Долгое боролось в Гонсело. И стыд, и ненависть, и ярость, и что-то ещё едкое и сладко-тошнотворное, но он сжал её руку и обещал:
–Не стану. Но я не могу спокойно дышать, спокойно жить и есть, зная, что он там. Он там живёт, дышит. А ведь сколько горя он принёс?.. и мне, и…
–Твоя мама сама выбрала многое, а ты не выбирал. Но выбирай сейчас, – Каталина не согласилась. – Тебе придётся стать сильнее. Придётся. Иначе – никак.
–Всё закончится тогда, когда он умрёт! – Гонсело понемногу становился прежним. Он никак не мог взять в толк, почему человек, сотворивший такое дурное с его жизнью, до сих пор на эту самую жизнь так влияет? Гонсело мог позволить себе содержать его, мог нанять помощника, и это тоже не ударило бы по его благосостоянию. Но тяжесть лежала на плечах сеньора Морено, вдавливала его в землю вместе с отцом, и он не мог вдохнуть и не мог жить в спокойствии.
Потому отчётливо определил: всё закончится тогда, когда причина его страданий умрёт. Да, он станет сильнее. Да, он послушает Каталину, и не станет его обижать, но он будет ждать его смерти, он будет ждать её как собственного избавленья.
Гонсело стиснул зубы и приготовился жить по-новому. Он сделался сух и равнодушен. Кормил отца, сам усаживал его в ванную раз в три дня, ночами, чтобы никто не знал о том, что такой уважаемый доктор Морено произошёл от такого ничтожного и отвратительного человека. И каждую минуту, каждый раз сталкиваясь взглядом с отцом, он думал лишь одно: «всё наладится, когда тебя не станет».
А отец всё отвратительно живо смотрел. Смотрел на него, на его лицо, узнавал ли? Не узнавал?
«Когда его не станет…» – утешал себя Гонсело, стараясь не думать о том, что в глазах отца проскальзывает какое-то издевательское удовольствие от собственного положения.
Всё игра воображения! Всё тени! Это просто больной человек, это просто его отец и всё наладится тогда, когда его не станет.
Дом Морено содержал в себе две тайны и сеньора Каталина решила, что этого слишком много. Она смотрела на своего супруга, бледневшего и дрожавшего от съедавшей его муки, от раздирающего его отвращения и гнева, и никак не могла ему помочь.
Он не обижал более своего отца, но гнев, направленный прежде на него, пожирал теперь его. А на лице старика – лице жёлтом, будто бы застывшем, Каталине чудилась усмешка. Её супруг изводился, а этот…
–Всё наладится тогда, когда он умрёт, – шелестел Гонсело, невидящими глазами глядя перед собой. Он возвращался от отца, и ещё не сразу приходил в себя. Прошлое возвращалось. Он плохо спал теперь. Ему казалось, что вся его жизнь – сон, и ему придется снова проснуться в холодном полуподвале от ударов в дверь или от криков матери.
Но Каталина обнимала его, и становилось чуть легче. Морок спадал, сон возвращался, но ненадолго. Всё вскоре повторялось. И так ночь за ночью.
Старик не желал умирать. Он тяготил весь дом, травил его тайной, и в конце концов Каталина Морено не выдержала.
В глубокую ночь, пока Гонсело раздирало очередным прожитым и не забытым кошмаром, она поднялась с постели и неслышной тенью скользнула через нескрипучие двери наверх. Поднялась, а скорее даже взлетела на второй этаж, толкнула жуткую комнату.
Пахнуло болезнью. Едкой, мерзкой… и ещё – старческим запахом.
Но Каталина и не заметила этого. Она знала каждую комнату, каждую деталь – сама создавала уют. И теперь за этот уют надо было бороться.
Она зажгла свечи. Уродливые тени побежали по стенам и потолку. Каталина глубоко вздохнула – в уме она сделала это уже три десятка раз, но сделать один раз наяву…сложно! Но Каталина знала – это её плата за спокойствие её супруга.
