–В краю далёком золотом,
Где заря дарит сладкий сон,
Где леса полны цвета,
Где закат играет с рассветом,
Сходятся в тихой мольбе
Слёзы всех матерей на этой земле.
Их мольба об одном:
Пусть защитят детей от всякого зла,
Пусть будет милостива к ним судьба,
Пусть не покинет их сладкий сон…
Асфер дрожит. Голос не слушается, ворочается Оленёнок, просыпается почти, но не спешит выныривать из сладких объятий полудрёмы, когда слышишь окружающее, но одеяло ещё тяжёлое, а подушка необыкновенно мягкая и тёплая.
Асфер дрожит и замолкает. Голос предаёт её так, как она сама предаёт себя и своего сына, и Сибон, и Стихий и всё прочее. Но её тревожит лишь сын. На себя, Сибон и Стихии ей плевать. Как они наплевали на её сына, так и она наплевала на них теперь.
Асфер молчит. Асфер пытается запомнить черты своего сына. Запомнить так, чтобы никогда не расставаться с ними, какое бы безумие не постигло её дальше. Асфер склоняется всё ниже над его кроваткой, касается его тёплого лба, едва заметно улыбается, наблюдая за его безмятежным сном.
Так безмятежно могут спать лишь ангелы и дети. Но ангелов на земле нет – в Сибоне их точно не встретишь.
Асфер вдруг приходит в ярость. Странная, незнакомая ей прежде ярость наполняет всё её маленькое хрупкое и ничтожное существо, которое никогда не умело спорить и сопротивляться. Асфер дрожит, но уже от бешенства. Слепая ярость затмевает всё. Она не может представить даже, как отдаёт своего сына жрецам, как мирится с их подлым обманом, как терпеливо смотрит на то, как по широким ступеням уводят её Оленёнка к Алтарю, а тот оглядывается назад, пытаясь найти в толпе мать, пытаясь прочесть по её лицу ответ…
Разве она, Асфер, рожала своего сына для каких-то богов? разве для Стихий, алтарей или жрецов? Ну уж нет! Она его явила для себя и ни богам, ни Стихиям и ни жрецам решать о его участи!
Это может сделать только она – его мать. И Асфер, дойдя до этой мысли, вдруг успокаивается. Она понимает как права в ней и ей становится чудовищно легко.
–Он мой! – шипит она, не заботясь уже о том, разбудит ли это страшное шипение её Оленёнка. – Он мой, а не ваш!
Ребёнок просыпается. Шипение не входит в уютную картину его тихого существа, но Асфер опережает его пробуждение. Она неожиданно ловко вытаскивает из-под его головы подушечку, мгновение и лицо её сына скрыто под нею, под лебяжьим пухом, скрытым весело расшитой наволочкой.
Он бьётся. Спросонья и от удивления бьётся слабо, борется за жизнь, но совсем неумело. Как мог ждать он подобное? Как мог он противиться матери?
Асфер надавливает, ломая последние зачатки сопротивления и побеждает. Но для верности выжидает ещё немного, странно немея всем своим телом, и только после этого бережно убирает подушечку с лица своего сына.
Она смотрит в его удивлённое и даже обиженное, от этого ещё более страшное любимое лицо, касается его ледяного лба своими растрескавшимися от нервной пустоты губами…
Всё кончено.
Асфер выходит из комнаты мёртвая. Её жизнь замерла в кроватке, а тело по какому-то недоразумения не пожелало упокоиться тут же. Но это ничего – этот недостаток и незадачу Асфер сама прекрасно исправит.
Что-то в её лице пугает мать. Пугает так как никогда не пугало. Чувствует что-то и подошедший к траурному часу Фланко. Оба заглядывают в её лицо, пытаясь найти ответ, но она не открывается и остаётся спокойной.
Но это не тот покой. Это страшный покой. Могильный.
–Асфер…– неуверенно зовёт Фланко, – ты...
Он осекается. Он чувствует, что что-то навсегда изменилось, но никак не может понять как и что ему спросить, а спросить нужно.
–Что ты сделала? – голос матери хрипит, но она находит нужный вопрос.
–Я? – Асфер даже удивляется. – Я спасла его от них. Он мой.
Она отталкивает руку матери легко и быстро и успевает выйти прочь до того, как Фланко и мать, отмерев, бросаются в её комнатку и замереть от испуга и ужаса.
Асфер этого уже не видит. Она выходит в светлый день, не замечая его. Выходит в последний путь, чтобы соединиться со своим сыном.
Славься, Сибон, светлый и золотистый от пшеницы и мёда край! Славься, тихий и неприметный край, до которого никому нет дела. Помнишь ли ты Асфер? Помнишь ли её отчаянное безумие и поступок, ужаснувший твою мирную жизнь?
Едва ли. Большой мир тебя не заметил, а ты не заметил его. И не поступок Асфер тебя напугал, а её отступление от долга перед тобой. И досадуешь ты на то, что не успел покарать преступницу.
Но большому миру нет до твоей досады никакого дела. Посмеивается Терра, мол, чего у вас там может произойти интересного? Отмахивается Маара, считая, и считая справедливо, что настоящая жизнь только в их краю, кипучая и бурная. Пожимает плечами Равьен – нет им дела до Сибона и до его жизни, в которой, как все знают, мир, покой и совершенно ничего интересного.
