Как будто полы намывали для этого! Они намывались для служений, для чистоты помыслов и святилища, а не для того, чтобы всякие скорбящие разбивали тут колени. По мнению Рудольфа, сама молитва на коленях и скорбное ползание на них – это было дурным тоном, на такие мысли его навело наблюдение за лицами святых. Он никак не мог представить, чтобы эти умиротворённые лики жаждали коленопреклонения как единственной формы проявления уважения к себе.
Рудольф Конрад вообще считал, что и молитва, и форма обращения в этой молитве, не может иметь общей формы, а должна идти от искреннего желания. Но он держал свои мысли при себе, и только в беспокойстве за пол можно было что-то углядеть…
–Она мертва, Генриетте! – Рудольф был беспощаден. Он знал, что надо сделать больно, чтобы отрезвить её чувства. Со всеми своими потерями он справлялся также. Беспощадность – сестра милосердия. – Помните? Помните как её хоронили? Как вы плакали, бросались на её гроб? То, что у вас дома – это не она. Вы должны бороться, ибо это есть проявление зла. Душа вашей дочери попала в сети злой силе, она в плену, понимаете?
Мать всегда остаётся матерью. Генриетта пришла в себя. В испуге взглянула на Рудольфа, спросила дрожащим голосом:
–В плену?
–Не может обрести покой, – Рудольф Конрад знал такие случаи. – Вы должны ей помочь вернуться к свету. Вам хватит силы на это?
Губы Генриетты дрогнули и растянулись в кривой усмешке. Конечно, за своего ребенка она порвёт. Она мать. Она вывернется, но сделает и слова Конрада почти как оскорбление.
–Ну хвала свету, – выдохнул Конрад. – Вам придётся отпустить её. Но ещё это придётся сделать вашему мужу. Идёмте, Генриетта! Времени не так много.
–Она моя дочь! – Элиас был безумен. Сначала он был напуган, когда увидел пропавшую Генриетту в обществе священника Рудольфа Конрада. Потом, когда понял, что Конрад знает их тайну, проникся ужасом, а теперь на смену ужасу пришло паническое безумство.
Он валялся на полу гостиной, цеплялся за платье своей мёртвой дочери, или того, что вернулось в её облике – а облик был как из камня, недвижимый, нетронутой-неколебимый, и заходился рыданиями и истерикой.
Генриетта тихо сползла в углу комнаты. На взгляд Конрада она хорошо держалась. Она не могла перенести свою боль, но она держалась, понимая, что её дочь мертва и то, что обитает в её доме…ей давно это не давало покоя, но только сегодня она выбралась из заточения мужа.
–Она моя дочь! Не пущу! Не дам! Убирайтесь! – Элиас потерял людской облик. Его трясло, и голос его срывался на разные лады, взвиваясь и обращаясь в хрип.
–Это не ваша дочь, – Рудольф был спокоен. На своем веку он повидал уже слишком много, чтобы реагировать на ожидаемое. – Вы похоронили свою дочь, помните?
Он опустился на колени с Элиасом, тот, ощутив смягчение в поведении священника, отпустил край платья того существа, что было в облике его дочери, и взглянул почти осмысленно на своего мучителя. Конрад мельком заметил, что «Лили» даже не дернулась – как стояла камнем, так и осталась.
–Я не её похоронил, господин священник, не её! – заговорил Элиас. Речь его была сбивчивой, он торопился, проглатывал звуки. – Враги, как есть – враги помешали! Подговорили… нашли похожую. Её спрятали. Она к нам вернулась. Девочка вернулась…
В глазах Элиаса стояли безумные слёзы. Для Конрада всё было понятно. Будь он моложе, он бы попытался воздействовать логически, задавал бы вопросы, мол, откуда у простого купца такие враги? Зачем мстить через дитя? Кому выгодно его падение? Где девочка была столько времени? Почему не вернулась раньше? Почему сейчас? Почему молчит? почему не принимает ванну? Почему не переоденется?..
Вопросов было бы много, но Рудольф Конрад знал – сумасшедшие всё на свете объяснят и подстроят под свою теорию. От того-то они и сумасшедшие, им неведомо сомнение! Значит, силы тратить ни к чему.
