–Запасы-то мои…того, забрали?
–Забрали, – подтвердила Лагерт, – что нашли, то точно забрали, хотя приказ им был дан сильно и не искать.
И Лагерт взглянула на на Айхану, желая убедится что та поняла.
–А как же мы теперь? – Айхана пока не поняла, а может и не дано ей было понять вовсе и не слышат было бы удобнее.
–Приходи на раздачу, – предложила Лагерт, – как все приходи.
Айхана кивнула и опрометью, боясь, что сейчас всё переменится, бросилась прочь, в объятия злой зимы.
Лагерт только усмехнулась – таить от поселения причину, по которой привели к Великому Жрецу Айхану не было смысла. Ровно как и не было смысла её наказывать. Уже завтра поселение всё равно узнает, что Айхана – одна из тех, для кого, собственно и был задуман сбор всего, что осталось, утаила от своих же жителей запасы. Малые запасы, да, но зима никого не щадит. Холод бьет по всем, приводит за руку голод и тут уже тяжелее будет поселению смотреть на Айхану по-прежнему.
–Может быть, она права и нет у меня сердца? – спросила Лагерт задумчиво, когда Алмос, кое-как овладев собой, вернулся к работе. Он застал её у очага, который мог согреть жилище лишь вблизи себя и не прогревал и половины комнаты.
–С чего ты так решила? – спросил Великий Жрец. Его жизнь сложилась вокруг тяжёлых разговоров, неудобной правды и мрачных, подчас беспощадных решений. Он видел, как зачерствела Лагерт, отсекая от себя мешающее сострадание и точечное милосердство, как тяжело, но всё-таки удалось ей перенять его долг – мыслить о большинстве.
–Я понимаю Айхану, она не верила нам, никому не верила, боялась, что мы их забудем. Да, понимаю, но я не чувствую к ней жалости. Я не знаю как поступила бы на её месте, может быть также. Но я вижу, как поступили другие. Я помню, как Ринд принесла единственное яйцо и кусок хлеба, настолько у неё ничего не было, как стыдилась этого, а у неё вед тоже дочь, одна, да, но хворая.
–Зло бывает разное, сердце тоже, Лагерт. Мы позаботились о благе для всех, разделили то немногое, что удалось собрать, чтобы хватило ещё на пару неделей, в случае чего. Но ветра стихают, быть может уже к концу этой недели охотники снова пойдут по тропам. Но кто знает? Мы думали о благе, разве в этом нет сердца? У нас зима, тяжёлая зима, мы должны спасти большинство, думать о большинстве и многие это приняли. Разве в этом не сердце? Для одного дома мы стала бессердечны, да, жестоки, непонимающие, а для других? К той же Ринд сходи – спроси, что думает она. Протянула бы она эту зиму, если бы не были бы поделены запасы?
Слова Великого Жреца утешили Лагерт, она кивнула, поднялась:
–Всю жизнь свою тебе благодарна. За помощь, за слова.
–На всё воля богов, – отмахнулся Великий Жрец. – И на сердце их воля, и на бессердечие. Это удобно, когда приходится принимать тяжёлое решение и неудобно, если решение тебя не устраивает.
–Я пойду, – сказала Лагерт, обдумывая слова Алмоса, – у меня ещё дела. Надо вписать всё, что нашли, в расчёт, по-новому перераспределить.
–Да, только скажи мне правду… как ты догадалась? Из-за того лишь, что Айхана на распределении не стала шума наводить?
Нет, догадаться только по этому факту было нельзя. Причин для такого поведения могло быть много – и шок, и ужас Айханы, и попытка рассчитать что делать с полученным, и просто оцепенение от холода.
Нет, не по этому поняла Лагерт. Она поступила проще и как-то. Встретив на улице младшую дочь Айханы, что торопливо пересекала двор, возвращаясь от соседки с чашей, спросила, не голодают ли они и что приготовила мама на обед.
–Похлёбка была!– не задумываясь, ответила Санна. – И хлеб.
И Санна побежала дальше, а Лагерт убедилась в своей правоте и поспешила за охотниками.
–Бессердечно допросила ребенка, – ответила Лагерт и слегка улыбнулась. – Аки волчица набросилась на невинное дитя.
–Иди уже, – отозвался Алмос, – а то оттает сердце у очага, там останется только на богов всё свалить.
Лагерт скрылась в зимнем холоде, а Великий Жрец остался у очага. Ему нездоровилось, в последнее время сильно ныло в желудке, до помутнения в глазах. Он знал что это значит, но не боялся и скрывал свой недуг от Лагерт, не желая её переживаний. В конце концов, она не сможет его излечить, зато будет нервничать. А есть ли в этом сердце? Алмос рассудил что нет, он выбрал беспощадную внезапность своего грядущего ухода. Единственное, чего он хотел, это чтобы охотники стали снова добывать пищу, чтобы начала ослабевать стихия голода, чтобы тому, кто придёт следом, было легче.
Но ничего – уже скоро, скоро ослабнут ветры, перестанет заметать дороги, уже охота пойдёт. А с остальным – по мере оживления – и с жалостью, и с сердцем, и с Айханой, если к тому времени от неё останется что-то большее, чем тень.
