Она прошмыгнула в ванную, не подозревая, что Стивен слышал её маневр. Слышал и не остановил.
Она включила свет, глянула на себя в зеркало и не смогла узнать. Кто-то другое смотрел на неё из отражения, кто-то другой с распухшим лицо и красными глазами, кто-то другой, чьи руки дрожали.
Дом заплакал, затем снова вскрик как от боли…
–Иду, – подбодрила себя Дженни и полезла в аптечку, там лежали ножницы. Назначенные разрезать бинты, вскрывать упаковки с пластырями, они должны были сейчас разрезать её жизнь и вскрыть двери в иное царство.
Дженни не почувствовала даже боли, когда в отражении «кто-то» оказался вдруг с проткнутым горлом. Всё меркло, пульсировало, плыло, и понемногу расплывалось. Дженни захлёбывалась, но всё же смогла простонать:
–А-аа..
Прежде, чем жизнь оставила её. И ей показалось в предсмертии, что её собственный стон стал криком. Таким же криком, какой звучал с похорон Элис в этом дрянном доме.
Я не удивился стону. Я слышал её шорох, щелчок аптечного шкафчика и слышал стон. Я не удивился и испытал чуть меньше, чем ничего, когда всё закончилось и осело тяжелое тело на пол.
–Вот и всё, – я включаю свет.
Утром я вызову полицейских, буду плакать и страдать, буду мрачен, но сейчас я выпью. За упокой ещё одной предательницы и за скорбь о моей…
–Не всё, – вдруг отчётливо произнесла пустота, и я только сейчас понял, что стены, пол и потолок, прежде отражавшие плач, крик и стон Элис, умолкли. Зато теперь явилась пустота.
Я оборачиваюсь. Никого. Лишь мокрые следы возле. Я приглядываюсь – маленькие ножки, совсем ещё маленькие. У Элис и не могло быть большого размера ноги, она сама была изящная.
Но слишком несовершенна.
–Элис? – я не боюсь. Она моя дочь. Я наказал её за несовершенство и слабость жизни, но теперь простил. – Элис, милая? Малышка, где ты?
Она коснулась меня тогда, когда я не ожидал уже, что кто-то отзовётся, но мокрая ладошка – её ладошка легла на мою руку и я…
Я заорал постыдно и громко, как это не было бы недостойно с моей стороны.
–Когда человек умирает, он долго ещё слышит…– Элис стояла у моего стола. Она была распухшая от воды, вся какая-то сине-зелёная, от неё несло гнилью и плесенью, её лицо было покусано и подъедено, и из дыр сочилось что-то жёлто-серое.
Но страшнее всего были глаза. Пустые глаза, смотрящие прямо на меня. В глазах что-то мелкое, точно мальки бесновалось, но взгляд оставался пустым.
–Папа…– в горле её булькало, и я теперь видел, что и шея её, и руки, и ноги – всё тело в мелких покусах, подъеденных кем-то невидимым. И отовсюду сочится серо-желтое липкое нечто, напоминающее гной.
–Элис! – я обнимаю её. Я обнимаю её такую какая она есть. Свою поверженную принцессу. Я обнимаю её, чувствуя, как её тело вот-вот распадётся у меня в руках, обнимаю, не замечая сладостный запах гнили. – Элис, я так долго просил тебя не плакать, так долго…
Я не знаю что происходит, но я вдруг сижу на полу. Вокруг меня лужа. Но не вода. Вернее, вода и всё тот же гной. Надо мной возвышается моя мёртвая дочь. И я впервые чувствую страх.
–Элис, Элис, малышка моя, ты же знаешь, я всего лишь хотел, чтобы ты была совершенна. Наша мама она была обыкновенной, а ты должна была, но ты подвела меня. Ты рассердила меня. Ты…
Элис наклоняется ко мне, куски плоти отпадают с нее при каждом движении, падают с неприятными шлепками на пол, и я сам понимаю вдруг, что весь в слизи её смерти. Она касается меня изъеденной кем-то мелким и голодным рукой, и я проваливаюсь куда-то в темноту.
Я задыхаюсь. Задыхаюсь! Помогите!
Я не могу закричать. Если я закричу или вдохну – вода утопит меня. Я лежу в воде и не могу пошевелиться – Элис держит моё тело, я чувствую вес её тела, усиленный водою и не могу пошевелиться.
