***
– Не открывай глаза, – шёпот был тихим, но вроде бы даже ласковым. Словно кто-то невидимый был совсем рядом и сочувствовал.
Говинд послушался, хотя это было и трудно. Хотелось увидеть живого человека, того, кто, конечно, отведёт его домой.
– И что такое маленькое создание делает у воды после полудня? – продолжил шёпот и всякое желание открыть глаза у Говинда пропало.
Он знал о легендах. Знал, что чёрный пернатый бог властвует во всех водах, что издревна здесь берут воду по утрам, только вот всё это сказки… вроде бы. Даже мама так говорила. И Паула. И вообще все.
А это, значит, хозяин…
– Я… – Говинд попытался открыть глаза, чтобы вежливо и разумно изложить через весь свой ужас свою позицию, но невидимый напомнил:
– Не открывай глаза. увидишь меня, не сможешь вернуться домой.
Говинд затрепетал. Неужели домой ещё можно попасть?
– Можно, – невидимый прочёл его мысли. – Я сегодня в благостном настроении. Так кто ты и почему пришёл не в свой час?
– Я не один так делаю! – возмутился Говинд. Он знал, что сказки живут долго, и что не только его мама и Паула считают это сказками, и, хотя большая часть поселения придерживается какой-то дремучей веры, а всё же есть ведь те, кто и позже ходит за водою.
– Я знаю, – согласился невидимый. – Но иногда мне плевать на это. А сегодня я был зол. Я прошу немногое, давая за это куда больше. И даже этого немногого вы, смертные, не можете мне дать.
Голос всё также был шепотливый, ласковый и тёплое дыхание касалось лица Говинда. Он морщился, но заставлял себя не открывать глаза. даже тогда, когда слеза покатилась по его лицу…
– Ты плачешь… – заметил невидимый. – Ты боишься.
Он не спрашивал. Он и сам читал или видел – Говинд не спрашивал.
– Правильно боишься, – согласился невидимый, – богов бояться надо. Они древнее вас. И почитать надо. И если сказано, что нельзя ходить к воде после полудня, то и не надо ходить. Боги в разном настроении бывают. Сегодня добрые, завтра злые. Один раз простят, другой закрутят. Чтоб неповадно было!
– Пожалуйста, – Говинд старался говорить твёрдо, хотя это давалось ему с огромным трудом, – прошу… меня мама ждёт. У неё нога заболела, а вода, что нам утром принёс Матео, кончилась.
Невидимый молчал. Говинд не знал, здесь ли он? слышит ли? смотрит ли? значат ли для него вообще слова?
– Пожалуйста… – повторил Говинд.
Он желал домой. Он хотел вернуться в свой мир. Он не хотел слышать этого ласкового шепотка, от которого у него сдавали нервы и тряслась каждая клеточка тела.
– Как же вы мне надоели, – вдруг грозно и страшно произнёс невидимый и ветер прошёл по самым ногам Говинда. – Самолюбивые, горделивые, уверенные в том, что что-то значите… открывай глаза!
Это было страшно. Говинд помнил, что прежде услышал о том, что смотреть нельзя – домой не вернёшься.
Стало быть – домой ему не попасть?
– Я… я открою, – пообещал Говинд, – пожалуйста, защитите мою мать. Великий Кукулькан, пощади её! Если меня не будет, заступись за неё.
Он не знал, разгневается ли ещё больше божество, или нет. но он чувствовал, что должен просить о матери, ведь себя он полагал уже взрослым и это ему надлежало бы стать заступником матери.
– Сам заступишься, – усмехнулся голос и тёплое дыхание снова коснулось лица Говинда, –Открывай глаза, пока я не передумал, мы, боги, быстры на это дело.
Дрожа всем сердцем, всем малым телом своим, Говинд открыл глаза. Высокая светлая ночь стояла над ним. он вскочил, чудом не свернув родной привычный кувшин. Рядом никакого божества не было. Зато была женщина. Она рыдала, сминая руками рыхлую землю бережка, и не было спасения от её тревоги и горечи.
– мама? – позвал Говинд неуверенно и рыдание смолкло, точно какая-то сила зажала рыдающей рот рукой.
Женщина отвлеклась, медленно поднялась, словно сама находилась во сне.
Амала вышагивала вперёд неуверенно, точно боялась каждого шага, боялась сына, своей тени, выросшей от лунного света и удлинившейся с её приближением.
– мама! – Говинд бросился к ней, и Амала запоздало соображая, обняла его в ответ. Руки у неё были холодные, даже ледяные. Но Говинд не заметил этого. – мама! Я принёс воды…
– А у меня больше ничего не болит… – медленно промолвила Амала, и голос её поразил Говинда. Он отпрянул, пытаясь в свете луны разглядеть лицо матери. – Ни ноги, ни сердце.
Говинд огляделся. Лунные тени. Тишина, зверская страшная тишина. И мать перед ним. он не знал как спросить, и у кого, да и не был уверен в своей догадке. И всё же тихо позвал:
– Где мы?
Амала не ответила. Она смотрела на своего сына неожиданно белыми глазами, но губы её улыбались, лицо было счастливым и умиротворённым.
– В вечности, – ответил ему шепоток, пришедший со знакомым тёплым дыханием. – Ты хотел быть заступником… так заступайся. Всегда теперь заступайся.
Говинд сглотнул комок в горле и взял ледяную руку матери в свою.
– Мы можем пойти домой?
– Конечно, – согласился шепоток, – вам некуда больше идти, как домой.
– Тогда идём, мам, – сказал Говинд с неожиданным для себя хладнокровием. Амала покорно пошла с ним, не выразив никакого удивления ничему и глядя на него всё также слепо и счастливо.
Говинд взял кувшин, полный воды и пошёл первым по тропе. Теперь она точно вела их обоих к дому.
Говинд не роптал на это, боги непостоянны – Кукулькан сам сказал об этом.
