- Слава-слава Ивану! Слава победителю! Будет править нами Иван мудро! Всё честь по чести рассудит, - поет и ликует добрый люд на улицах.
Люд добрый всему подряд всегда верит и молву ту по свету разносит.
"Слыхали вы, слыхали? Иван - добрый молодец к царской дочке посватался. Диво дивное, чудо чудно сотворил: дворец красы неописуемой за одну ночь воздвиг: серебром и златом украшенный, камнями-самоцветами сияющий, с садами роскошными. Царь дочь ему свою в жены отдал, да только решили они, змеи подколодные, извести Ивана-добра молодца - сил его волшебных лишить захотели! Со света его сжить, а богатства себе заполучить. Очаровала Ивана царевна подлая чарами своими женскими, секрет Ивана выведала, кой никто более на свете не знает. Обманула жена Ивана. И всё б у нее вышло, но помогла Ване змейка-речная, от лютой смерти им спасенная, силы добру молодцу вернула.
Иван жену неверную, да отца ее - царя треклятого со двора прогнал. И сам править стал. И живем мы теперь счастливо!"
Добрый люд. Ты никогда не видишь полной правды. Разве живешь ты сейчас лучше, чем при отце моем? Помилуй.
Пьешь и гуляешь ты с ночи до утра, и с утра до ночи. Медовуху пьешь, в ус не дуешь. Забыл, что вскоре зимы придут суровые, что поля не вспаханы, трава на зиму не скошена. Ребятня босоногая бегает, сласти Ивановы - волшебные кушает - но ни рыбы, ни фруктов не ведает. Скотина вся разбежалася - траву щипет, посевы топчет. Но потом с ней, вольной, что будет. А люд гуляет, а люд поет - уж который день.
Прогнал царя и дочь его Иван - ни в жизть! Слишком оскорблен для того, слишком мести мне желает - да помучительнее. Он заточил нас в самую глубокую, самую сырую темницу, в разны камеры - чтоб одиночество с ума сводило, чтоб свет ясна солнышка мы лишь из оконца малого видели, да слышали - как люд нас поносит, а Ивана прославляет.
Но те такой была вся сказка, добрый люд. Я тихо-тихо в темнице, песнь печальную спою тебе. А ты разнеси, добрый ветер, по полям ее по равнинам. Поведай сказ настоящий - про царевну горемычную, обманщика подлого и самого прекрасного принца из речного народа.
Жизнь царской дочки - проста и безмятежна до той поры, как ни приходит весть о скорой свадьбе.
- Слушай, Василина, указ царский, - громогласно объявил мой батюшка, - пойдешь ты замуж за Ивана, крестьянского сына. И не смей ослушаться ни отца, ни мужа, иначе посажу тебя в бочку, смолой покрою и в море выкину.
Отец...никогда ранее не видела я батюшку таким, не узнавала доброго милостивого государя, не узнавала кровь свою родную. Как мог говорить он слова такие страшные? И смотрел: на меня, но словно мимо.
Отец подвел меня к окнам: и глазам я своим не поверила - рядом возвышался дворец - красоты неописуемый: серебром и золотом украшенный. Но вчера пусто на том месте было.
"Неужели колдовство темное?" - подумала я и испугалась.
А тут и сам Иван к нам пожаловал: грязными сапожищами по коврам, что купцы заморские привозили, выхаживает. Нечесаный сам, неумытый.
Возразить отцу хочу, в ноги пасть, умолять - пусть уж лучше в бочку сажает. Да только слова вымолвить не могла.
Не боялась я идти за крестьянского сына, не кривила лицо свое белое, что неряшлив он - не судила его за то. Не желала я богатств и о принцах заморских не мечтала.
Сызмальства царская дочь знает - кого царь-батюшка посватает, тот ей суженым и будет. А там уж стерпится.
Да только слишком глаза у Ивана злые были, холодные.
Царства нашего желал он и тела моего девичьего.
Сыграли мы свадьбу пышную, столы яствами ломились, три дня и три ночи гуляли. А муж мой нареченный громче всех песни горланил, в ладоши хлопал, девок щипал да над скоморохами потешался. А мне горько было. Но разве могла я супротив что сказать.
Только раз на крыльцо выкралась - чтоб хоть немного слезой сердце успокоить. Но вижу - сидит там скоморох, над которым муж сильнее всех издевался. Не плачет, ни скорбит, просто вдаль смотрит, на солнце уходящее.
