– Ты обязательно справишься, – она не так истолковала моё состояние, то, что я принимал годами за мудрость, подвело её, – я помогу, если что. У меня не самые лучшие отношения с Магистратом, но я приложила твои оценки и рекомендации, так что, полагаю, у них нет выбора!
И она счастливо засмеялась, довольная своей проказой. Потом посерьёзнела, не давая мне опомниться, сказала:
– Только всегда помни, что тьмы нельзя бояться, она как маленький огонёк в твоих руках. Будешь бояться и огонёк станет пожарищем, и ты будешь первой жертвой. А будешь смелым и удержишь – получишь податливый костёр.
И я был смелым. Я промолчал и не стал ничего ей говорить про Магистрат и про своё предательство, и только пожелал доброй ночи да поблагодарил перед уходом за всё. Я ушёл, чтобы утром узнать о её аресте.
– Итак, заслушав все показания и изучив материалы, – магистр Дору остаётся таким же камнем как и Лукреция, это было даже забавно – его тьма жизни и её тьма – предсмертья, – Магистрат постановил…
Какая долгая и заунывная формулировка. Я извожу сам себя внутри, всеми силами держа себя в руках. Всё идёт к концу, я сделал то, что велено.
– Приговорить к казни, лишению родового имени…
Да, они хотят её уничтожить. И я помог им. Уничтожить гордость, отнять все её заслуги и стереть имя, чтобы ни одна ведьма более не звалась Лукрецией. Это теперь клеймо.
– Привести в исполнение немедленно, – заканчивает Дору и в зале тишина.
Лукреция кивает, словно бы что-то зависит от её согласия или несогласия. Она окончательно смиряется со своей участью и в эту минуту во мне только ненависть. Слабая! Какая же она слабая!
Перед тем, как к ней подходят магистры, чтобы поступить как подобает, она в последний раз смотрит на меня. всё также спокойно и темно.
Я не выдерживаю и отворачиваюсь. Теперь можно побыть слабым. Я магистр. Я стал им, когда пошёл против правды за выживанием и будущим.
– Магистр Йонуц, – я нагоняю старика уже у самого выхода, нарочно до этого вожусь долго, застёгивая плащи и поправляя ремни. И ещё – старательно избегаю смотреть на чёрное пятно на полу. Всё, что осталось от госпожи Лукреции – верховной ведьмы Шоломачи.
– Да, мальчик мой? – он останавливается. На его лице всё то же благожелательное выражение.
– Как прошло заседание? – я начинаю издалека.
– Прекрасно, хотя и грустно, что великие верховные ведьмы тоже могут стать врагами. Откровенно скажу, что Лукреция когда-то училась у меня и это была одна из самых одарённых ведьм, что я видел за последние два века. Представляешь, однажды она превратила мой стол…
Мне это неинтересно. Великие не умирают так. Великие не сдаются перед наветом и клеветой. Великие себя отстаивают.
– Магистр Йонуц, я немного не о том, – прерываю я. Мне не нужны его воспоминания. Мне нужно моё будущее.
– Да? О чём же вы, мальчик мой?
– О своей роли, – напоминаю я.
– вы большой молодец. Не каждый решиться дать показания против своей же…
– Когда я получу вознаграждение? Мне говорили, что сразу после суда я стану магистром.
Йонуц отшатывается и даже за сердце хватается, вроде бы как испугавшись:
– Кто говорил? Если Лукреция, то я не могу выполнить пожелание казнённой.
– Вы говорили, – я чувствую как пол качается под ногами, но надеюсь, что старик шутит. Не может же он забыть?
– Я? – Йонуц улыбается, но улыбка его не благожелательная, а плотоядная, – мальчик мой, вы меня путаете с кем-то.
Он идёт прочь, легко отпихнув моё слабое сопротивление в сторону. У дверей, однако, останавливается и оборачивается. В голосе и лице больше нет и тени доброжелательности:
– Вы ведь не докажете ничего. Да и если не глупы, то не станете. Доброй ночи.
Он выходит, оставляя меня один на один с тёмным пятном на полу и тишиной зала. Некоторое время я ещё смотрю в дверь, надеюсь, что это шутка, но понимание и ненависть к самому себе растут, говорят очевидное:
– Обман! Всё обман.
Они просто использовали меня. а я дурак. Я доверился. Я предал, я…
– Боишься тьмы, – голос госпожи Лукреции за спиной становится последней каплей. Я дёргаюсь, на ходу готовясь атаковать, но не смог. Из тёмного пятна она уже поднимается – невесомая, словно последний вдох, прозрачная, стёртая мною и всеми нами в ничто, опозоренная.
– Госпожа…– я падаю на колени, плачу, сам не замечая сразу свои слёзы, – госпожа!
Я не помнил уже, что ведьмы не уходят просто так, вслепую. Они остаются, чтобы передать последнюю весть тем, кого могут назначить преемницей.
– Ты жалок, – она смеётся. – И труслив.
– Прости меня, госпожа! – я протягиваю руки к её святой невесомости, чувствуя, как изнутри меня топит моя же тьма, сплетенная из злорадства, ненависти, презрения и отвращения.
Она раздумывает одно мгновение, которое тянется вечность, а затем качает невесомой головой:
– Нет. Живи так как сумеешь.
Я плачу, но её уже нет. Она исчезает навсегда, обиженная мною, задетая, запомнившая мой позор и мою же слабость. Я остаюсь проигравшим, опасающимся расстояния до смерти предателем в собственных, навсегда остекленевших глазах, а внутри хохочет тьма, затапливая остатки меня и моей короткой жизни, пропуская мою муку через себя словно через желудок, чтобы выплюнуть потом как нечто пережеванное, невкусное и гадкое.
