Неожиданно хватается за голову. Луиза с тревогой бросается к нему, едва не перевернув стул.
Луиза. Что с тобою? Что? Что?
Генри. Странное чувство…кажется, я болен. Это…туман. Отойди, заболеешь.
Луиза (с досадой, поднимаясь) тьфу ты! Это просто хмель, Генри!
Генри (неловко поднимается, хватаясь за стол) таблетки…мне нужны таблетки.
Генри идет в сторону дивана, вытаскивает откуда-то из-за его спинки внушительных размеров аптечку, расформированную по строгим отсекам, начинает рыться в ней. Луиза собирает оставшуюся посуду, с сожалением оглядывается на окно и гасит свечу.
Картина третья.
Луиза сгружает посуду в белый ящик, закрывает его, засыпает порошком, ящик приходит в движение и начинает жужжать – тихо, но ощутимо. Покачиваясь, проходит Генри, садится за стол, наливает себе стакан воды, залпом осушает его. Луиза не оборачивается на него, вместо этого прикладываясь к своему бокалу с вином.
Генри. Я хочу, чтобы никакого вина больше не было в этом доме. Это отрава.
Луиза не реагирует, отпивает еще.
Генри (повышая голос) И…никаких свечей! Это пожароопасно. Я не буду больше отключать датчики, чтобы рисковать…так.
Луиза нервно дергает плечом, но не оборачивается.
Генри (всё больше впадая в раж) И вообще…почему еще закрыты жалюзи?
Генри встает из-за стола, подходит к окну, раскрывает жалюзи – мертвенный и дрессированный свет в полную силу заполняет комнату. Луиза только поводит плечами. Словно бы пытаясь сбросить с них что-то тяжелое, но не реагирует по-прежнему, глядя на белый жужжащий ящик с посудой и держа в оцепенелых руках бокал с вином. Генри стоит, насупившись, у открытого от жалюзи окна.
Генри. Скажешь что-нибудь?
Луиза (слегка повернув голову). Этот дрессированный свет омертвляет твое лицо, ты знаешь об этом?
Генри (замирая) Что?
Луиза (теперь уже оборачиваясь полностью) Генри. Ты походишь на мертвеца. Ты знаешь об этом? Все вы в этом городе походите на мертвецов…без света, под пленкой, в пластиковом аду!
Генри. Это и твой город тоже!
Лиза пожимает плечами.
Луиза. Разве? Я три года пытаюсь с ним сжиться. И три года я трачу свою жизнь впустую. Какой смысл жизнь искать, если потом от этой жизни прятаться? Стоять на коленях, найдя эту самую жизнь?
Генри. Мы не дикие люди! Мы не варвары! Мы ци-ви-ли-за-ци-я. Мы не можем позволить себе то, что позволено было раньше. Это раньше, от безысходности, не могли питаться верно…и…
Луиза. Это время не для меня.
Генри. Чушь, Луиза. Ты же здесь! Ты со мною этим вечером, ты жива. Ты в реальности.
Луиза (повернувшись, отставляя бокал на жужжащий ящик с посудой, и даже не заметив, что бокал падает, разливая вино по всей поверхности белой крышки). Каждый вечер, Генри, в течение трех лет, я иду тебе навстречу, потому что люблю тебя. Но сегодня я иду навстречу тебе в последний раз. Это, если хочешь…наш последний вечер.
Картина четвертая.
Генри нерешительно делает к ней несколько шагов, Луиза скрещивает руки на груди, как бы ограждая себя от него. Генри отступает к окну, опирается на него, словно бы боясь потерять последнюю свою опору.
Генри (изменившимся голосом)…ка-ак?
Луиза. Перестань, это должно было случиться!
Генри. Нет…нет, я не верю! Я же…мы. Три года, Луиза! Три года!
Луиза (хриплым от волнения голосом). Мне тоже больно это осознавать, Генри, но сегодня ты заговорил о детях. Я не хочу, чтобы они жили так, как живешь ты. Как мы жили.
Генри. Это безопасно! Скоро все города будут такими!
Луиза (повышая голос, опуская руки) это безумство! Самое настоящее безумство! Пока будет хоть один уголок на земле, свободный от этого…от этого…
Луиза задыхается, не в силах унять возмущение или выразить его. Генри решительно подходит к ней, хватает за локоть, тащит к окну, Луиза пытается упираться, но Генри почти толкает ее к стеклу, Луиза успевает затормозить, выставив руку вперед.
