И горечь, копившаяся в ней, непримиримость вдруг набирают в ней силу и поднимаются к самому её горлу небывалой мощью. Алекто падает на колени, не видя, не слыша ничего вокруг, и издаёт истошный, ужасный, пронзительный крик.
–Ненавижу! – слово переходит в визг и рёв, которые призываются её, чтобы пробить глухоту Великой Ночи, которая не защитила дочерей своих и бросила их в полотно дня на презрение.
Алекто кричит и её крик заполняет всё, что она могла бы разрушить, он наполняет её собою, заменяет ей всё, и наконец, обрывается с неожиданной резкостью.
Мёртвая Алекто ничком падает на землю, освобождённая от себя, и тотчас её тело расползается на тысячи маленьких чёрных змеек…
Ей уже решительно всё безразлично: и то, что этот крик напугал людей и богов; и то, что Сатурн уже прознал о клятве Юноны и пришёл к ней на беседу; и даже то, что сёстры её – Мегера и Тисифона, ощутив одно с нею отчаяние, разделили с нею этот крик, и пали замертво, и также расползлись на мелких чёрных змеек.
–Эта троица принесла нам одни беды! Их отродья расползлись по всему свету сеять раздор, ревность и ярость! – так будет жаловаться Юнона.
–Их надо было сразу заточить навечно в темноте! – запоздало спохватиться Плутон, усиленно делая вид, что он ни разу не обращался сам к Алекто, чтоб извести потенциальных врагов своих.
–Они отравили нам сердца и души, наши народы…
–Вселили ревность и расплодили зависть!
–Это всё они виноваты.
Сочувствия, сочувствия богов друг к другу – о, сколько их было в те дни? В те дни, когда Юнона величественно восседала на троне, качая головой, кляня всерьёз троицу, и виня их в грядущих бедах.
В те дни, когда расползались по свету змеи, находя приют в сердцах и умах, вползающие незаметно внутрь человеческого существа и вроде бы отравляя их.
Сколько же было этих сочувствий, в которых не нашлось ни одного слова в защиту несчастных сестёр, не выдержавших откровенного лицемерия?
Впрочем, кто обвинил бы богов в лицемерии? А кто обвинил бы их в жестокости? Кто этот смельчак? Кто этот человек, бог или герой, который фразы: «ты никогда не была нам нужна» заменил бы на: «ты была нужна всем. Очень нужна, и от того неудобна»?
–Ненавижу! – слово переходит в визг и рёв, которые призываются её, чтобы пробить глухоту Великой Ночи, которая не защитила дочерей своих и бросила их в полотно дня на презрение.
Алекто кричит и её крик заполняет всё, что она могла бы разрушить, он наполняет её собою, заменяет ей всё, и наконец, обрывается с неожиданной резкостью.
Мёртвая Алекто ничком падает на землю, освобождённая от себя, и тотчас её тело расползается на тысячи маленьких чёрных змеек…
Ей уже решительно всё безразлично: и то, что этот крик напугал людей и богов; и то, что Сатурн уже прознал о клятве Юноны и пришёл к ней на беседу; и даже то, что сёстры её – Мегера и Тисифона, ощутив одно с нею отчаяние, разделили с нею этот крик, и пали замертво, и также расползлись на мелких чёрных змеек.
–Эта троица принесла нам одни беды! Их отродья расползлись по всему свету сеять раздор, ревность и ярость! – так будет жаловаться Юнона.
–Их надо было сразу заточить навечно в темноте! – запоздало спохватиться Плутон, усиленно делая вид, что он ни разу не обращался сам к Алекто, чтоб извести потенциальных врагов своих.
–Они отравили нам сердца и души, наши народы…
–Вселили ревность и расплодили зависть!
–Это всё они виноваты.
Сочувствия, сочувствия богов друг к другу – о, сколько их было в те дни? В те дни, когда Юнона величественно восседала на троне, качая головой, кляня всерьёз троицу, и виня их в грядущих бедах.
В те дни, когда расползались по свету змеи, находя приют в сердцах и умах, вползающие незаметно внутрь человеческого существа и вроде бы отравляя их.
Сколько же было этих сочувствий, в которых не нашлось ни одного слова в защиту несчастных сестёр, не выдержавших откровенного лицемерия?
Впрочем, кто обвинил бы богов в лицемерии? А кто обвинил бы их в жестокости? Кто этот смельчак? Кто этот человек, бог или герой, который фразы: «ты никогда не была нам нужна» заменил бы на: «ты была нужна всем. Очень нужна, и от того неудобна»?