Я не могу вдохнуть, но и не вдохнуть…как? Мне нужен воздух. Мне нужен…
Я вдыхаю. Вода, ждущая как я сдамся на её милость, тотчас проникает мне в нос и начинает меня топить. Теперь я бьюсь и умираю уже без помощи моей дочери, я рвусь куда-то, вверх, но верха нет, есть всё большая темнота и вода.
Вот и всё. Я захлёбываюсь. Мне больно. Почему никто не сказал мне, почему никто не написал мне о том, как больно захлёбываться? Я умираю, не имея и шанса выжить, спастись. Я умираю, а моя мёртвая дочь смотрит на меня.
Она увела мою жену в смерть. Она отомстила ей за безразличие, а мне она мстит за то, что я утопил её, утопил в гневе…
Моё тело перестаёт дергаться. Я слабею, но почему я всё ещё вижу? Почему я вижу и вижу отчётливо воду? Почему я вижу водоросли и стаю мелких рыбок? Я умер?
Одна кусает меня. Я не чувствую боли, но я вижу, как она забирает кусочек от меня, пробует и за нею прибывает вся стая. Они жрут меня, а я слышу плеск… они плывут к моим глазам и я больше не вижу. Но слышу.
Я слышу, как они выедают своим великим множеством мои глаза, как прогрызают мне щёку, как рвут язык, как в животе моём копошится целый вывод каких-то мелких тварей, обустраивающих в моём желудке себе домик. По моим кишкам тоже движение – я слышу.
Я всё слышу, но не могу вскрикнуть. Вода плещет беспощадно, вода придавливает меня беспощадно и Элис откуда-то сверху, снизу и с боков кричит, кричит, кричит, никак не желая умолкнуть и уйти в тишину смерти.
Она кричит, а я не могу. Я лежу мёртвый, отданный на долгое съедение рыбам, а со всех сторон на меня давит вода и растворённый в ней крик моей дочери.
(*) рассказ написан для конкурса страшных историй ещё в ноябре. Конкурс завершён, рассказ остался, а автор на лёгком предновогоднем отдыхе.
Она включила свет, глянула на себя в зеркало и не смогла узнать. Кто-то другое смотрел на неё из отражения, кто-то другой с распухшим лицо и красными глазами, кто-то другой, чьи руки дрожали.
Дом заплакал, затем снова вскрик как от боли…
–Иду, – подбодрила себя Дженни и полезла в аптечку, там лежали ножницы. Назначенные разрезать бинты, вскрывать упаковки с пластырями, они должны были сейчас разрезать её жизнь и вскрыть двери в иное царство.
Дженни не почувствовала даже боли, когда в отражении «кто-то» оказался вдруг с проткнутым горлом. Всё меркло, пульсировало, плыло, и понемногу расплывалось. Дженни захлёбывалась, но всё же смогла простонать:
–А-аа..
Прежде, чем жизнь оставила её. И ей показалось в предсмертии, что её собственный стон стал криком. Таким же криком, какой звучал с похорон Элис в этом дрянном доме.
***
Я не удивился стону. Я слышал её шорох, щелчок аптечного шкафчика и слышал стон. Я не удивился и испытал чуть меньше, чем ничего, когда всё закончилось и осело тяжелое тело на пол.
–Вот и всё, – я включаю свет.
Утром я вызову полицейских, буду плакать и страдать, буду мрачен, но сейчас я выпью. За упокой ещё одной предательницы и за скорбь о моей…
–Не всё, – вдруг отчётливо произнесла пустота, и я только сейчас понял, что стены, пол и потолок, прежде отражавшие плач, крик и стон Элис, умолкли. Зато теперь явилась пустота.
Я оборачиваюсь. Никого. Лишь мокрые следы возле. Я приглядываюсь – маленькие ножки, совсем ещё маленькие. У Элис и не могло быть большого размера ноги, она сама была изящная.
Но слишком несовершенна.
–Элис? – я не боюсь. Она моя дочь. Я наказал её за несовершенство и слабость жизни, но теперь простил. – Элис, милая? Малышка, где ты?
