***
Группа зачистки, посланная Штабом или кем-то из Штаба, Клод уже не знал во что верить и кому, справилась быстро. Высокого человека, пленника, с белым лицом и острыми чертами, удивительно яркими глазами они почти втолкнули в комнату.
Поймали, обезоружили, и, судя по кровоподтекам, были весьма грубы в работе.
– Открывай, – тихо сказал Эмма притихшему Францу.
Клод, присутствовавший тут же, молчал. Он понимал, что у него нет права голоса. Вообще ничего нет. Только присутствие и тревожное чувство неправильности происходящего. И всё же – случилось.
Разлом запылал, расходясь уже по воле дежурного и Эммы. Человек дёрнулся, явно не зная что ждёт его за сиянием серебряно-синего света.
– Успокойтесь, – сказала Эмма тихо, – это вам не поможет. Мы не желаем вам зла.
Человек уже не сопротивлялся. Он дёрнулся раз-другой и застыл, смиряясь. Губы его зашептали молитву, когда безучастные тени, скрывшие лица, подтолкнули его к сияния. Эмма стояла перед ним, последний барьер. Кажется, она должна была его просто проводить, но она что-то тихо сказала ему.
И Клод, стоявший рядом, не расслышал. Человек испуганно взглянул на неё, потом на зачистку, на комнату, и в конце концов, на Клода. И это было хуже всего. Что-то ужасное было в его ясных глазах… испуг, мольба.
Клод вспомнил слова Эммы, что человек там умрёт. Кем он там был? Клод не знал. Сияние истончалось, а Клод не мог отвести взгляда от сияния, от исчезающей фигуры. Он обернулся только тогда, когда хлопнула дверь. Зачистка исчезла. Выполнив свой долг, шла отчитаться неизвестному хозяину. Не всему Штабу, а какой-то его части. Какой?
Клод не знал, нужно ли ему это узнавать.
– Всё нормально, – сказала Эмма, – всё хорошо, в первый раз всегда так.
В первый? Сколько же раз Эмма проворачивала подобное?
Но Клод не стал спрашивать об этом, его интересовало другое:
– Что ты сказала ему?
– Я? – она улыбнулась, устало, но довольная собой, – я сказала, что смерти больше нет. Он бессмертен благодаря тому, что сделал при жизни и тому, как уйдёт. Больше второму, чем первому, но это наш с тобой секрет, а не его. И ещё я сказала ему, что король, судья и тот, кто читал ему приговор, не переживут его больше, чем на год.
– А как же правило? Нельзя говорить о будущем? – Клод не уставал поражаться её лицемерию.
– Так это тебе нельзя, и всем, кто на тебя похож, – Эмма даже не смутилась, – потому что вы не понимаете что нужно сказать, а что нет. Часть слов – это история, а часть – небытие.
Клод покачал головой: с него хватит. И этого дня, и прошлых дней.
– Я подаю в отставку, – сказал он.
– Не подаёшь, – возразила Эмма, – за сегодняшний день ты получишь премию.
Деньги нужны. Стефа больна. Но быть в болоте, не зная, из чего болото состоит? Куда ведет и что этому болоту нужно?
– Потерпишь, – Эмма решала за него, слишком хорошо изучила его нерешительность и слабость. – Не так тебе это и важно. Ты даже не знаешь кто у нас сегодня был.
– Как его зовут?
– Ну Жак де Моле, – Эмма фыркнула, – а тебе-то что?
Ничего. Вообще ничего.
– Не рыдай, – посоветовала Эмма, веселея, завершённое дело действовало на неё привычно, – рыдания не засчитываются. Засчитываются лишь дела. Ну и те, кто дела готов вершить.
Она замолчала, затем посерьезнела, глядя на него:
– Вот ты, Клод, готов к делам?
И было в этом вопросе что-то большее, чем простая насмешка.
(*Предыдущие рассказы Приграничья – «Квадрат первый», «Квадрат второй»)