–Вы хотите быть с дочерью? – спросил Рудольф мягко, и Генриетта за его спиной тихо вздохнула, видимо, сообразив то же что и Конрад.
Элиас мелко-мелко закивал.
–Тогда я вам помогу, – Рудольф наклонился к уху Элиаса и шепнул ненавистные ему слова. Способ, который сам презирал, но который был единственно возможным в данном случае. Один лучше, чем двое. Генриетта ещё в себе. И потом – что ещё взбредет в голову безумцу? Вдруг он кого-то еще решит обвинить в том, что его дочери нет?
Элиас не испугался. У сумасшедших нет страха. У сумасшедших от горя тем более.
–Сейчас, – подсказал Рудольф и Элиас покорно метнулся из комнаты.
Генриетта проводила его возгласом удивления и ужаса, но медлить было нельзя. Рудольф обратился к ней:
–Отпустите её душу. Мир загробный имеет свои ловушки. Отпустите свою дочь, не держите её своей скорбью, дайте злу уйти, не дайте ему питаться от ваших душ. Души вашего мужа ему хватит, поверьте.
Генриетта растерянно моргала, но Рудольф уже поднимал её на ноги, торопил, растеряв своё спокойствие.
–Лили? – Генриетта шагнула к каменному неживому облику своей дочери. Она справилась с собою, удержалась от ошибки, осознала утрату частью своей реальности. – Лили, девочка…
Облик не дрогнул, только в глазах сверкнуло чужое, холодное, чёрно-водянистое. Живое вроде бы, с виду, а на деле давно мёртвое, но по-прежнему алчное.
–Лили, мама тебя любит, – Генриетта дрожала, но держалась. Ради дочери держалась. – Папа тебя любит. Мы тебя никогда не забудем. Мы любим тебя. Но тебя больше нет… ты не можешь быть с нами.
Каменный облик дрогнул, широко и уродливо распахнулся рот «лили» и из него хлынуло, как взрываясь, чёрной водой. Облик таял на глазах. Генриетта завизжала, отскакивая к спасительной стене, Рудольф только отступил на шаг.
Всё кончилось быстро. Чёрная вода клубилась посреди гостиной червями, переплетала какие-то очертания, лица и фигуры, и вдруг – исчезло. Как и не было.
Генриетта сползла на пол, явно больше не желая подниматься. Рудольф Конрад глянул на неё, убедился, что чёрная вода не задела её и пошёл прочь из комнаты – дело было сделано. Да, назавтра он назначит службу по Элиасу Ноа, на правах служителя Престола сотрёт его грех, простит его от лица молчаливых святых, уверенный в том, что и те, если бы могли заговорить, поступили бы также.
–Святой отец…– голос Генриетты догнал Конрада уже на пороге. – Он ведь умер?
–Ушёл, – поправил Конрад, – он был безумен. Вы правы, он иначе справлялся с горем и в результате не справился. Это…не самый частый, но и не самый редкий случай.
–А что это было? что за зло…– Генриетта осеклась. Рудольф не видел её лица, но был уверен, что она смотрит на пол, где только что змеились черви, сплетенные из черной воды.
–В сортах зла разбираться лучше тем, кто знает, чем это зло победить, – заметил Рудольф. Голос его был мягким, но неуступчивым.
–И как мне жить дальше? – Генриетта не могла оставаться в доме, ей казалось, что ей надо на улицу, а ещё лучше – в ледяную воду. Но войти в воду после червей, что клубились по ее гостиной?
–Вам? Жить, – ответил Конрад, – до встречи.
Он не сомневался в том, что встреча произойдёт. Она будет долго искать ответы, но не найдёт – это он тоже знал. Ответов просто иногда не бывает, либо потому что они под запретом из-за своего ужасного содержания, либо потому что они просто не нужны.
И потом – Рудольфа Конрада никогда не интересовало что там «дальше». Его интересовало «сейчас», а ещё то, о чём размышляли святые, лики которых он видел каждый день, в черты которых вглядывался.
–Осуждаете? – спросил Рудольф, вернувшись в своё святилище. Он смотрел на застывшие лики, искал в них подсказку, но не находил.