¬
Где заря дарит сладкий сон,
Где леса полны цвета,
Где закат играет с рассветом,
Сходятся в тихой мольбе
Слёзы всех матерей на этой земле.
Их мольба об одном:
Пусть защитят детей от всякого зла,
Пусть будет милостива к ним судьба,
Пусть не покинет их сладкий сон…
Асфер дрожит. Голос не слушается, ворочается Оленёнок, просыпается почти, но не спешит выныривать из сладких объятий полудрёмы, когда слышишь окружающее, но одеяло ещё тяжёлое, а подушка необыкновенно мягкая и тёплая.
Асфер дрожит и замолкает. Голос предаёт её так, как она сама предаёт себя и своего сына, и Сибон, и Стихий и всё прочее. Но её тревожит лишь сын. На себя, Сибон и Стихии ей плевать. Как они наплевали на её сына, так и она наплевала на них теперь.
Асфер молчит. Асфер пытается запомнить черты своего сына. Запомнить так, чтобы никогда не расставаться с ними, какое бы безумие не постигло её дальше. Асфер склоняется всё ниже над его кроваткой, касается его тёплого лба, едва заметно улыбается, наблюдая за его безмятежным сном.
Так безмятежно могут спать лишь ангелы и дети. Но ангелов на земле нет – в Сибоне их точно не встретишь.
Асфер вдруг приходит в ярость. Странная, незнакомая ей прежде ярость наполняет всё её маленькое хрупкое и ничтожное существо, которое никогда не умело спорить и сопротивляться. Асфер дрожит, но уже от бешенства. Слепая ярость затмевает всё. Она не может представить даже, как отдаёт своего сына жрецам, как мирится с их подлым обманом, как терпеливо смотрит на то, как по широким ступеням уводят её Оленёнка к Алтарю, а тот оглядывается назад, пытаясь найти в толпе мать, пытаясь прочесть по её лицу ответ…
Разве она, Асфер, рожала своего сына для каких-то богов? разве для Стихий, алтарей или жрецов? Ну уж нет! Она его явила для себя и ни богам, ни Стихиям и ни жрецам решать о его участи!
Это может сделать только она – его мать. И Асфер, дойдя до этой мысли, вдруг успокаивается. Она понимает как права в ней и ей становится чудовищно легко.
–Он мой! – шипит она, не заботясь уже о том, разбудит ли это страшное шипение её Оленёнка. – Он мой, а не ваш!
Ребёнок просыпается. Шипение не входит в уютную картину его тихого существа, но Асфер опережает его пробуждение. Она неожиданно ловко вытаскивает из-под его головы подушечку, мгновение и лицо её сына скрыто под нею, под лебяжьим пухом, скрытым весело расшитой наволочкой.
Он бьётся. Спросонья и от удивления бьётся слабо, борется за жизнь, но совсем неумело. Как мог ждать он подобное? Как мог он противиться матери?
Асфер надавливает, ломая последние зачатки сопротивления и побеждает. Но для верности выжидает ещё немного, странно немея всем своим телом, и только после этого бережно убирает подушечку с лица своего сына.
Она смотрит в его удивлённое и даже обиженное, от этого ещё более страшное любимое лицо, касается его ледяного лба своими растрескавшимися от нервной пустоты губами…
Всё кончено.
***
Асфер выходит из комнаты мёртвая. Её жизнь замерла в кроватке, а тело по какому-то недоразумения не пожелало упокоиться тут же. Но это ничего – этот недостаток и незадачу Асфер сама прекрасно исправит.
Что-то в её лице пугает мать. Пугает так как никогда не пугало. Чувствует что-то и подошедший к траурному часу Фланко. Оба заглядывают в её лицо, пытаясь найти ответ, но она не открывается и остаётся спокойной.
Но это не тот покой. Это страшный покой. Могильный.
–Асфер…– неуверенно зовёт Фланко, – ты...
Он осекается. Он чувствует, что что-то навсегда изменилось, но никак не может понять как и что ему спросить, а спросить нужно.
–Что ты сделала? – голос матери хрипит, но она находит нужный вопрос.
–Я? – Асфер даже удивляется. – Я спасла его от них. Он мой.
Она отталкивает руку матери легко и быстро и успевает выйти прочь до того, как Фланко и мать, отмерев, бросаются в её комнатку и замереть от испуга и ужаса.
Асфер этого уже не видит. Она выходит в светлый день, не замечая его. Выходит в последний путь, чтобы соединиться со своим сыном.
***
Славься, Сибон, светлый и золотистый от пшеницы и мёда край! Славься, тихий и неприметный край, до которого никому нет дела. Помнишь ли ты Асфер? Помнишь ли её отчаянное безумие и поступок, ужаснувший твою мирную жизнь?
Едва ли. Большой мир тебя не заметил, а ты не заметил его. И не поступок Асфер тебя напугал, а её отступление от долга перед тобой. И досадуешь ты на то, что не успел покарать преступницу.
Но большому миру нет до твоей досады никакого дела. Посмеивается Терра, мол, чего у вас там может произойти интересного? Отмахивается Маара, считая, и считая справедливо, что настоящая жизнь только в их краю, кипучая и бурная. Пожимает плечами Равьен – нет им дела до Сибона и до его жизни, в которой, как все знают, мир, покой и совершенно ничего интересного.
¬