Она подошла к постели отвратительного и слабого человека. Тот не спал. Был разбужен светом? Или ждал? Непонятно. Но живые глаза бегали по её лицу, угадывая её намерение, или, быть может, узнав о нём.
–Так надо, – прошептала Каталина, поднимая из-под тяжёлой головы старика подушку, – так надо…
Последнее, что он сделал – прикрыл глаза. Или не хотел видеть смерти, или не мог. Трусил или благословлял – Каталина не желала разбирать. Она торопилась. Тяжело дыша, она навалилась с подушкой на его голову, чтобы изменилось, приняло покров смерти отвратительно жёлтое, застывшее до того лицо.
Он был слаб и не мог действовать. Он не смог помешать ей, и Каталина управилась быстро. она положила подушку под мёртвую голову и метнулась вниз, и очень скоро прижалась к метавшемуся в ужасном сне Гонсело.
«Всё будет хорошо, завтра всё наладится…» – думала она с нежностью. Спать оставалось недолго, а утром будет иная жизнь, желанная, прежняя. И будут пациенты. И будут приятные хлопоты. И надо будет поставить миндальный пирог, а для того…
Все знакомые Каталины готовили этот пирог по традиционному рецепту – добавляли к орехам, муке и сливочному маслу только апельсины. Каталина добавляла ещё немного лимона и соли, и именно это было её тайной. Единственной тайной, которая осталась в стенах дома Морено.
«Завтра будет новый день, и снова жизнь, и он сможет свободно дышать…» – думала Каталина, поглаживая мужа по голове. Ну откуда ей было знать, что за эти дни Гонсело пострадал непоправимо? Что скоро его накроет такая слабость, и такая беспросветность, и подкрепится ещё тем, что он прекрасно поймёт о произошедшем?..
И свалится в болезнь, и в лихорадку, а поднимется из них тяжёлым, подозрительным человеком, совсем другим, совсем чужим.
Это будет нескоро и Каталина того не знает. Она знает точно, что завтра всё будет хорошо, благодаря тому, что в ней заключились две тайны их общего, ещё уютного дома.
–Не стану. Но я не могу спокойно дышать, спокойно жить и есть, зная, что он там. Он там живёт, дышит. А ведь сколько горя он принёс?.. и мне, и…
–Твоя мама сама выбрала многое, а ты не выбирал. Но выбирай сейчас, – Каталина не согласилась. – Тебе придётся стать сильнее. Придётся. Иначе – никак.
–Всё закончится тогда, когда он умрёт! – Гонсело понемногу становился прежним. Он никак не мог взять в толк, почему человек, сотворивший такое дурное с его жизнью, до сих пор на эту самую жизнь так влияет? Гонсело мог позволить себе содержать его, мог нанять помощника, и это тоже не ударило бы по его благосостоянию. Но тяжесть лежала на плечах сеньора Морено, вдавливала его в землю вместе с отцом, и он не мог вдохнуть и не мог жить в спокойствии.
Потому отчётливо определил: всё закончится тогда, когда причина его страданий умрёт. Да, он станет сильнее. Да, он послушает Каталину, и не станет его обижать, но он будет ждать его смерти, он будет ждать её как собственного избавленья.
Гонсело стиснул зубы и приготовился жить по-новому. Он сделался сух и равнодушен. Кормил отца, сам усаживал его в ванную раз в три дня, ночами, чтобы никто не знал о том, что такой уважаемый доктор Морено произошёл от такого ничтожного и отвратительного человека. И каждую минуту, каждый раз сталкиваясь взглядом с отцом, он думал лишь одно: «всё наладится, когда тебя не станет».
А отец всё отвратительно живо смотрел. Смотрел на него, на его лицо, узнавал ли? Не узнавал?
«Когда его не станет…» – утешал себя Гонсело, стараясь не думать о том, что в глазах отца проскальзывает какое-то издевательское удовольствие от собственного положения.
Всё игра воображения! Всё тени! Это просто больной человек, это просто его отец и всё наладится тогда, когда его не станет.