Генри. Что ты видишь? Что ты, черт тебя дери, видишь?
Луиза (со слезами в голосе) Пустоту!
Генри (дыша тяжело, нервно, обходит ее кругом, тычет пальцем в окно). Это будущее! Оно уже здесь! У каждого времени свои правила и свой порядок. У будущего он будет идеальным.
Луиза (тихо) И что? Кроме порядка не будет ничего. Из порядка не рождается чувство. Из порядка не выходит любовь или ненависть…
Генри. Зато из него не выходит война! Не выходит смерть! Не выходит…
Луиза (отходя от окна боком) У нас с тобой не выходит, Генри…у нас.
Генри. Я был к тебе терпелив, Луиза! Я..уступал тебе.
Луиза (останавливается, с усмешкой глядя на него). Да-а?
Генри. Я позволял тебе жить мечтами.
Луиза. Это моя воля, а не твоя!
Генри (делает шаг к ней). Я позволял тебе свечи…
Луиза (вторит) от которых проку нет.
Генри. Я, в конце концов, нашел для тебя самые плотные жалюзи…
Луиза. Которые все равно пропускает эту дрессированную смерть.
Генри ударяет кулаком по столу. Стол тоненько дребезжит. Луиза отступает еще на два шага от стола, глядя со страхом. Впервые, глядя со страхом.
Генри (свистящим шепотом). Три года. Три…чертовых…года…
Луиза. Генри, прошу тебя, успокойся, мы говорили нормально, давай…
Генри хватает какую-то солонку стола и кидает ее рядом с Луизой. Она визжит, отскакивает, закрывая голову руками. Генри замирает, осознав, что натворил.
Луиза (отнимая руки от головы). Теперь тебе стало легче?
Конец первого действия.
Действие второе. Картина первая.
Та же комната. Та же обстановка. Генри сидит в кресле, обхватив голову руками. Луиза мирно и спокойно стоит у окна, глядя в комнату, прикрыв наполовину стекло жалюзи.
Луиза. Гнев – это нормальное состояние. Можно защитить человека от бездомных, от бродячих собак, но не защитить человека от него же. В гневе люди убивали. В гневе люди теряли себя. И так будет!
Генри (с беззащитной злостью). Тебе бы хотелось этого? Быть правой, несмотря ни на что? В Центре ведутся разработки по контроля агрессии человека. Наши дети будут жить в обществе, где уже нет злости в людях.
Луиза (проходит, садится в кресло). И даже злости не будет в будущем…в таком близком будущем. Так что останется? Ни-че-го. Нет опасности. Нет воды…той, что настоящая, нет фруктов – все пластик, нет даже полей в городах. И гнева нет. Так что останется? Дрессированный свет?
Генри. Луиза, три года…три года… я хотел, чтобы ты была матерью моих детей. Три года я хотел, чтобы ты была моей женой. Ты не похожа на других, ты совсем-совсем другая. (с яростью отнимает руки от головы). И ты… извела меня. Тебе не нравятся жалюзи, вода, фрукты…ты цепляешься до цвета неба и света. Ты невыносима. Ты дикарка! Я пытаюсь дать тебе цивилизацию, блага, а ты уходишь…все дальше и дальше. Я работаю, каждый день на благо своей семьи, но я не могу построить, если ты все рушишь
.
Замирает ненадолго, пытаясь собраться с мыслями.
Генри. Неужели ты меня не любишь, Луиза? Неужели это все…конец? Финальная точка?
Луиза. Похоже, что так. Я потратила не только твои три года, но и свои тоже, не забывай об этом. Я пыталась полюбить твой мир, но он все равно не принимает меня. Эти ровные дорожки, этот запах йода…эти безвкусные овощи и десятки замков… Генри, я не такая. Я дикарка. Я дикарка, что танцевала все детство босой, по земле…я пила из колодцев с мальчишками. Я резала руки льняными веревками, я собирала лепестки лаванды, я пропитала ею всю душу…
Генри (перемещается в кресле, чтобы быть ближе к Луизе, садится на самый край). Луиза…ну пойми же, Луиза! Все твои поля – иллюзия! Вся твоя лаванда – это то, что уже не имеет значения. Она не приносит денег! Она…если ты любишь запах лаванды, черт с ней…давай поставим ароматизатор? Ты не заметишь разницы.