–Забрали, – подтвердила Лагерт, – что нашли, то точно забрали, хотя приказ им был дан сильно и не искать.
И Лагерт взглянула на на Айхану, желая убедится что та поняла.
–А как же мы теперь? – Айхана пока не поняла, а может и не дано ей было понять вовсе и не слышат было бы удобнее.
–Приходи на раздачу, – предложила Лагерт, – как все приходи.
Айхана кивнула и опрометью, боясь, что сейчас всё переменится, бросилась прочь, в объятия злой зимы.
Лагерт только усмехнулась – таить от поселения причину, по которой привели к Великому Жрецу Айхану не было смысла. Ровно как и не было смысла её наказывать. Уже завтра поселение всё равно узнает, что Айхана – одна из тех, для кого, собственно и был задуман сбор всего, что осталось, утаила от своих же жителей запасы. Малые запасы, да, но зима никого не щадит. Холод бьет по всем, приводит за руку голод и тут уже тяжелее будет поселению смотреть на Айхану по-прежнему.
–Может быть, она права и нет у меня сердца? – спросила Лагерт задумчиво, когда Алмос, кое-как овладев собой, вернулся к работе. Он застал её у очага, который мог согреть жилище лишь вблизи себя и не прогревал и половины комнаты.
–С чего ты так решила? – спросил Великий Жрец. Его жизнь сложилась вокруг тяжёлых разговоров, неудобной правды и мрачных, подчас беспощадных решений. Он видел, как зачерствела Лагерт, отсекая от себя мешающее сострадание и точечное милосердство, как тяжело, но всё-таки удалось ей перенять его долг – мыслить о большинстве.
–Я понимаю Айхану, она не верила нам, никому не верила, боялась, что мы их забудем. Да, понимаю, но я не чувствую к ней жалости. Я не знаю как поступила бы на её месте, может быть также. Но я вижу, как поступили другие. Я помню, как Ринд принесла единственное яйцо и кусок хлеба, настолько у неё ничего не было, как стыдилась этого, а у неё вед тоже дочь, одна, да, но хворая.
–Зло бывает разное, сердце тоже, Лагерт. Мы позаботились о благе для всех, разделили то немногое, что удалось собрать, чтобы хватило ещё на пару неделей, в случае чего. Но ветра стихают, быть может уже к концу этой недели охотники снова пойдут по тропам. Но кто знает? Мы думали о благе, разве в этом нет сердца? У нас зима, тяжёлая зима, мы должны спасти большинство, думать о большинстве и многие это приняли. Разве в этом не сердце? Для одного дома мы стала бессердечны, да, жестоки, непонимающие, а для других? К той же Ринд сходи – спроси, что думает она. Протянула бы она эту зиму, если бы не были бы поделены запасы?
Слова Великого Жреца утешили Лагерт, она кивнула, поднялась:
–Всю жизнь свою тебе благодарна. За помощь, за слова.
–На всё воля богов, – отмахнулся Великий Жрец. – И на сердце их воля, и на бессердечие. Это удобно, когда приходится принимать тяжёлое решение и неудобно, если решение тебя не устраивает.
–Я пойду, – сказала Лагерт, обдумывая слова Алмоса, – у меня ещё дела. Надо вписать всё, что нашли, в расчёт, по-новому перераспределить.
–Да, только скажи мне правду… как ты догадалась? Из-за того лишь, что Айхана на распределении не стала шума наводить?
Нет, догадаться только по этому факту было нельзя. Причин для такого поведения могло быть много – и шок, и ужас Айханы, и попытка рассчитать что делать с полученным, и просто оцепенение от холода.
Нет, не по этому поняла Лагерт. Она поступила проще и как-то. Встретив на улице младшую дочь Айханы, что торопливо пересекала двор, возвращаясь от соседки с чашей, спросила, не голодают ли они и что приготовила мама на обед.
–Похлёбка была!– не задумываясь, ответила Санна. – И хлеб.
И Санна побежала дальше, а Лагерт убедилась в своей правоте и поспешила за охотниками.
–Бессердечно допросила ребенка, – ответила Лагерт и слегка улыбнулась. – Аки волчица набросилась на невинное дитя.
–Иди уже, – отозвался Алмос, – а то оттает сердце у очага, там останется только на богов всё свалить.
Лагерт скрылась в зимнем холоде, а Великий Жрец остался у очага. Ему нездоровилось, в последнее время сильно ныло в желудке, до помутнения в глазах. Он знал что это значит, но не боялся и скрывал свой недуг от Лагерт, не желая её переживаний. В конце концов, она не сможет его излечить, зато будет нервничать. А есть ли в этом сердце? Алмос рассудил что нет, он выбрал беспощадную внезапность своего грядущего ухода. Единственное, чего он хотел, это чтобы охотники стали снова добывать пищу, чтобы начала ослабевать стихия голода, чтобы тому, кто придёт следом, было легче.
Но ничего – уже скоро, скоро ослабнут ветры, перестанет заметать дороги, уже охота пойдёт. А с остальным – по мере оживления – и с жалостью, и с сердцем, и с Айханой, если к тому времени от неё останется что-то большее, чем тень.