И она счастливо засмеялась, довольная своей проказой. Потом посерьёзнела, не давая мне опомниться, сказала:
– Только всегда помни, что тьмы нельзя бояться, она как маленький огонёк в твоих руках. Будешь бояться и огонёк станет пожарищем, и ты будешь первой жертвой. А будешь смелым и удержишь – получишь податливый костёр.
И я был смелым. Я промолчал и не стал ничего ей говорить про Магистрат и про своё предательство, и только пожелал доброй ночи да поблагодарил перед уходом за всё. Я ушёл, чтобы утром узнать о её аресте.
– Итак, заслушав все показания и изучив материалы, – магистр Дору остаётся таким же камнем как и Лукреция, это было даже забавно – его тьма жизни и её тьма – предсмертья, – Магистрат постановил…
Какая долгая и заунывная формулировка. Я извожу сам себя внутри, всеми силами держа себя в руках. Всё идёт к концу, я сделал то, что велено.
– Приговорить к казни, лишению родового имени…
Да, они хотят её уничтожить. И я помог им. Уничтожить гордость, отнять все её заслуги и стереть имя, чтобы ни одна ведьма более не звалась Лукрецией. Это теперь клеймо.
– Привести в исполнение немедленно, – заканчивает Дору и в зале тишина.
Лукреция кивает, словно бы что-то зависит от её согласия или несогласия. Она окончательно смиряется со своей участью и в эту минуту во мне только ненависть. Слабая! Какая же она слабая!
Перед тем, как к ней подходят магистры, чтобы поступить как подобает, она в последний раз смотрит на меня. всё также спокойно и темно.
Я не выдерживаю и отворачиваюсь. Теперь можно побыть слабым. Я магистр. Я стал им, когда пошёл против правды за выживанием и будущим.
***
– Магистр Йонуц, – я нагоняю старика уже у самого выхода, нарочно до этого вожусь долго, застёгивая плащи и поправляя ремни. И ещё – старательно избегаю смотреть на чёрное пятно на полу. Всё, что осталось от госпожи Лукреции – верховной ведьмы Шоломачи.
– Да, мальчик мой? – он останавливается. На его лице всё то же благожелательное выражение.
– Как прошло заседание? – я начинаю издалека.
– Прекрасно, хотя и грустно, что великие верховные ведьмы тоже могут стать врагами. Откровенно скажу, что Лукреция когда-то училась у меня и это была одна из самых одарённых ведьм, что я видел за последние два века. Представляешь, однажды она превратила мой стол…
Мне это неинтересно. Великие не умирают так. Великие не сдаются перед наветом и клеветой. Великие себя отстаивают.
– Магистр Йонуц, я немного не о том, – прерываю я. Мне не нужны его воспоминания. Мне нужно моё будущее.
– Да? О чём же вы, мальчик мой?
– О своей роли, – напоминаю я.
– вы большой молодец. Не каждый решиться дать показания против своей же…
– Когда я получу вознаграждение? Мне говорили, что сразу после суда я стану магистром.
Йонуц отшатывается и даже за сердце хватается, вроде бы как испугавшись:
– Кто говорил? Если Лукреция, то я не могу выполнить пожелание казнённой.
– Вы говорили, – я чувствую как пол качается под ногами, но надеюсь, что старик шутит. Не может же он забыть?
– Я? – Йонуц улыбается, но улыбка его не благожелательная, а плотоядная, – мальчик мой, вы меня путаете с кем-то.
Он идёт прочь, легко отпихнув моё слабое сопротивление в сторону. У дверей, однако, останавливается и оборачивается. В голосе и лице больше нет и тени доброжелательности:
– Вы ведь не докажете ничего. Да и если не глупы, то не станете. Доброй ночи.
Он выходит, оставляя меня один на один с тёмным пятном на полу и тишиной зала. Некоторое время я ещё смотрю в дверь, надеюсь, что это шутка, но понимание и ненависть к самому себе растут, говорят очевидное:
– Обман! Всё обман.
Они просто использовали меня. а я дурак. Я доверился. Я предал, я…
– Боишься тьмы, – голос госпожи Лукреции за спиной становится последней каплей. Я дёргаюсь, на ходу готовясь атаковать, но не смог. Из тёмного пятна она уже поднимается – невесомая, словно последний вдох, прозрачная, стёртая мною и всеми нами в ничто, опозоренная.
– Госпожа…– я падаю на колени, плачу, сам не замечая сразу свои слёзы, – госпожа!
Я не помнил уже, что ведьмы не уходят просто так, вслепую. Они остаются, чтобы передать последнюю весть тем, кого могут назначить преемницей.
– Ты жалок, – она смеётся. – И труслив.
– Прости меня, госпожа! – я протягиваю руки к её святой невесомости, чувствуя, как изнутри меня топит моя же тьма, сплетенная из злорадства, ненависти, презрения и отвращения.
Она раздумывает одно мгновение, которое тянется вечность, а затем качает невесомой головой:
– Нет. Живи так как сумеешь.
Я плачу, но её уже нет. Она исчезает навсегда, обиженная мною, задетая, запомнившая мой позор и мою же слабость. Я остаюсь проигравшим, опасающимся расстояния до смерти предателем в собственных, навсегда остекленевших глазах, а внутри хохочет тьма, затапливая остатки меня и моей короткой жизни, пропуская мою муку через себя словно через желудок, чтобы выплюнуть потом как нечто пережеванное, невкусное и гадкое.