Луиза (смеясь) Генри-Генри, на той лаванде дожди моей родины, на ней пыль моих ветров и жар моего юга, сок моей земли! Ты не различаешь химию и настоящий живо стебелек. Ты не видишь разницы…так?
Генри. Нет никакой разницы. Есть только твоя блажь. Есть только твое детство. Ты не желаешь расстаться со своим миром, и тянешь его…безумная, безумная и…мне тошно!
Генри решительно поднимается, идет к жужжащему белому ящику с посудой, достает чистый стакан, наливает себе воды, пьет маленькими глотками. Луиза смотрит на него, но ничего не говорит. Генри допивает стакан, но не решается обернуться. Луиза легко выпархивает из кресла…
Картина вторая.
Луиза легко выпархивает из кресла, приподнимается на цыпочках, прикрыв глаза, начинает покачиваться в так какой-то слышимой только ей музыке, понемногу начинает пританцовывать.
Луиза (напевает негромко, голос ее дрожит, чуть срывается, напевает непрофессионально, совсем путаясь в нотах, не выдерживая их). Боишься ты/ Забыть черты,
Молишь, чтобы не пришла…
Генри, с легкой брезгливостью на лице, поворачивается.
Луиза (напевая уже громче, пританцовывая все решительнее). Моя страна/ Тебе чужа,/
Ее ты не узнаешь…
Генри. Ты что творишь?
Луиза (еще громче). Во сне придет/ И позовет/Наяву не угадаешь…
Генри (подходя к ней с робостью). Луиза? Луиза, прекрати этот цирк! Прекрати немед…
Луиза (сбрасывая туфли в едином порыве). Босая дочь/И в день, и в ночь/По землям всё идет!
Генри (с ужасом, пытаясь поймать Луизу за руку, но она выворачивается, смеется) Ветер душит и зовет…
Луиза путается вдруг в своем платье, падает на пол, но не перестает смеяться. Генри протягивает ей руку, но она делает вид, что не замечает, встает сама.
Генри (с укоризной). Вот видишь, что бывает, если наплевать на правила безопасного поведения в доме?
Луиза (разом вдруг посерьезнев) и оно стоит всех ран и синяков!
Луиза отталкивает генри в грудь, идет к жужжащему белому ящику с посудой, выпивает еще бокал вина залпом. Дышит тяжело, облокачивается на ящик с посудой, руки ее разъезжаются по вину…
Луиза. Я пойду спать, Генри. Ночь уже…здесь этого не понять, но ночь.
Генри (теряясь) Но мы не договорили…Луиза, я…нам нужно.
Луиза. Я иду спать.
Генри. Хорошо, мы вернемся к этому позже, но…
Луиза (прерывает). Я сегодня сплю одна. Мне надоело…я не хочу…этот аквариум не располагает к любви.
Скрывается в глубине комнаты, оставляя Генри одного. Генри в ярости ударяет ладонью по столу, чем-то режется, ругаясь сквозь зубы, лезет куда-то за спинку дивана, достает аптечку, перевязывает руку.
Картина третья.
Та же комната. Генри один. Дрессированный свет заливает комнату.
Генри (глядя в окно, шепотом). Безумная… она безумная! Я сделал для нее все. Я привел ее в свой дом, обезопасил его, живи – рожай детей, работай и радуйся. Что ей нужно? Что ей ещё нужно? Куда она хочет уйти? Куда она рвется? Говорит о последнем вечере, смеется, пьет настоящее вино…сумасшедшая, безумная, ненормальная! Не представляет, что будущее идет за нею по всему миру!
Генри в раздражении принимается бродить по комнате.
Генри. Сколько можно терпеть ее розовые…лавандовые мечты? Она может лазить с этой дикостью, как равная ей… она может танцевать среди полей, лугов и черт знает еще чего. Но что ей с этого? Неужели это сделает ее счастливой?
Замирает напротив окна.
Генри (не веря самому себе) неужели она готова обменять сытую стабильную жизнь на то, что уже давно не имеет значения? Я мечтал вырваться из той деревни, где родился. Я мечтал! Мечтал!
Генри оглядывается по сторонам, находит стакан на столе, наливает воду, делает глоток.
