Раньше он бы ответил резче. Высказался бы и о мятежнике. А теперь? Проглотил! То ли размяк, то ли это уже неважно.
Габриэль, впрочем, тоже не упорствует. Он отворачивается и смотрит на мессию, который создаётся силами тьмы и света в эту самую минуту, чтобы стать частью плана.
– Это было предсказано, – говорит Габриэль, – предсказано. Как конец всего.
– Ошибка перевода. Не конец всего, а, скорее, конец привычного, – Азазель знает, что не обязан утешать архистратига. Но он сочувствует ему, потому и делится той версией, той теорией, что лично ему нравится и даёт надежду. Что там за краем битвы? Что там за всем пламенем? Кто его знает! Может быть новый мир, может быть старый, а может быть и ничего. И последнее страшит. К последнему нельзя подготовиться.
Архистратиг кивает – он знает эту теорию про перевод, и благодарен Азазелю за утешение. Демон не обязан, хотя – они не были до конца врагами. Не стали! Нельзя быть врагом тому, с кем был в одном строю и кто просто был сброшен в день великого пожара.
Впрочем, демонов, кажется, не благодарят.
– А что твой хозяин? – спрашивает Габриэль небрежно, – он что думает? Чем кончится?
– Он не знает, – Азазель снова не ехидничает, не возмущается, сносит небрежность с лёгкостью. В конце концов, если битва будет, они поквитаются. А если нет – к чему мелкие ссоры? – Или не говорит. А твой?
– Он мне не хозяин, он Володыка! – возмущается Габриэль, но возмущение это усталое. Видимо, иногда мироздание право и не просто так говорит о том, что пора? – Он не знает. Или не говорит.
– Я не хочу, чтобы всё кончилось, – признаётся Азазель, – мне нравится этот мир. Он такой совершенный. Со всеми болезнями, войнами, гонками вооружений, даже с голодом и нищетой – он представляет собой такое разнообразие, которого, наверное, больше нигде и нет.
Габриэль не отвечает. Он всё смотрит на того мессию, которого назначили на роль спички, о которой, впрочем, никто и не справится после пожара. Тот жалок и мелок – сидит, скрюченный в кресле, задумчивый, непонимающий.
Азазель не настаивает на ответе. Но за два шага до исчезновения, Габриэль спохватывается и признаётся:
– Я тоже не хочу. Я люблю этот мир.
Сердце –маленькое, глупое и даже ненастоящее. Но стучит так, будто живое. Бьётся, нервничает, боится.
Габриэль знает, что это не выход. Знает он и то, что Володыка явно не обрадуется такому решению вопроса. Более того – ничто уже алеет, подступает всё ближе к сути Габриэля, предвещая забвение и пустоту.
Но он не может отступить. Отсрочка гибели мира – это всё ещё жизнь для мира. Иного варианта он не видит, хотя и знает, что план его малодушен и слаб. Но мироздание плетёт свои планы, не обращая внимания на желания и чувства людей, так почему, почему он, Габриэль, должен чтить мироздание?!
Сложнее всего было спрятать от Володыки случайные мысли. Нет, он не читал их каждую минуту, но мог глянуть, если что-то казалось ему странным и непривычным. Так что Габриэль предпочёл весь день не попадаться на глаза Володыке, и это ему удалось – мироздание, проклятое им же самим, было вдруг благосклонно, и отозвалось с пониманием.
Сердце стучит, бьётся, словно живое. Но жизни в нём нет. Просто Габриэль хочет чувствовать себя живым, близким к людям. И сейчас поступает как человек. Благо, ночь скрывает его лицо и крылья.
Мессия спит. Беспокойно и страшно. Его мучают видения. Его травят силы, его пьянят, ведь всем нужна спичка, но никто не хочет её спасать и не будет. И, конечно, вместо одной будет другая. Но если долго искали эту, если…
Время, он всего лишь выигрывает время.
Смешнее всего то, что Габриэль не убийца. Нет, убивал, конечно, по надобности. Но вот так, чтобы без смысла, без повода, только из личных побуждений, а не ради неба и Володыки? Нет, такого не было.
Габриэлю всю дорогу казалось, что он не сможет. Но крылья вносят его бесшумно, ночь укрывает полотном непроницаемости, и мессия – спящий, беспокойный, слабый, которого скоро должно снести силами тьмы и света, даже не вздрагивает во сне.
