лепесткам тёмного шоколада, покрывающим аппетитную золотистую корочку гуся? Как не вдохнуть аромата самых сочных и душистых яблок, которые уложены вокруг серебрящихся боков форелей? Как не обратить внимания на возвышающиеся замки, настоящие замки из удивительно лёгких и пористых бисквитов?..
–Не ешь…– шёпот быстрый, совсем быстрый, едва различимый. Габриэль отвлекается от созерцания целой башни взбитых разноцветных сливок, пытаясь понять, кто ему сказал, озирается, но не знает. Рядом Лилит, Вельзевул, Астарот, Велиал, Абаддон, Самаэль и прочие демоны высших чинов, которым нет нужды спасать своего вечного врага.
Но всё же кто-то… неужели Михаил был прав? Свет бывает даже здесь? Или что это? Милосердие? Тоска по себе?..
Тут же у пиршественной залы танцовщицы и музыканты – десятки самых прекрасных мужчин и женщин, которые отдают себя во власть музыки и танцев. Тела у всех гибкие, сильные, заглядеться невольно легче лёгкого, и пусть грех это для Габриэля, но и он не может просто не смотреть.
Завораживает человеческая красота! Завораживает недолговечностью и живостью. Лица красивые, словно выточены искусным мастером, движения будто сама природа ведёт их танцы, а не воля тьмы…
–Не смотри, – повторяет невидимый предостерегающий и Габриэль снова не может понять, кто это.
А музыканты играют – играют что-то своё, людское, о страсти, об ошибках, и о любви, не о безусловной, а о любви к красоте, к жизни, к наслаждению.
–Не слушай, – напоминает голос и Габриэль схватывает движение возле себя.
Азазель.
–Вас-то мне и надо! – Габриэль поднимается рывком, не успев даже сообразить, что говорит, – я…
Но Азазель делает знак Габриэлю следовать за собой и уводит его сквозь тёмные и холодные галереи от тепла и жара, который очень быстро становится настоящей духотой, сдавливающей и плоть, и сердце, и душу, и вечность.
–Здесь всё не настоящее, – говорит Азазель, когда наконец оказываются они один на один с Габриэлем в покоях высшего демона, – еда без вкуса, лишь пресность дарует и ещё больший голод. Вино не пьянит, лишь раззадоривает жажду. И даже те блудники и блудницы, что были представлены в зале, не унимают ни огня, ни страсти, лишь толкают во всебольшую похоть.
–Зачем тогда всё это? – Габриэль не понимает. Его сражает внезапная откровенность павшего ангела.
–От тоски, – отзывается Азазель, – а кто-то и не доходит, не чувствует, ходит, смотрит, радуется, а по факту…
Азазель не заканчивает фразы, идёт к своему столу, вытаскивает маленький глиняный кувшинчик и два кубка, бодро разливает из кувшинчика и подталкивает один кубок Габриэлю.
–Я не буду! – Габриэль знает, что выглядит дураком, хуже того – напуганным дураком, но не может не отстраниться без такой резкости.
–Пей! – велит Азазель. – Оно с земли. У него есть вкус. Горький, но настоящий.
Габриэль знает, что нельзя принимать от демона ничего, но… разве Михаил не принял помощь Сельдфигейзера и не стал ключом к спасению самого Сельдфигейзера? Может быть, надо поверить? Азазель мог позволить Габриэлю остаться в зале, среди яств и порока, но вот, увёл, раскрыл глаза, а до этого предупреждал…
Ум заходит за разум, и Габриэль, скорее, чем может сообразить, отпивает из кубка. Рот тотчас обжигает горячей горечью, которая скользит куда-то вниз по телу, отзывается неожиданным удовольствием.
–Горько, – признаёт Габриэль в смущении.
–Зато по-настоящему, – отзывается Азазель. – Что ты хотел передать мне, архистратиг?
Габриэль достаёт свёрток, протягивает:
–Я получил его от Владыки.
–Вижу, – Азазель слегка улыбается. Глаза его остаются холодными, но уголки губ, когда красивого, ангельского светлого лица, а ныне изломанного страданием и пережитым, слегка подрагивают. – Я передам.
–Это не для передачи, это для…– начинает Габриэль и осекается. Он внезапно узнаёт. А может быть видит впервые символ на свёртке – печать Светоносного…
Это не для Азазеля. Это Владыка передал для Люцифера – своего лучшего творения, утерянного и восставшего.
–Это не ложь, – утешает Азазель, – Владыка тебе не солгал, он просто не сказал всего. Это другое. Возвращайся назад, архистратиг.