- Здравствуй, Василина Царевна, - тихо молвит, - садись рядом, коль не брезгуешь. Молвы не бойся: муж твой, хозяин мой уж сладкой медовухи напился с добрым людом, никому до нас дела нет.
- Не брезгую я, добрый скоморох. И молвы не боюсь, - села к нему на крыльцо, украдкой посматриваю, а на душе хорошо так становится: лицо его веселыми красками покрыто, колпак пестрый и одежки с бубенчикам, но сам плечистый и голос добрый. - Хочу последний раз свободы вдохнуть. Да с приятным человеком побеседовать.
- Не мил тебе супруг твой, царевна? - с интересом на меня поглядывает.
- Да разве важно то. Он муж мой, а я в его подчинении.
Вздохнул скоморох горько-горько.
- Слышал я, грозился он все царство по дощечкам порушить, коль ему ты не повинуешься.
Не знала я этого, и еще горше на душе стало. Теперь волей-неволей - но не уйти мне от супруга нелюбимого.
- Не дам я царство в обиду, - шепчу тихо-тихо. - Ты прости, скоморох подневольный, глупый люд за шутки его, за то, как над тобой потешается. Я дам тебе скоморох серьги свои золотые - беги хоть ты на волю.
Улыбнулся он - грустно-грустно.
- Разве можно за смех сердиться, - головой качает по-доброму. - Но не помогут мне серьги, Царевна. Муж твой колдовством владеет, но каким не могу я молвить. Узнай ты секрет его, и оба мы свободны стали бы. Прости меня и ты, царевна.
Но за что не сказал, как я ни выпытавала.
- Полюбуйся со мной закатом свободным, - только молвил.
Глубоко в душу мне запали слова скомороха. И решилась я на хитрость пойти. Кару за то принять я готова - лишь бы народ спасти, отца да друга.
Три дня и три ночи пировал Иван, а на четвертую ко мне явился. Дыханием зловонным обдает, качает его из стороны в сторону, в уста целовать пытается.
- Погоди, Ваня, - молвила я ласково, - ты, муж мой нареченный, такой дворец за одну ночь воздвиг - силен ты и прекрасен. Вот только нет в дворце нашем - озера с водицей прозрачной - чтоб могла я рубахи тебе расшивать узорами с ним рядом.
Расхохотался Иван и грубым голосом, раскатами крикнул:
- Будет тебе озеро!
- Вот как будет, так и стану твоею, - храбрюсь, а внутри всё трясется.
Но Ивану вызов мой по нраву пришелся, согласился он.
Велел в светлице своей сидеть, но я ослушалась: выскользнула в сад следом. Смотрю: снял Иван с руки кольцо золотое, потер, и появился пред ним молодец пригожий: пусть кожа синяя и волосы длинные на волну морскую похожи, но статен, а глаза - добрые. Как увидела я их - чуть не ахнула - скоморох то был мой, кто в сердце уже поселился.
Поклонился он Ивану, рукой взмахнул, в ладони хлопнул - и озеро средь сада водной гладью засверкало. Побежала я со всех ног, из сундука, что от батюшки привезла сонных трав достала, растолкала сама руками, да в медовуху насыпала. Как Иван пришел, поднесла ему чарку - мол, выпей, а тот и не отказался. И сразу богатырским сном уснул.
Сняла я скорее кольцо с руки его. Три раза потерла, и явился милый взгляду моему.
- Унеси меня скорее, - прошу. Тот медлить и не стал.
Принес он меня на речной берег, усадил у воды прохладной, сам реке да рыбам поклонился.
- Марин - мое имя, царевна, - с грустью, но нежно молвит, а сам лица моего касается, да так, что сердце мое то стучит сильней, то замирает. - Принц я речного народа. Издавна мы с вами бок о бок живем, печали-грусти не ведая. Нравятся нам работяги простые: мужики да бабы, кто рыбу ловить да водой ходят - кто в поте лица трудятся. Помогали им всегда, чем могли.
Глянула я вдаль, куда Марин смотрел: а там дома - крепкие да ладные, там град наш раскинулся, вот только спит он, дурманом Ивановым опьяненный. Тоска за сердце схватила, горько душе моей стало.