Она коснулась меня тогда, когда я не ожидал уже, что кто-то отзовётся, но мокрая ладошка – её ладошка легла на мою руку и я…
Я заорал постыдно и громко, как это не было бы недостойно с моей стороны.
–Когда человек умирает, он долго ещё слышит…– Элис стояла у моего стола. Она была распухшая от воды, вся какая-то сине-зелёная, от неё несло гнилью и плесенью, её лицо было покусано и подъедено, и из дыр сочилось что-то жёлто-серое.
Но страшнее всего были глаза. Пустые глаза, смотрящие прямо на меня. В глазах что-то мелкое, точно мальки бесновалось, но взгляд оставался пустым.
–Папа…– в горле её булькало, и я теперь видел, что и шея её, и руки, и ноги – всё тело в мелких покусах, подъеденных кем-то невидимым. И отовсюду сочится серо-желтое липкое нечто, напоминающее гной.
–Элис! – я обнимаю её. Я обнимаю её такую какая она есть. Свою поверженную принцессу. Я обнимаю её, чувствуя, как её тело вот-вот распадётся у меня в руках, обнимаю, не замечая сладостный запах гнили. – Элис, я так долго просил тебя не плакать, так долго…
Я не знаю что происходит, но я вдруг сижу на полу. Вокруг меня лужа. Но не вода. Вернее, вода и всё тот же гной. Надо мной возвышается моя мёртвая дочь. И я впервые чувствую страх.
–Элис, Элис, малышка моя, ты же знаешь, я всего лишь хотел, чтобы ты была совершенна. Наша мама она была обыкновенной, а ты должна была, но ты подвела меня. Ты рассердила меня. Ты…
Элис наклоняется ко мне, куски плоти отпадают с нее при каждом движении, падают с неприятными шлепками на пол, и я сам понимаю вдруг, что весь в слизи её смерти. Она касается меня изъеденной кем-то мелким и голодным рукой, и я проваливаюсь куда-то в темноту.
***
Я задыхаюсь. Задыхаюсь! Помогите!
Я не могу закричать. Если я закричу или вдохну – вода утопит меня. Я лежу в воде и не могу пошевелиться – Элис держит моё тело, я чувствую вес её тела, усиленный водою и не могу пошевелиться.
Я не могу вдохнуть, но и не вдохнуть…как? Мне нужен воздух. Мне нужен…
Я вдыхаю. Вода, ждущая как я сдамся на её милость, тотчас проникает мне в нос и начинает меня топить. Теперь я бьюсь и умираю уже без помощи моей дочери, я рвусь куда-то, вверх, но верха нет, есть всё большая темнота и вода.
Вот и всё. Я захлёбываюсь. Мне больно. Почему никто не сказал мне, почему никто не написал мне о том, как больно захлёбываться? Я умираю, не имея и шанса выжить, спастись. Я умираю, а моя мёртвая дочь смотрит на меня.
Она увела мою жену в смерть. Она отомстила ей за безразличие, а мне она мстит за то, что я утопил её, утопил в гневе…
Моё тело перестаёт дергаться. Я слабею, но почему я всё ещё вижу? Почему я вижу и вижу отчётливо воду? Почему я вижу водоросли и стаю мелких рыбок? Я умер?
Одна кусает меня. Я не чувствую боли, но я вижу, как она забирает кусочек от меня, пробует и за нею прибывает вся стая. Они жрут меня, а я слышу плеск… они плывут к моим глазам и я больше не вижу. Но слышу.
Я слышу, как они выедают своим великим множеством мои глаза, как прогрызают мне щёку, как рвут язык, как в животе моём копошится целый вывод каких-то мелких тварей, обустраивающих в моём желудке себе домик. По моим кишкам тоже движение – я слышу.
Я всё слышу, но не могу вскрикнуть. Вода плещет беспощадно, вода придавливает меня беспощадно и Элис откуда-то сверху, снизу и с боков кричит, кричит, кричит, никак не желая умолкнуть и уйти в тишину смерти.
Она кричит, а я не могу. Я лежу мёртвый, отданный на долгое съедение рыбам, а со всех сторон на меня давит вода и растворённый в ней крик моей дочери.
(*) рассказ написан для конкурса страшных историй ещё в ноябре. Конкурс завершён, рассказ остался, а автор на лёгком предновогоднем отдыхе.