–А что…что там? – Габриэль поднимается, не замечая, что в руках у него всё ещё зажат кубок с настоящим горько-горячим вином.
–Я не знаю, – улыбается Азазель, теперь улыбается широко. – Ты допивай, Габриэль, и лети изо всех крылышек отсюда! Велиал зуб точит, у Лилит приступ ярости на носу, да и я не добр уже тысячу лет. Лети, пока отпускаем.
Габриэль не спорит ни насчёт вина, ни насчёт скоро своего отбытия.
–Я всё сделал, Владыка, – Габриэль снова в доспехах и при оружии. Непривычно ему быть без того и другого, тоже тщеславие и гордыня зарождаются, что ли?
–Передал в руки Азазелю? – уточняет Владыка. Он тих и спокоен, благостен. И Габриэль с трудом может поверить, что этот же Владыка жестоко карал грешников не так давно.
–Да, – подтверждает Габриэль, и, не удержавшись, ехидно добавляет, – Азазель сказал, что передаст…своему господину.
Владыка не удивляется и не сердится, кивает:
–Хорошо. Он всегда был ближе всех к Люциферу. Мне не нравилась их дружба, но даже мне не подвластно было их разделить.
–Владыка…– Габриэль знает, что дерзок, может быть дерзок как сам Люцифер, заявивший однажды, что престол Владыки не вечен, но разве можно не спросить, не попробовать? – Позвольте узнать, я никому не скажу, я сохраню тайну, но все же…греховное любопытство мне не даёт покоя.
–Спрашивай, – дозволяет Владыка и даже подмигивает.
–Что вы отправили…ну, Люциферу? – Габриэлю неловко произносить имя Люцифера, но что делать? Есть такие личности, даже имя которых звучит страшно и больно. Люцифер наказан, хуже всех наказан, без права на спасение и милосердие, но не забыт.
–Любопытство! – Владыка вздыхает, – любопытство сгубило Лота! Ну ладно, не тушуйся… пальто я ему отправил.
Габриэлю кажется, что он спятил.
–Пальто?
–Он в царстве огня, – объясняет Владыка, – но огонь его никогда не согреет. А раз огонь не согреет, то я подумал отправить пальто.
–Какое ещё… – Габриэль трясёт головой, думая, что ему пора в настоящий отпуск, – какое ещё…
–Пашминное! – и Владыка разводит руками, – люди говорят, оно теплее и легче кашемира. Здесь я им верю.
Габриэль покорно кивает и решает, что больше он спрашивать не будет.
–Не ешь…– шёпот быстрый, совсем быстрый, едва различимый. Габриэль отвлекается от созерцания целой башни взбитых разноцветных сливок, пытаясь понять, кто ему сказал, озирается, но не знает. Рядом Лилит, Вельзевул, Астарот, Велиал, Абаддон, Самаэль и прочие демоны высших чинов, которым нет нужды спасать своего вечного врага.
Но всё же кто-то… неужели Михаил был прав? Свет бывает даже здесь? Или что это? Милосердие? Тоска по себе?..
Тут же у пиршественной залы танцовщицы и музыканты – десятки самых прекрасных мужчин и женщин, которые отдают себя во власть музыки и танцев. Тела у всех гибкие, сильные, заглядеться невольно легче лёгкого, и пусть грех это для Габриэля, но и он не может просто не смотреть.
Завораживает человеческая красота! Завораживает недолговечностью и живостью. Лица красивые, словно выточены искусным мастером, движения будто сама природа ведёт их танцы, а не воля тьмы…
–Не смотри, – повторяет невидимый предостерегающий и Габриэль снова не может понять, кто это.
А музыканты играют – играют что-то своё, людское, о страсти, об ошибках, и о любви, не о безусловной, а о любви к красоте, к жизни, к наслаждению.
–Не слушай, – напоминает голос и Габриэль схватывает движение возле себя.
Азазель.
–Вас-то мне и надо! – Габриэль поднимается рывком, не успев даже сообразить, что говорит, – я…
Но Азазель делает знак Габриэлю следовать за собой и уводит его сквозь тёмные и холодные галереи от тепла и жара, который очень быстро становится настоящей духотой, сдавливающей и плоть, и сердце, и душу, и вечность.
***
–Здесь всё не настоящее, – говорит Азазель, когда наконец оказываются они один на один с Габриэлем в покоях высшего демона, – еда без вкуса, лишь пресность дарует и ещё больший голод. Вино не пьянит, лишь раззадоривает жажду. И даже те блудники и блудницы, что были представлены в зале, не унимают ни огня, ни страсти, лишь толкают во всебольшую похоть.
