Голиард кивнул. Эвелин поверила.
-Многие мечтают о таком счастье, - она с горечью опустила руки, стала совсем беззащитной, слабой, - а я вспоминаю те дни, когда мы с тобой делили одну сырную лепешку на двоих.
-Я до сих пор не могу есть один, - вставил Голиард, не замечая того, что в его глазах странное покалывание. Очень злое, холодное, - мне кажется все время, что это…неправильно.
-Я вспоминаю холодную землю и тот плащ, который ты расстилал для меня по земле, чтобы было теплее. И я не могу спать на перине, - Эвелин робко (о, откуда взялась только эта робость?), взглянула на Голиарда. – Перина такая… ненадежная.
-А меня воротит от этих стен. Кажется, что все лишь клетка…
-Ты еще можешь сбежать, - Эвелин коснулась его руки холодными кончиками своих пальцев. – Ты можешь оставить замок!
-И ты можешь, - заметил Голиард. – Но я стремился к рыцарству. А ты стремилась к возмездию. Все решается для тебя лучшим образом, а я хочу знать, что ты в порядке.
-Я никогда не буду в порядке, - она помотала головою, - кошмары следуют за мною и я здесь чужая. И ты здесь чужой. Король, конечно, король, но…
-Но, - согласился Голиард. Он понял подругу интуитивно, незнакомый с придворными играми, угадал по тону, по холоду камня.
Сколько они простояли так в молчании – Голиард не знал. Стояли друг против друга, не замечая холодного весеннего порывистого ветра, глядя себе под ноги, не заговаривая, но точно думающие примерно об одном. Прошла целая жизнь или мгновение – сложно было сказать. Они оба не оставят замка. Голиард не оставит Эвелин, а та точно не бросится обратно на пути Тракта, где была, оказывается, настоящая жизнь.
Странное дело, когда каждый день был выживанием, когда приходилось думать, где взять обед и крышу над головой, они, выходило, были живы. Они чувствовали, смеялись, переговаривались и могли мечтать. А теперь, когда сбылась самая невозможная для крестьянина мечта, когда открываются двери в тронный зал для дочери павшего герцога, когда…
Когда происходит все, что имело малейший лишь шанс на свершение, они вдруг замирают, немеют и понимают с ужасом, что жизни в душе больше нет.
Эвелин изъела себя жаждой мести и теперь, когда месть обрушилась на головы врагов – пустота!
Голиард изъел себя страданием по невозможной мечте и та…сбылась. И снова – провал. Пустота, которую не заполнить ничем.
И только весенний ветер напоминает о том, что они на земле, а не в пепельном аду оставленных чувств, которыми жили долгое время, которыми пропитывались все те дни, когда стоял вопрос выживания, и все воспринималось острее.
-Мне пора, - Эвелин лишь шевельнула губами, но Голиард услышал, а может быть – угадал, что она сказала.
Склонил голову:
-Благодарю вас…ваше величество.
И посторонился, чтобы она могла пройти мимо, не задев его даже кусочком платья. Отныне у них разные пути.
Разные пути и один ветер…с того Тракта. Одинаково холодный.
Эвелин, проходя мимо, даже не взглянула на него, и не обернулась. Она была слишком гордой и не признавала слабости за собою, считая ее худшим проявлением порока из всех возможных проявлений.
Она никогда и ни за что не позволила бы первому рыцарю из крестьянского рода, своему другу, проводнику Голиарду увидеть слезы в своих глазах.
-Многие мечтают о таком счастье, - она с горечью опустила руки, стала совсем беззащитной, слабой, - а я вспоминаю те дни, когда мы с тобой делили одну сырную лепешку на двоих.
-Я до сих пор не могу есть один, - вставил Голиард, не замечая того, что в его глазах странное покалывание. Очень злое, холодное, - мне кажется все время, что это…неправильно.
-Я вспоминаю холодную землю и тот плащ, который ты расстилал для меня по земле, чтобы было теплее. И я не могу спать на перине, - Эвелин робко (о, откуда взялась только эта робость?), взглянула на Голиарда. – Перина такая… ненадежная.
-А меня воротит от этих стен. Кажется, что все лишь клетка…
-Ты еще можешь сбежать, - Эвелин коснулась его руки холодными кончиками своих пальцев. – Ты можешь оставить замок!
-И ты можешь, - заметил Голиард. – Но я стремился к рыцарству. А ты стремилась к возмездию. Все решается для тебя лучшим образом, а я хочу знать, что ты в порядке.
-Я никогда не буду в порядке, - она помотала головою, - кошмары следуют за мною и я здесь чужая. И ты здесь чужой. Король, конечно, король, но…
-Но, - согласился Голиард. Он понял подругу интуитивно, незнакомый с придворными играми, угадал по тону, по холоду камня.
***
Сколько они простояли так в молчании – Голиард не знал. Стояли друг против друга, не замечая холодного весеннего порывистого ветра, глядя себе под ноги, не заговаривая, но точно думающие примерно об одном. Прошла целая жизнь или мгновение – сложно было сказать. Они оба не оставят замка. Голиард не оставит Эвелин, а та точно не бросится обратно на пути Тракта, где была, оказывается, настоящая жизнь.
Странное дело, когда каждый день был выживанием, когда приходилось думать, где взять обед и крышу над головой, они, выходило, были живы. Они чувствовали, смеялись, переговаривались и могли мечтать. А теперь, когда сбылась самая невозможная для крестьянина мечта, когда открываются двери в тронный зал для дочери павшего герцога, когда…
Когда происходит все, что имело малейший лишь шанс на свершение, они вдруг замирают, немеют и понимают с ужасом, что жизни в душе больше нет.
Эвелин изъела себя жаждой мести и теперь, когда месть обрушилась на головы врагов – пустота!
Голиард изъел себя страданием по невозможной мечте и та…сбылась. И снова – провал. Пустота, которую не заполнить ничем.
И только весенний ветер напоминает о том, что они на земле, а не в пепельном аду оставленных чувств, которыми жили долгое время, которыми пропитывались все те дни, когда стоял вопрос выживания, и все воспринималось острее.
-Мне пора, - Эвелин лишь шевельнула губами, но Голиард услышал, а может быть – угадал, что она сказала.
Склонил голову:
-Благодарю вас…ваше величество.
И посторонился, чтобы она могла пройти мимо, не задев его даже кусочком платья. Отныне у них разные пути.
Разные пути и один ветер…с того Тракта. Одинаково холодный.
Эвелин, проходя мимо, даже не взглянула на него, и не обернулась. Она была слишком гордой и не признавала слабости за собою, считая ее худшим проявлением порока из всех возможных проявлений.
Она никогда и ни за что не позволила бы первому рыцарю из крестьянского рода, своему другу, проводнику Голиарду увидеть слезы в своих глазах.