Всё хорошо, кроме намерения. Всё славно, кроме подачи и обрамления. Но Габриэль не может стоять в стороне. Ему страшно за будущее. Ему тошно. Ему хочется жить, хотя, он понимает, что после свершённого, жизнь его оборвётся, сменится тем самым ничто. Но ведь есть ещё другие! Пусть они живут.
Всё ужасно, кроме намерения…
Габриэль никогда не убивал ради откровенного эгоизма, но оказалось, что серебряный нож, превращённый в оружие одним из перьев, выпавших из его же крыла, всё ещё лёгок в руке, а мессия – этот несостоявшийся жалкий человечек, всё ещё спит, пусть и беспокойно, но спит, и не ведает того, что уже решено не им, а за него – в очередной раз.
Чернота была быстрой, а серебро ещё быстрее. Горло оказалось мягким и сталь серебряного ножа-пера прошла в горло как в масло. Дёрнулось тело, пытаясь жить, запротестовала внутри него сила, пытающаяся понять что происходит с носителем, но было уже поздно. Тело умирало быстрее, чем реагировала сила.
Для верности Габриэль выдернул нож и повторно впил его силу выше. На этот раз вошло тяжелее и с неприятным бульканьем.
Ещё секунд пять мессия пытался жить, но все его попытки были тщетными.
– Прощай, мессия, – мстительно произнёс самонизвергнутый архистратиг, пока вокруг него клубились тьма и свет – как высвобождённые, так и явленные извне – и Володыка, и Светоносный были, мягко говоря, озадачены. Это не входило ни в их план, ни в план мироздания.
Только в план Габриэля, который не хотел неизвестности и войны.
Габриэль даже не сопротивлялся, когда его опутало со всех сторон тьмой и светом. Он не дёрнулся и не молвил ни слова. Последнее, что он запомнил перед падением во мрак – бледное лицо Азазеля, ступившего следом за Хозяином из темноты, его удивление и недоверие.
А дальше была пустота.
(*) Примечание: Апокалипсис на пороге…
(Рассказ принадлежит к вселенной рассказов о трёх царствах: Небесном, Подземном и Людском. На сегодня готов один сборник «Их обугленные крылья – 1», в процессе – бесконечном процессе, так как некогда собирать – второй. Все рассказы в свободном доступе в сети)
Габриэль, впрочем, тоже не упорствует. Он отворачивается и смотрит на мессию, который создаётся силами тьмы и света в эту самую минуту, чтобы стать частью плана.
– Это было предсказано, – говорит Габриэль, – предсказано. Как конец всего.
– Ошибка перевода. Не конец всего, а, скорее, конец привычного, – Азазель знает, что не обязан утешать архистратига. Но он сочувствует ему, потому и делится той версией, той теорией, что лично ему нравится и даёт надежду. Что там за краем битвы? Что там за всем пламенем? Кто его знает! Может быть новый мир, может быть старый, а может быть и ничего. И последнее страшит. К последнему нельзя подготовиться.
Архистратиг кивает – он знает эту теорию про перевод, и благодарен Азазелю за утешение. Демон не обязан, хотя – они не были до конца врагами. Не стали! Нельзя быть врагом тому, с кем был в одном строю и кто просто был сброшен в день великого пожара.
Впрочем, демонов, кажется, не благодарят.
– А что твой хозяин? – спрашивает Габриэль небрежно, – он что думает? Чем кончится?
– Он не знает, – Азазель снова не ехидничает, не возмущается, сносит небрежность с лёгкостью. В конце концов, если битва будет, они поквитаются. А если нет – к чему мелкие ссоры? – Или не говорит. А твой?
– Он мне не хозяин, он Володыка! – возмущается Габриэль, но возмущение это усталое. Видимо, иногда мироздание право и не просто так говорит о том, что пора? – Он не знает. Или не говорит.
– Я не хочу, чтобы всё кончилось, – признаётся Азазель, – мне нравится этот мир. Он такой совершенный. Со всеми болезнями, войнами, гонками вооружений, даже с голодом и нищетой – он представляет собой такое разнообразие, которого, наверное, больше нигде и нет.
Габриэль не отвечает. Он всё смотрит на того мессию, которого назначили на роль спички, о которой, впрочем, никто и не справится после пожара. Тот жалок и мелок – сидит, скрюченный в кресле, задумчивый, непонимающий.