***
Дом Морено содержал в себе две тайны и сеньора Каталина решила, что этого слишком много. Она смотрела на своего супруга, бледневшего и дрожавшего от съедавшей его муки, от раздирающего его отвращения и гнева, и никак не могла ему помочь.
Он не обижал более своего отца, но гнев, направленный прежде на него, пожирал теперь его. А на лице старика – лице жёлтом, будто бы застывшем, Каталине чудилась усмешка. Её супруг изводился, а этот…
–Всё наладится тогда, когда он умрёт, – шелестел Гонсело, невидящими глазами глядя перед собой. Он возвращался от отца, и ещё не сразу приходил в себя. Прошлое возвращалось. Он плохо спал теперь. Ему казалось, что вся его жизнь – сон, и ему придется снова проснуться в холодном полуподвале от ударов в дверь или от криков матери.
Но Каталина обнимала его, и становилось чуть легче. Морок спадал, сон возвращался, но ненадолго. Всё вскоре повторялось. И так ночь за ночью.
Старик не желал умирать. Он тяготил весь дом, травил его тайной, и в конце концов Каталина Морено не выдержала.
В глубокую ночь, пока Гонсело раздирало очередным прожитым и не забытым кошмаром, она поднялась с постели и неслышной тенью скользнула через нескрипучие двери наверх. Поднялась, а скорее даже взлетела на второй этаж, толкнула жуткую комнату.
Пахнуло болезнью. Едкой, мерзкой… и ещё – старческим запахом.
Но Каталина и не заметила этого. Она знала каждую комнату, каждую деталь – сама создавала уют. И теперь за этот уют надо было бороться.
Она зажгла свечи. Уродливые тени побежали по стенам и потолку. Каталина глубоко вздохнула – в уме она сделала это уже три десятка раз, но сделать один раз наяву…сложно! Но Каталина знала – это её плата за спокойствие её супруга.
Она подошла к постели отвратительного и слабого человека. Тот не спал. Был разбужен светом? Или ждал? Непонятно. Но живые глаза бегали по её лицу, угадывая её намерение, или, быть может, узнав о нём.
–Так надо, – прошептала Каталина, поднимая из-под тяжёлой головы старика подушку, – так надо…
Последнее, что он сделал – прикрыл глаза. Или не хотел видеть смерти, или не мог. Трусил или благословлял – Каталина не желала разбирать. Она торопилась. Тяжело дыша, она навалилась с подушкой на его голову, чтобы изменилось, приняло покров смерти отвратительно жёлтое, застывшее до того лицо.
Он был слаб и не мог действовать. Он не смог помешать ей, и Каталина управилась быстро. она положила подушку под мёртвую голову и метнулась вниз, и очень скоро прижалась к метавшемуся в ужасном сне Гонсело.
«Всё будет хорошо, завтра всё наладится…» – думала она с нежностью. Спать оставалось недолго, а утром будет иная жизнь, желанная, прежняя. И будут пациенты. И будут приятные хлопоты. И надо будет поставить миндальный пирог, а для того…
Все знакомые Каталины готовили этот пирог по традиционному рецепту – добавляли к орехам, муке и сливочному маслу только апельсины. Каталина добавляла ещё немного лимона и соли, и именно это было её тайной. Единственной тайной, которая осталась в стенах дома Морено.
«Завтра будет новый день, и снова жизнь, и он сможет свободно дышать…» – думала Каталина, поглаживая мужа по голове. Ну откуда ей было знать, что за эти дни Гонсело пострадал непоправимо? Что скоро его накроет такая слабость, и такая беспросветность, и подкрепится ещё тем, что он прекрасно поймёт о произошедшем?..
И свалится в болезнь, и в лихорадку, а поднимется из них тяжёлым, подозрительным человеком, совсем другим, совсем чужим.
Это будет нескоро и Каталина того не знает. Она знает точно, что завтра всё будет хорошо, благодаря тому, что в ней заключились две тайны их общего, ещё уютного дома.