- Как же случилось, что в услужение Ивана ты попал? - выпытываю. - Зачем добрый люд работящий споил? Зачем меня Ивану отдал?
Опустил Марин очи, тоски-печали полные.
- Иван поодаль от всех жил, в самой крайней избе, нелюдим был, отца с матушкой не слушал. Ленив, но хитер и тщеславен. Только и искал, как от работ уклониться, где и кого обмануть. Как-то раз шел он с похмела, хотел воды в реке зачерпнуть, чтоб умыться, да упал, утонул бы, но пожалела его сестрица моя - фея речная, на берег выкинула, а он хвать, поймал ее. Лютой смертью грозил: сварить аль изжарить. Заступился я за сестру любимую, взамен жизни ее - сам в услужение пошел.
Богатства ему даровал невиданные, да всё Ивану не хватает. Всё царство подавай, но и того мало.
О красе твоей слава по народу ходит. Я и сам бывало дождиком в окно постучусь к тебе да погромче, а ты сидишь - ни грозы лютой, ни ветров не боишься - всем силам природы улыбаешься. И я улыбнусь - разгоню тучи, а сам тобой из лужицы под ставнями любуюсь.
И молвит Иван - влюби в меня дочку царскую, Василину-Царевну. Воспротивился я: где же видно, чтоб сердце заставить полюбить можно было. Не в моей то власти, - отвечаю.
Иван тогда на хитрость пошел: к царю-батюшке с дарами да угрозами. Велел насильно тебя в жены отдать, не то худо всем будет. А покуда кольцо моё заветное у Ивана на пальце - подчиняюсь ему - колдовство свое показал - так, словно Иван то колдует, что сам Иван за ночь дворец воздвиг, что сам Иван всё царство с землей сравнять может.
Замолчал Марин, загорюнился. И мне на сердце тяжко, обняла его горемычного.
- Не виновен ты, - зашептала. А у самой тепло на сердце - все ночи и дни сидеть так, бед не зная. И чтоб принц речной рядом был, моим только.
- Но теперь кольцо к тебя, Василинушка, освободи меня, отпусти к братьям и сестрам, а я колдовство разрушу, Ивана - за тридевять земель выгоню.
Достала я колечно заветное, а душа плачет, надрывается: как же отпустить мне его, коль так по сердцу пришелся, белый свет мне без принца речного не мил станет. Видит Марин слезы мои, целует в щеки белые, уста алые - но не сладко то, солено.
- Отпущу, ненаглядный мой, - шепчу.
Смотрю, но нет кольца в руке. А шмель мохнатый о землю ударился да Иваном обернулся.
- Неужто обмануть меня вы вздумали, - смеется подло, кольцо на палец надевает. - Неужто думал ты, принц речной, что я простофиля? Я сестру твою следующим днем поймал, в кадку посадил - чтоб не сбежала. Просила она меня, молила: отпусти братца милого, но не зря я не слушал. Как проснулся, увидал, что жены нет моей неверной, сразу понял, обманули вы меня, змеи подколодные, и велел фее речной шмелем обратить - найти изменщиков.
Достал Иван из-за пазухи змейку маленькую, та шипит, извивается, человечьими слезами плачет.
- Ну, - молвит Иван, - зажарю ее, иль удушу, а затем царство пылью сделаю!
- Помилуй, - упала я в ноги Ивана, - отпусти змейку речную, отпусти фею милую, твоей я стану на веки!
Рассмеялся Иван, змейку под ноги кинул, кольцо потер:
- Жену мою неверную в темницу с царем-батюшкой, - приказывает, - а меня государем сделай. Пусть люд честной меня прославляет.
Но стоит мой Марин, не шевелится. Только змейка калачиком свернулась, и засверкали молнии, и гром раздался, и очутилась я в темнице сырой, одна-одинешенька. Отец мой только за стеной тихо плачет, себя клянет, а меня не слышит.
А Иван ко мне захаживает, смеется, потешается.
- И фея речная, и принц - теперь у меня в услужении, что ни прикажу - всё сделают. Сестра за брата боится, а брат - за тебя и сестрицу. Просит меня Царевну не трогать. Но дам я тебе выбор, Василинушка - жена моя неверная, стань моей добровольно, на сене здесь, как девка отдайся, пощажу я тебя и отца твоего, прощу и будем жить-поживать, в мире да согласии. Один раз предложил я тебе, Василина, второй, но коль и на третий ты откажешься - полетит глава с плеч царя-батюшки, а перед этим ты моей все равно станешь - волей-неволей, но жена ты моя, право имею.