–Зачем тогда всё это? – Габриэль не понимает. Его сражает внезапная откровенность павшего ангела.
–От тоски, – отзывается Азазель, – а кто-то и не доходит, не чувствует, ходит, смотрит, радуется, а по факту…
Азазель не заканчивает фразы, идёт к своему столу, вытаскивает маленький глиняный кувшинчик и два кубка, бодро разливает из кувшинчика и подталкивает один кубок Габриэлю.
–Я не буду! – Габриэль знает, что выглядит дураком, хуже того – напуганным дураком, но не может не отстраниться без такой резкости.
–Пей! – велит Азазель. – Оно с земли. У него есть вкус. Горький, но настоящий.
Габриэль знает, что нельзя принимать от демона ничего, но… разве Михаил не принял помощь Сельдфигейзера и не стал ключом к спасению самого Сельдфигейзера? Может быть, надо поверить? Азазель мог позволить Габриэлю остаться в зале, среди яств и порока, но вот, увёл, раскрыл глаза, а до этого предупреждал…
Ум заходит за разум, и Габриэль, скорее, чем может сообразить, отпивает из кубка. Рот тотчас обжигает горячей горечью, которая скользит куда-то вниз по телу, отзывается неожиданным удовольствием.
–Горько, – признаёт Габриэль в смущении.
–Зато по-настоящему, – отзывается Азазель. – Что ты хотел передать мне, архистратиг?
Габриэль достаёт свёрток, протягивает:
–Я получил его от Владыки.
–Вижу, – Азазель слегка улыбается. Глаза его остаются холодными, но уголки губ, когда красивого, ангельского светлого лица, а ныне изломанного страданием и пережитым, слегка подрагивают. – Я передам.
–Это не для передачи, это для…– начинает Габриэль и осекается. Он внезапно узнаёт. А может быть видит впервые символ на свёртке – печать Светоносного…
Это не для Азазеля. Это Владыка передал для Люцифера – своего лучшего творения, утерянного и восставшего.
–Это не ложь, – утешает Азазель, – Владыка тебе не солгал, он просто не сказал всего. Это другое. Возвращайся назад, архистратиг.
–А что…что там? – Габриэль поднимается, не замечая, что в руках у него всё ещё зажат кубок с настоящим горько-горячим вином.
–Я не знаю, – улыбается Азазель, теперь улыбается широко. – Ты допивай, Габриэль, и лети изо всех крылышек отсюда! Велиал зуб точит, у Лилит приступ ярости на носу, да и я не добр уже тысячу лет. Лети, пока отпускаем.
Габриэль не спорит ни насчёт вина, ни насчёт скоро своего отбытия.
***
–Я всё сделал, Владыка, – Габриэль снова в доспехах и при оружии. Непривычно ему быть без того и другого, тоже тщеславие и гордыня зарождаются, что ли?
–Передал в руки Азазелю? – уточняет Владыка. Он тих и спокоен, благостен. И Габриэль с трудом может поверить, что этот же Владыка жестоко карал грешников не так давно.
–Да, – подтверждает Габриэль, и, не удержавшись, ехидно добавляет, – Азазель сказал, что передаст…своему господину.
Владыка не удивляется и не сердится, кивает:
–Хорошо. Он всегда был ближе всех к Люциферу. Мне не нравилась их дружба, но даже мне не подвластно было их разделить.
–Владыка…– Габриэль знает, что дерзок, может быть дерзок как сам Люцифер, заявивший однажды, что престол Владыки не вечен, но разве можно не спросить, не попробовать? – Позвольте узнать, я никому не скажу, я сохраню тайну, но все же…греховное любопытство мне не даёт покоя.
–Спрашивай, – дозволяет Владыка и даже подмигивает.
–Что вы отправили…ну, Люциферу? – Габриэлю неловко произносить имя Люцифера, но что делать? Есть такие личности, даже имя которых звучит страшно и больно. Люцифер наказан, хуже всех наказан, без права на спасение и милосердие, но не забыт.
–Любопытство! – Владыка вздыхает, – любопытство сгубило Лота! Ну ладно, не тушуйся… пальто я ему отправил.
Габриэлю кажется, что он спятил.
–Пальто?
–Он в царстве огня, – объясняет Владыка, – но огонь его никогда не согреет. А раз огонь не согреет, то я подумал отправить пальто.
–Какое ещё… – Габриэль трясёт головой, думая, что ему пора в настоящий отпуск, – какое ещё…
–Пашминное! – и Владыка разводит руками, – люди говорят, оно теплее и легче кашемира. Здесь я им верю.
Габриэль покорно кивает и решает, что больше он спрашивать не будет.
