза. Я себя такой не считала, наоборот, чувствовала проснувшейся. Думала, что обрету счастье где-то еще, в другом месте. Начала мечтать о жизни в другом мире, где будет Свобода. О да, я так о ней мечтала! Я слышала, что существуют такие места. У нашей Агрегации, состоящей из множества Общин, есть границы, а за их пределами все совершенно по-другому. Это была закрытая, запретная тема, но нет-нет, да и такие слухи проскальзывали, их говорили шепотом, на ушко друг другу, и с ужасом хватались за сердце:
— Да как же там они живут-то? Им приходится заботиться о собственном заработке, и все получают по-разному! Они сами должны искать себе место под солнцем, думать, как прокормить детей.
— Нет уж, у нас лучше, а Инакомыслящие — это дурной, порочный путь в никуда. Лучше стабильность здесь и не надо выделяться, все равно за нас все решат и нам так спокойней.
Всем хватало жизни здесь и сейчас, всех все устраивало. А для таких как я, заранее был приготовлен ответ — ты без нас не выживешь! Мы тебе дали все, служи до конца своих дней, до последнего твоего вздоха нам.
А я мечтала, и все больше посаженое зерно сомнений в правильности устройства нашей Агрегации прорастало во мне. Все больше стремилась моя душа туда, где люди делают, что и как хотят. Сами выбирают, кем они станут, а не так как у нас, когда по окончании Школы тебя направят работать куда скажут Смотрители Общины. Там люди решают сами, как им проводить свои выходные и вечера, сами себе выбирают пару.
И вот как-то раз случилось то, чего я так сильно боялась. Меня вызвали к Смотрителю Общины, сердце тревожно застучало в груди — я уже поняла к чему этот намечающийся разговор.
***
Заходила в зал к Смотрителю с трепетом и предчувствием надвигающего на меня шторма.
— Проходи, Дарина, — сказал мне сидящий за большим деревянным столом, убеленный сединами старик, с длинной бородой и величавой посадкой головы.
— Доброго вам дня и удачного Вклада, Уний Риций, — потупив взгляд я подошла ближе к столу, а он махнул мне рукой, указывая на ближайший стул.
— Дарина, пришло время выполнить обязанность перед Агрегацией, — торжественно начал вещать Риций. – Тебе уже исполнилось двадцать лет и, как ты знаешь, с этого возраста принято соединять пары. Вы должны выполнить свой долг, принести новых Униев в Общество. — Внимательно глядя на меня, закончил свою речь Смотритель.
Я почти захлебнулась от осознания ситуации, вот и все, теперь буду на крючке у Общества до конца моих дней. Это же конец моим мечтам! Но, что мне делать?
— Да, Уний Риций, я, конечно, исполню свой долг и сделаю Вклад, — уныло глядя перед собой, сказала тихо, а паника все больше охватывала меня.
— Пригласите Вирмета, — кивнул своему помощнику Уний Риций.
И в комнату зашел молодой парень, чуть старше меня. С темным разлохмаченными волосами, прыщавым носом и оттопыренным ухом. Оно прямо сильно отличалось от другого. Мне казалось, он не меньше меня нервничает. Уний Риций указал сесть ему напротив меня.
— Вирмет, это твоя будущая пара — Уния Дарина. Обряд соединения назначаю через пять дней, как раз в конце седмицы. Подготовьте все как обычно для подношения Древу-Прародителю и праздничные наряды. Там мы всей Общиной и поприветствуем новую пару.
Вирмет поглядывал на меня с интересом из-под вихрастой нечесаной челки. Его блуждающий взгляд по мне показывал, что парень, видимо, в мечтах уже был со мной и кучей детишек.
Уний Риций закончил речь и указал величаво рукой на дверь, мол это все, прием окончен. Мы поклонились и вышли на улицу.
— Дарина, можно я провожу тебя до дома? — спросил меня Вирмет, явно пытающийся наладить контакт.
У меня же в это момент бушевал пожар негодования — моя судьба рушилась! Я же в своих мечтах представляла, что мне удастся изменить что-то. Почему-то надеялась избежать того, что неизбежно. Не знаю как, но думала, а вдруг получится?
— Нет! — резко ответила ему. — Я хочу пройтись одна.
И направилась быстрым шагом вниз по улице. Парень меня догнал и схватил за руку:
— Подожди, Дарина, ну давай хоть немного вместе пройдемся. Мы же скоро станем парой, нам нужно узнать друг друга, — пытался меня переубедить Вирмет.
— Нет, я сказала! Не хочу! Оставь меня в покое! — выдернула свою руку и побежала от него, боясь, что он снова догонит. Но парень с недоуменным лицом остался стоять посреди дороги. Так никогда не вели себя девушки, ведь они члены Агрегации и всегда знали, что им придется соединиться, стать кому-то парой и рожать других единиц Общества. Другого они просто не знали — это у нас норма, разве они могла хотеть иного? Зато я хотела. Иногда я думала, откуда у меня вообще появилось так называемое, иное мышление? Инакомыслие, по их мнению. Вот видите, я даже не стала причислять себя больше к этому Обществу, есть Я и есть Они.
Иногда мне было страшно от этого, иногда я впадал в эйфорию — я не такая, я могу быть свободна в своих мечтах, а они нет! Они застряли в своем болоте навсегда, а я выберусь. И тут бах! И меня выдергивают из грез — становись парой и рожай детей. Шаблон, модель, выстроенная поколениями Общества. А у меня до сих пор нет точного плана, как мне выйти из сложившейся ситуации.
На следующий день, этот увалень Вирмет, поджидал меня возле Школы. Я вышла из здания и увидела его, привалившегося к калитке. Он пытался выглядеть хорошо, бежал ко мне, чтобы не опоздать, но муку из волос так до конца и не вытряс, она покрывала их белой дымкой. Вирмет работал в пекарне, и как все был доволен своей работой, жизнью, и окружающей действительностью в целом.
Поклонился мне и с улыбкой сказал:
— Доброго тебе дня и удачного Вклада, Дара!
— И тебе, Вермет, — как же я не хотела его видеть и разговаривать с ним. Он для меня был символом моей будущей несвободы, клетки, с навсегда выброшенными ключами. Я еле сдержалась, чтобы не скривиться.