Третий день исходит сегодня, прощай, солнышко ясное, прощай люд мой добрый, не держу я зла на тебя за песни твои потешные. Отдам я сегодня честь девичью Ивану, только сердцем с принцем речным своим буду. Вот уж поступь его тяжелая слышится.
Вошел Иван в темницу мою сырую, не жива, не мертва я от страха, кафтан снял узорами расписанный. Не зажмурилась я, только в подол свой покрепче вцепилась.
- Делай, что хочешь, - тихо молвлю, в очи смотрю неотрывно, - но люблю я только Марина, принца речного.
Тут Иван как взвоет, как за руку схватится да от боли дикой скрючится. Кольцо на пальце шипит, плавится. И в пыль обратилось, а над Иваном Марин мой возвышается. Рукой взмахивает, поодаль откидывает и предо мной на колени становится.
- Василинушка, - молвит ласково, - Царевна моя, ненаглядная, любовь твоя заклятие разбила, от обещания меня и сестрицу мою освободила. Вольны мы теперича делать, что пожелается.
Улыбается, в уста меня целует - сладко.
- Я сердце свое давно тебе отдал. Согласись стать моей женой, Василинушка, - шепчет. - Дворец я воздвигну белокаменный, на берегу речки жить с тобой мы будем, родных своих навещать да люду помогать честному.
Заплакала я от счастья.
- Не нужен мне дворец белокаменный, только ты рядом был бы да детишки наши - мал, мала и меньше.
Засмеялся Марин, закружил меня в объятиях, в ладоши хлопнул - и ушло всё колдовство Иваново - забыл люд о нем, да и о свадьбе нашей.
Отец мой, царь-батюшка, людом дальше правил - всё честь по чести делал.
А мы с Марином в домике дубовом, крепком, на речном берегу жили: люду простому добрым словом и делом помогали, к царю-батюшке в гости хаживали да речному народу улыбались. А там уж и внук наш старший править стал.
И были то времена добрые да славные, когда жили все долго и счастливо.
Люд добрый всему подряд всегда верит и молву ту по свету разносит.
"Слыхали вы, слыхали? Иван - добрый молодец к царской дочке посватался. Диво дивное, чудо чудно сотворил: дворец красы неописуемой за одну ночь воздвиг: серебром и златом украшенный, камнями-самоцветами сияющий, с садами роскошными. Царь дочь ему свою в жены отдал, да только решили они, змеи подколодные, извести Ивана-добра молодца - сил его волшебных лишить захотели! Со света его сжить, а богатства себе заполучить. Очаровала Ивана царевна подлая чарами своими женскими, секрет Ивана выведала, кой никто более на свете не знает. Обманула жена Ивана. И всё б у нее вышло, но помогла Ване змейка-речная, от лютой смерти им спасенная, силы добру молодцу вернула.
Иван жену неверную, да отца ее - царя треклятого со двора прогнал. И сам править стал. И живем мы теперь счастливо!"
Добрый люд. Ты никогда не видишь полной правды. Разве живешь ты сейчас лучше, чем при отце моем? Помилуй.
Пьешь и гуляешь ты с ночи до утра, и с утра до ночи. Медовуху пьешь, в ус не дуешь. Забыл, что вскоре зимы придут суровые, что поля не вспаханы, трава на зиму не скошена. Ребятня босоногая бегает, сласти Ивановы - волшебные кушает - но ни рыбы, ни фруктов не ведает. Скотина вся разбежалася - траву щипет, посевы топчет. Но потом с ней, вольной, что будет. А люд гуляет, а люд поет - уж который день.
Прогнал царя и дочь его Иван - ни в жизть! Слишком оскорблен для того, слишком мести мне желает - да помучительнее. Он заточил нас в самую глубокую, самую сырую темницу, в разны камеры - чтоб одиночество с ума сводило, чтоб свет ясна солнышка мы лишь из оконца малого видели, да слышали - как люд нас поносит, а Ивана прославляет.