Азазель не настаивает на ответе. Но за два шага до исчезновения, Габриэль спохватывается и признаётся:
– Я тоже не хочу. Я люблю этот мир.
***
Сердце –маленькое, глупое и даже ненастоящее. Но стучит так, будто живое. Бьётся, нервничает, боится.
Габриэль знает, что это не выход. Знает он и то, что Володыка явно не обрадуется такому решению вопроса. Более того – ничто уже алеет, подступает всё ближе к сути Габриэля, предвещая забвение и пустоту.
Но он не может отступить. Отсрочка гибели мира – это всё ещё жизнь для мира. Иного варианта он не видит, хотя и знает, что план его малодушен и слаб. Но мироздание плетёт свои планы, не обращая внимания на желания и чувства людей, так почему, почему он, Габриэль, должен чтить мироздание?!
Сложнее всего было спрятать от Володыки случайные мысли. Нет, он не читал их каждую минуту, но мог глянуть, если что-то казалось ему странным и непривычным. Так что Габриэль предпочёл весь день не попадаться на глаза Володыке, и это ему удалось – мироздание, проклятое им же самим, было вдруг благосклонно, и отозвалось с пониманием.
Сердце стучит, бьётся, словно живое. Но жизни в нём нет. Просто Габриэль хочет чувствовать себя живым, близким к людям. И сейчас поступает как человек. Благо, ночь скрывает его лицо и крылья.
Мессия спит. Беспокойно и страшно. Его мучают видения. Его травят силы, его пьянят, ведь всем нужна спичка, но никто не хочет её спасать и не будет. И, конечно, вместо одной будет другая. Но если долго искали эту, если…
Время, он всего лишь выигрывает время.
Смешнее всего то, что Габриэль не убийца. Нет, убивал, конечно, по надобности. Но вот так, чтобы без смысла, без повода, только из личных побуждений, а не ради неба и Володыки? Нет, такого не было.
Габриэлю всю дорогу казалось, что он не сможет. Но крылья вносят его бесшумно, ночь укрывает полотном непроницаемости, и мессия – спящий, беспокойный, слабый, которого скоро должно снести силами тьмы и света, даже не вздрагивает во сне.
Всё хорошо, кроме намерения. Всё славно, кроме подачи и обрамления. Но Габриэль не может стоять в стороне. Ему страшно за будущее. Ему тошно. Ему хочется жить, хотя, он понимает, что после свершённого, жизнь его оборвётся, сменится тем самым ничто. Но ведь есть ещё другие! Пусть они живут.
Всё ужасно, кроме намерения…
Габриэль никогда не убивал ради откровенного эгоизма, но оказалось, что серебряный нож, превращённый в оружие одним из перьев, выпавших из его же крыла, всё ещё лёгок в руке, а мессия – этот несостоявшийся жалкий человечек, всё ещё спит, пусть и беспокойно, но спит, и не ведает того, что уже решено не им, а за него – в очередной раз.
Чернота была быстрой, а серебро ещё быстрее. Горло оказалось мягким и сталь серебряного ножа-пера прошла в горло как в масло. Дёрнулось тело, пытаясь жить, запротестовала внутри него сила, пытающаяся понять что происходит с носителем, но было уже поздно. Тело умирало быстрее, чем реагировала сила.
Для верности Габриэль выдернул нож и повторно впил его силу выше. На этот раз вошло тяжелее и с неприятным бульканьем.
Ещё секунд пять мессия пытался жить, но все его попытки были тщетными.
– Прощай, мессия, – мстительно произнёс самонизвергнутый архистратиг, пока вокруг него клубились тьма и свет – как высвобождённые, так и явленные извне – и Володыка, и Светоносный были, мягко говоря, озадачены. Это не входило ни в их план, ни в план мироздания.
Только в план Габриэля, который не хотел неизвестности и войны.
Габриэль даже не сопротивлялся, когда его опутало со всех сторон тьмой и светом. Он не дёрнулся и не молвил ни слова. Последнее, что он запомнил перед падением во мрак – бледное лицо Азазеля, ступившего следом за Хозяином из темноты, его удивление и недоверие.
А дальше была пустота.
(*) Примечание: Апокалипсис на пороге…
(Рассказ принадлежит к вселенной рассказов о трёх царствах: Небесном, Подземном и Людском. На сегодня готов один сборник «Их обугленные крылья – 1», в процессе – бесконечном процессе, так как некогда собирать – второй. Все рассказы в свободном доступе в сети)