Генри. Тьфу. Правда – дрянь. Но она полезна. Лекарства противны, но ведь нужны! Ученые говорят, что эта вода очищает от токсинов… ее невозможно пить, но она полезная.
Не допив, Генри отставляет стакан, делает два неровных шага.
Генри. Время, в котором мы живем…мир, где бы скоро будем… куда ей бежать?
Оглядывается затравленно, ища чьей-то поддержки, но взгляд его натыкается только на мертвенный свет, бьющий холодной и равнодушно со всех сторон.
Генри. Я люблю ее. Я люблю ее. Дикую, непокорную, непослушную, нелогичную! – люблю! Я смирюсь с ее иллюзиями. Она подходит мне, она…подходит. Все ее поля и солнце – этого уже давно нет. Лаванда…кому она к черту нужна? Луиза, Луиза…
Садится в кресло, тяжело обхватывая голову руками, принимается мерно покачиваться взад-вперед.
Генри. Какой смысл…ты ищешь смысл. Смысл в том, чтобы жить. Смысл в том, чтобы кто-то не принялся решать за тебя, когда тебе умирать. Центр дает возможность жить… он дает безопасность. он контролирует все, что приносит раннюю смерть.
Перестает раскачиваться, замирает, но так и не отнимает рук от головы.
Генри. Луиза… если бы я рос с тобою, если бы ты научила меня однажды видеть так, как видишь ты! – может быть, мы ушли бы с тобою вместе к твои треклятым полям, но этого не случилось, и ты не желаешь смириться с реальностью, а только изводишь и изводишь… я готов смириться с тобою, с твоей тягой к древности, к опасности, но мои дети… наши дети!
Некоторое время он сидит, обхватив голову руками так плотно, что свет не проникает ему в лицо. Темнота, переживания и хмель действуют ему на пользу и усыпляют его. Генри засыпает прямо в кресле.
Картина четвертая.
Генри просыпается все в той же комнате, жалюзи закрыты максимально плотно, на столе горит свеча – одна-единственная, она горит тускловатым светом…впервые за все время в комнате действительно царит странный полумрак. Генри растерянно хватается за голову, ощупывает почему-то свое лицо, с удивлением обнаруживает, что спал в кресле и только тогда замечает закрытые жалюзи, горящую свечу и…сложенный вдвое лист бумаги. Со сдавленным стоном Генри тянется к листу бумаги, разворачивает его и принимается читать вслух.
Генри (читает, прищуриваясь). «Милый Генри, Je rentre a la maison!» (прерывается, оглядывается) что за черт? Луиза!
Ему никто не отвечает. Нервно облизнув губы, генри возвращается к письму.
Генри (читает дальше, лист дрожит в его руках, причудливо танцует пламя свечи на стене). «Нет, я дальше не иду с тобою. Я иду домой. Мне хорошо среди полей, мне хорошо на моей земле, мне хорошо там, где тебе всегда будет плохо. Это не значит, что я не любила тебя – любила и люблю, но…так нужно, понимаешь? Три года…»
Генри в ярости отбрасывает письмо, поднимается из кресла, шатаясь, кричит.
Генри. Луиза! Луиза! Где ты, Луиза? Черт возьми, это уже не смешно!
Генри уходит куда-то вглубь комнаты, слышно, как он выворачивает вещи, распахиваются шкафы и дверцы, выдвигаются полки.
Генри. Луиза! Чёрт! Черт, черт!
Картина пятая.
Странный узкий вокзал, расчерченный по строгим линиям, по дорожкам и платформам. Люди идут мимо размеренно, на определенном расстоянии друг от друга, никто ни на кого не смотрит, кроме Луизы, которая облачена теперь в нежно-фиолетовое, легкое платье в пол, не имеющее многослойности. Луиза оглядывается по сторонам, смотрит то на небо. То на прохожих, пару раз чуть-чуть не налетает на того или иного гражданина. Ее чемодан на колесиках, она везет ее за собою легко.
Луиза (полушепотом) …три года, милый Генри, я потратила на твой искусственный город. Три года, я каждый вечер, не жалея ни себя, ни своей души шла к тебе навстречу. Три года я делала вид, что могу смириться со всем: со светом, от которого холодно, с водой, от которой только сильнее жажда, и с едой, от которой воротит. Три года, милый мой Генри, я делала вид, что мне не всё равно! Три года… я пыталась забыть лавандовые поля… кажется, мне сюда.