Но те такой была вся сказка, добрый люд. Я тихо-тихо в темнице, песнь печальную спою тебе. А ты разнеси, добрый ветер, по полям ее по равнинам. Поведай сказ настоящий - про царевну горемычную, обманщика подлого и самого прекрасного принца из речного народа.
Жизнь царской дочки - проста и безмятежна до той поры, как ни приходит весть о скорой свадьбе.
- Слушай, Василина, указ царский, - громогласно объявил мой батюшка, - пойдешь ты замуж за Ивана, крестьянского сына. И не смей ослушаться ни отца, ни мужа, иначе посажу тебя в бочку, смолой покрою и в море выкину.
Отец...никогда ранее не видела я батюшку таким, не узнавала доброго милостивого государя, не узнавала кровь свою родную. Как мог говорить он слова такие страшные? И смотрел: на меня, но словно мимо.
Отец подвел меня к окнам: и глазам я своим не поверила - рядом возвышался дворец - красоты неописуемый: серебром и золотом украшенный. Но вчера пусто на том месте было.
"Неужели колдовство темное?" - подумала я и испугалась.
А тут и сам Иван к нам пожаловал: грязными сапожищами по коврам, что купцы заморские привозили, выхаживает. Нечесаный сам, неумытый.
Возразить отцу хочу, в ноги пасть, умолять - пусть уж лучше в бочку сажает. Да только слова вымолвить не могла.
Не боялась я идти за крестьянского сына, не кривила лицо свое белое, что неряшлив он - не судила его за то. Не желала я богатств и о принцах заморских не мечтала.
Сызмальства царская дочь знает - кого царь-батюшка посватает, тот ей суженым и будет. А там уж стерпится.
Да только слишком глаза у Ивана злые были, холодные.
Царства нашего желал он и тела моего девичьего.
Сыграли мы свадьбу пышную, столы яствами ломились, три дня и три ночи гуляли. А муж мой нареченный громче всех песни горланил, в ладоши хлопал, девок щипал да над скоморохами потешался. А мне горько было. Но разве могла я супротив что сказать.
Только раз на крыльцо выкралась - чтоб хоть немного слезой сердце успокоить. Но вижу - сидит там скоморох, над которым муж сильнее всех издевался. Не плачет, ни скорбит, просто вдаль смотрит, на солнце уходящее.
- Здравствуй, Василина Царевна, - тихо молвит, - садись рядом, коль не брезгуешь. Молвы не бойся: муж твой, хозяин мой уж сладкой медовухи напился с добрым людом, никому до нас дела нет.
- Не брезгую я, добрый скоморох. И молвы не боюсь, - села к нему на крыльцо, украдкой посматриваю, а на душе хорошо так становится: лицо его веселыми красками покрыто, колпак пестрый и одежки с бубенчикам, но сам плечистый и голос добрый. - Хочу последний раз свободы вдохнуть. Да с приятным человеком побеседовать.
- Не мил тебе супруг твой, царевна? - с интересом на меня поглядывает.
- Да разве важно то. Он муж мой, а я в его подчинении.
Вздохнул скоморох горько-горько.
- Слышал я, грозился он все царство по дощечкам порушить, коль ему ты не повинуешься.
Не знала я этого, и еще горше на душе стало. Теперь волей-неволей - но не уйти мне от супруга нелюбимого.
- Не дам я царство в обиду, - шепчу тихо-тихо. - Ты прости, скоморох подневольный, глупый люд за шутки его, за то, как над тобой потешается. Я дам тебе скоморох серьги свои золотые - беги хоть ты на волю.
Улыбнулся он - грустно-грустно.
- Разве можно за смех сердиться, - головой качает по-доброму. - Но не помогут мне серьги, Царевна. Муж твой колдовством владеет, но каким не могу я молвить. Узнай ты секрет его, и оба мы свободны стали бы. Прости меня и ты, царевна.
Но за что не сказал, как я ни выпытавала.
- Полюбуйся со мной закатом свободным, - только молвил.
Глубоко в душу мне запали слова скомороха. И решилась я на хитрость пойти. Кару за то принять я готова - лишь бы народ спасти, отца да друга.
Три дня и три ночи пировал Иван, а на четвертую ко мне явился. Дыханием зловонным обдает, качает его из стороны в сторону, в уста целовать пытается.