Оставалось только верить в то, что не осуждают. Вера помогала ему простить себя и убедить, и жить сейчас, следуя долгу. Об одном лишь жалелось – к нему шли за помощью и исповедью, а он сам искал помощь и исповедь у себя одного.
Рудольф Конрад вообще считал, что и молитва, и форма обращения в этой молитве, не может иметь общей формы, а должна идти от искреннего желания. Но он держал свои мысли при себе, и только в беспокойстве за пол можно было что-то углядеть…
–Она мертва, Генриетте! – Рудольф был беспощаден. Он знал, что надо сделать больно, чтобы отрезвить её чувства. Со всеми своими потерями он справлялся также. Беспощадность – сестра милосердия. – Помните? Помните как её хоронили? Как вы плакали, бросались на её гроб? То, что у вас дома – это не она. Вы должны бороться, ибо это есть проявление зла. Душа вашей дочери попала в сети злой силе, она в плену, понимаете?
Мать всегда остаётся матерью. Генриетта пришла в себя. В испуге взглянула на Рудольфа, спросила дрожащим голосом:
–В плену?
–Не может обрести покой, – Рудольф Конрад знал такие случаи. – Вы должны ей помочь вернуться к свету. Вам хватит силы на это?
Губы Генриетты дрогнули и растянулись в кривой усмешке. Конечно, за своего ребенка она порвёт. Она мать. Она вывернется, но сделает и слова Конрада почти как оскорбление.
–Ну хвала свету, – выдохнул Конрад. – Вам придётся отпустить её. Но ещё это придётся сделать вашему мужу. Идёмте, Генриетта! Времени не так много.
***
–Она моя дочь! – Элиас был безумен. Сначала он был напуган, когда увидел пропавшую Генриетту в обществе священника Рудольфа Конрада. Потом, когда понял, что Конрад знает их тайну, проникся ужасом, а теперь на смену ужасу пришло паническое безумство.
Он валялся на полу гостиной, цеплялся за платье своей мёртвой дочери, или того, что вернулось в её облике – а облик был как из камня, недвижимый, нетронутой-неколебимый, и заходился рыданиями и истерикой.
Генриетта тихо сползла в углу комнаты. На взгляд Конрада она хорошо держалась. Она не могла перенести свою боль, но она держалась, понимая, что её дочь мертва и то, что обитает в её доме…ей давно это не давало покоя, но только сегодня она выбралась из заточения мужа.
–Она моя дочь! Не пущу! Не дам! Убирайтесь! – Элиас потерял людской облик. Его трясло, и голос его срывался на разные лады, взвиваясь и обращаясь в хрип.
–Это не ваша дочь, – Рудольф был спокоен. На своем веку он повидал уже слишком много, чтобы реагировать на ожидаемое. – Вы похоронили свою дочь, помните?
Он опустился на колени с Элиасом, тот, ощутив смягчение в поведении священника, отпустил край платья того существа, что было в облике его дочери, и взглянул почти осмысленно на своего мучителя. Конрад мельком заметил, что «Лили» даже не дернулась – как стояла камнем, так и осталась.
–Я не её похоронил, господин священник, не её! – заговорил Элиас. Речь его была сбивчивой, он торопился, проглатывал звуки. – Враги, как есть – враги помешали! Подговорили… нашли похожую. Её спрятали. Она к нам вернулась. Девочка вернулась…
В глазах Элиаса стояли безумные слёзы. Для Конрада всё было понятно. Будь он моложе, он бы попытался воздействовать логически, задавал бы вопросы, мол, откуда у простого купца такие враги? Зачем мстить через дитя? Кому выгодно его падение? Где девочка была столько времени? Почему не вернулась раньше? Почему сейчас? Почему молчит? почему не принимает ванну? Почему не переоденется?..
Вопросов было бы много, но Рудольф Конрад знал – сумасшедшие всё на свете объяснят и подстроят под свою теорию. От того-то они и сумасшедшие, им неведомо сомнение! Значит, силы тратить ни к чему.
–Вы хотите быть с дочерью? – спросил Рудольф мягко, и Генриетта за его спиной тихо вздохнула, видимо, сообразив то же что и Конрад.
Элиас мелко-мелко закивал.