- Погоди, Ваня, - молвила я ласково, - ты, муж мой нареченный, такой дворец за одну ночь воздвиг - силен ты и прекрасен. Вот только нет в дворце нашем - озера с водицей прозрачной - чтоб могла я рубахи тебе расшивать узорами с ним рядом.
Расхохотался Иван и грубым голосом, раскатами крикнул:
- Будет тебе озеро!
- Вот как будет, так и стану твоею, - храбрюсь, а внутри всё трясется.
Но Ивану вызов мой по нраву пришелся, согласился он.
Велел в светлице своей сидеть, но я ослушалась: выскользнула в сад следом. Смотрю: снял Иван с руки кольцо золотое, потер, и появился пред ним молодец пригожий: пусть кожа синяя и волосы длинные на волну морскую похожи, но статен, а глаза - добрые. Как увидела я их - чуть не ахнула - скоморох то был мой, кто в сердце уже поселился.
Поклонился он Ивану, рукой взмахнул, в ладони хлопнул - и озеро средь сада водной гладью засверкало. Побежала я со всех ног, из сундука, что от батюшки привезла сонных трав достала, растолкала сама руками, да в медовуху насыпала. Как Иван пришел, поднесла ему чарку - мол, выпей, а тот и не отказался. И сразу богатырским сном уснул.
Сняла я скорее кольцо с руки его. Три раза потерла, и явился милый взгляду моему.
- Унеси меня скорее, - прошу. Тот медлить и не стал.
Принес он меня на речной берег, усадил у воды прохладной, сам реке да рыбам поклонился.
- Марин - мое имя, царевна, - с грустью, но нежно молвит, а сам лица моего касается, да так, что сердце мое то стучит сильней, то замирает. - Принц я речного народа. Издавна мы с вами бок о бок живем, печали-грусти не ведая. Нравятся нам работяги простые: мужики да бабы, кто рыбу ловить да водой ходят - кто в поте лица трудятся. Помогали им всегда, чем могли.
Глянула я вдаль, куда Марин смотрел: а там дома - крепкие да ладные, там град наш раскинулся, вот только спит он, дурманом Ивановым опьяненный. Тоска за сердце схватила, горько душе моей стало.
- Как же случилось, что в услужение Ивана ты попал? - выпытываю. - Зачем добрый люд работящий споил? Зачем меня Ивану отдал?
Опустил Марин очи, тоски-печали полные.
- Иван поодаль от всех жил, в самой крайней избе, нелюдим был, отца с матушкой не слушал. Ленив, но хитер и тщеславен. Только и искал, как от работ уклониться, где и кого обмануть. Как-то раз шел он с похмела, хотел воды в реке зачерпнуть, чтоб умыться, да упал, утонул бы, но пожалела его сестрица моя - фея речная, на берег выкинула, а он хвать, поймал ее. Лютой смертью грозил: сварить аль изжарить. Заступился я за сестру любимую, взамен жизни ее - сам в услужение пошел.
Богатства ему даровал невиданные, да всё Ивану не хватает. Всё царство подавай, но и того мало.
О красе твоей слава по народу ходит. Я и сам бывало дождиком в окно постучусь к тебе да погромче, а ты сидишь - ни грозы лютой, ни ветров не боишься - всем силам природы улыбаешься. И я улыбнусь - разгоню тучи, а сам тобой из лужицы под ставнями любуюсь.
И молвит Иван - влюби в меня дочку царскую, Василину-Царевну. Воспротивился я: где же видно, чтоб сердце заставить полюбить можно было. Не в моей то власти, - отвечаю.
Иван тогда на хитрость пошел: к царю-батюшке с дарами да угрозами. Велел насильно тебя в жены отдать, не то худо всем будет. А покуда кольцо моё заветное у Ивана на пальце - подчиняюсь ему - колдовство свое показал - так, словно Иван то колдует, что сам Иван за ночь дворец воздвиг, что сам Иван всё царство с землей сравнять может.
Замолчал Марин, загорюнился. И мне на сердце тяжко, обняла его горемычного.
- Не виновен ты, - зашептала. А у самой тепло на сердце - все ночи и дни сидеть так, бед не зная. И чтоб принц речной рядом был, моим только.
- Но теперь кольцо к тебя, Василинушка, освободи меня, отпусти к братьям и сестрам, а я колдовство разрушу, Ивана - за тридевять земель выгоню.
Достала я колечно заветное, а душа плачет, надрывается: как же отпустить мне его, коль так по сердцу пришелся, белый свет мне без принца речного не мил станет. Видит Марин слезы мои, целует в щеки белые, уста алые - но не сладко то, солено.
- Отпущу, ненаглядный мой, - шепчу.
Смотрю, но нет кольца в руке. А шмель мохнатый о землю ударился да Иваном обернулся.
- Неужто обмануть меня вы вздумали, - смеется подло, кольцо на палец надевает. - Неужто думал ты, принц речной, что я простофиля? Я сестру твою следующим днем поймал, в кадку посадил - чтоб не сбежала. Просила она меня, молила: отпусти братца милого, но не зря я не слушал. Как проснулся, увидал, что жены нет моей неверной, сразу понял, обманули вы меня, змеи подколодные, и велел фее речной шмелем обратить - найти изменщиков.
Достал Иван из-за пазухи змейку маленькую, та шипит, извивается, человечьими слезами плачет.
- Ну, - молвит Иван, - зажарю ее, иль удушу, а затем царство пылью сделаю!
- Помилуй, - упала я в ноги Ивана, - отпусти змейку речную, отпусти фею милую, твоей я стану на веки!
Рассмеялся Иван, змейку под ноги кинул, кольцо потер:
- Жену мою неверную в темницу с царем-батюшкой, - приказывает, - а меня государем сделай. Пусть люд честной меня прославляет.
Но стоит мой Марин, не шевелится. Только змейка калачиком свернулась, и засверкали молнии, и гром раздался, и очутилась я в темнице сырой, одна-одинешенька. Отец мой только за стеной тихо плачет, себя клянет, а меня не слышит.
А Иван ко мне захаживает, смеется, потешается.
- И фея речная, и принц - теперь у меня в услужении, что ни прикажу - всё сделают. Сестра за брата боится, а брат - за тебя и сестрицу. Просит меня Царевну не трогать. Но дам я тебе выбор, Василинушка - жена моя неверная, стань моей добровольно, на сене здесь, как девка отдайся, пощажу я тебя и отца твоего, прощу и будем жить-поживать, в мире да согласии. Один раз предложил я тебе, Василина, второй, но коль и на третий ты откажешься - полетит глава с плеч царя-батюшки, а перед этим ты моей все равно станешь - волей-неволей, но жена ты моя, право имею.
Третий день исходит сегодня, прощай, солнышко ясное, прощай люд мой добрый, не держу я зла на тебя за песни твои потешные. Отдам я сегодня честь девичью Ивану, только сердцем с принцем речным своим буду. Вот уж поступь его тяжелая слышится.
Вошел Иван в темницу мою сырую, не жива, не мертва я от страха, кафтан снял узорами расписанный. Не зажмурилась я, только в подол свой покрепче вцепилась.
- Делай, что хочешь, - тихо молвлю, в очи смотрю неотрывно, - но люблю я только Марина, принца речного.
Тут Иван как взвоет, как за руку схватится да от боли дикой скрючится. Кольцо на пальце шипит, плавится. И в пыль обратилось, а над Иваном Марин мой возвышается. Рукой взмахивает, поодаль откидывает и предо мной на колени становится.
- Василинушка, - молвит ласково, - Царевна моя, ненаглядная, любовь твоя заклятие разбила, от обещания меня и сестрицу мою освободила. Вольны мы теперича делать, что пожелается.
Улыбается, в уста меня целует - сладко.
- Я сердце свое давно тебе отдал. Согласись стать моей женой, Василинушка, - шепчет. - Дворец я воздвигну белокаменный, на берегу речки жить с тобой мы будем, родных своих навещать да люду помогать честному.
Заплакала я от счастья.
- Не нужен мне дворец белокаменный, только ты рядом был бы да детишки наши - мал, мала и меньше.
Засмеялся Марин, закружил меня в объятиях, в ладоши хлопнул - и ушло всё колдовство Иваново - забыл люд о нем, да и о свадьбе нашей.
Отец мой, царь-батюшка, людом дальше правил - всё честь по чести делал.
А мы с Марином в домике дубовом, крепком, на речном берегу жили: люду простому добрым словом и делом помогали, к царю-батюшке в гости хаживали да речному народу улыбались. А там уж и внук наш старший править стал.
И были то времена добрые да славные, когда жили все долго и счастливо.