–Тогда я вам помогу, – Рудольф наклонился к уху Элиаса и шепнул ненавистные ему слова. Способ, который сам презирал, но который был единственно возможным в данном случае. Один лучше, чем двое. Генриетта ещё в себе. И потом – что ещё взбредет в голову безумцу? Вдруг он кого-то еще решит обвинить в том, что его дочери нет?
Элиас не испугался. У сумасшедших нет страха. У сумасшедших от горя тем более.
–Сейчас, – подсказал Рудольф и Элиас покорно метнулся из комнаты.
Генриетта проводила его возгласом удивления и ужаса, но медлить было нельзя. Рудольф обратился к ней:
–Отпустите её душу. Мир загробный имеет свои ловушки. Отпустите свою дочь, не держите её своей скорбью, дайте злу уйти, не дайте ему питаться от ваших душ. Души вашего мужа ему хватит, поверьте.
Генриетта растерянно моргала, но Рудольф уже поднимал её на ноги, торопил, растеряв своё спокойствие.
–Лили? – Генриетта шагнула к каменному неживому облику своей дочери. Она справилась с собою, удержалась от ошибки, осознала утрату частью своей реальности. – Лили, девочка…
Облик не дрогнул, только в глазах сверкнуло чужое, холодное, чёрно-водянистое. Живое вроде бы, с виду, а на деле давно мёртвое, но по-прежнему алчное.
–Лили, мама тебя любит, – Генриетта дрожала, но держалась. Ради дочери держалась. – Папа тебя любит. Мы тебя никогда не забудем. Мы любим тебя. Но тебя больше нет… ты не можешь быть с нами.
Каменный облик дрогнул, широко и уродливо распахнулся рот «лили» и из него хлынуло, как взрываясь, чёрной водой. Облик таял на глазах. Генриетта завизжала, отскакивая к спасительной стене, Рудольф только отступил на шаг.
Всё кончилось быстро. Чёрная вода клубилась посреди гостиной червями, переплетала какие-то очертания, лица и фигуры, и вдруг – исчезло. Как и не было.
Генриетта сползла на пол, явно больше не желая подниматься. Рудольф Конрад глянул на неё, убедился, что чёрная вода не задела её и пошёл прочь из комнаты – дело было сделано. Да, назавтра он назначит службу по Элиасу Ноа, на правах служителя Престола сотрёт его грех, простит его от лица молчаливых святых, уверенный в том, что и те, если бы могли заговорить, поступили бы также.
–Святой отец…– голос Генриетты догнал Конрада уже на пороге. – Он ведь умер?
–Ушёл, – поправил Конрад, – он был безумен. Вы правы, он иначе справлялся с горем и в результате не справился. Это…не самый частый, но и не самый редкий случай.
–А что это было? что за зло…– Генриетта осеклась. Рудольф не видел её лица, но был уверен, что она смотрит на пол, где только что змеились черви, сплетенные из черной воды.
–В сортах зла разбираться лучше тем, кто знает, чем это зло победить, – заметил Рудольф. Голос его был мягким, но неуступчивым.
–И как мне жить дальше? – Генриетта не могла оставаться в доме, ей казалось, что ей надо на улицу, а ещё лучше – в ледяную воду. Но войти в воду после червей, что клубились по ее гостиной?
–Вам? Жить, – ответил Конрад, – до встречи.
Он не сомневался в том, что встреча произойдёт. Она будет долго искать ответы, но не найдёт – это он тоже знал. Ответов просто иногда не бывает, либо потому что они под запретом из-за своего ужасного содержания, либо потому что они просто не нужны.
И потом – Рудольфа Конрада никогда не интересовало что там «дальше». Его интересовало «сейчас», а ещё то, о чём размышляли святые, лики которых он видел каждый день, в черты которых вглядывался.
–Осуждаете? – спросил Рудольф, вернувшись в своё святилище. Он смотрел на застывшие лики, искал в них подсказку, но не находил.
Оставалось только верить в то, что не осуждают. Вера помогала ему простить себя и убедить, и жить сейчас, следуя долгу. Об одном лишь жалелось – к нему шли за помощью и исповедью, а он сам искал помощь и исповедь у себя одного.
