–Ты же боялся темноты? – не поняла Эшли. Энергия требовала выхода, неважно куда, но она должна была найти грозу. – Когда это ты стал таким смелым?
–Спокойной ночи, – Робби не захотелось ей отвечать.
–Я тебе задала вопрос! – она повысила голос. И гроза пришла.
–Эш-ли…– вкрадчиво позвали её от двери. Робби и мама одинаково вздрогнули, обернулись – конечно, там стоял Дилан. Он давно уже ждал когда Эшли спустится, а она не шла и не шла. Он поднялся сам и застал её разговор с сыном. Разговор ему не понравился, зато понравился мотив, который этот разговор задал: Эшли плохо себя ведёт с сыном, с его сыном.
–Иду, – Эшли мгновенно изменилась, сжалась сама, опустились, дрогнув, плечи, она смялась, униженно глянула на сына, уже не злясь и не ища его смелости, которую пыталась высмеять. Пару минут она была сильна, потому что был тот, кто слабее её, а теперь всё смялось, и она искала поддержки у слабости.
Не нашла. Оставалось только выйти за мужем, наплевав на ночник.
–Меня переводят, – сказал Сонно.
Это было ударом. Не таким ударом, которые Робби уже привыкать слышать.
–Как? Кто? Куда?
Десятки вопросов! От банального: «кто?» до здорово-возмутительного: «а как же я?».
–У меня есть своё начальство, мальчик, но тебе нельзя о нём знать. Как и обо мне, в общем. Это тайна, помнишь?
–Но как же…
–У тебя кошмар не от тьмы идёт, так что жрать здесь нечего, голодно, понимаешь? А у нас показатели, объёмы, задания…– Сонно вздохнул с какой-то печалью. – Ты не понимаешь, мальчик, и, быть может, не скоро ещё поймёшь. Но я попрощаться зашел, да спросить – чего хочешь? В виде исключения могу выполнить одно желание. Ну, скажем…
Внизу что-то разбилось с оглушительным грохотом. Сонно вздрогнул, осёкся, Робби не отреагировал – по звуку он понял, что это уже в гостиной, а разбилась, скорее всего, ваза с цветами.
«Об пол или об маму?» – подумал Робби краем сознания и снова задумался, но уже над словами Сонно, пытаясь представить себе жизнь без друга.
–Хочешь чего? – ласково спросил Сонно. – Газировку или чипсы? Может жвачку?
Всего этого Робби почти не давали. Так, если отец разрешал, то мама давала ему угощение, а иначе никак. Но Робби и не гнался за смутным солёным или сладким вкусом, он вообще не чувствовал никакого наслаждения от еды.
–Ну чего-нибудь? – спросил Сонно.
Взгляд Робби упал на ночник. В окошках сказочного домика тепло горел свет. И ещё – было тихо.
–А-а…– тихо прошелестел Сонно, проследив за его взглядом. – Что ж, это можно. Но ты уверен? Мамы там не будет.
–Я знаю, – каким-то чужим голосом отозвался Робби. Он знал, что мамы там не будет, более того, он даже слышал её слабые стоны из гостиной, видимо, ваза всё-таки досталась ей, а не полу.
Сонно глянул на него со странным чувством. Он был явлен темнотой, чтобы жрать кошмары и видел много детей, где кошмары приходили, являлись детям, пугали. Здесь же было голодно – всё, что приходило в сны Робби, не имело питательной ценности, потому что кошмары не могли его напугать. Его пугали его собственные родители, а ещё больше того – собственная беспомощность. Но самым худшим оставался не страх, а понимание, что вина здесь не на одном человеке, не на одном его отце, но и на матери, которая из раза в раз повторяла одно и то же с собою.
–Я устал, – признался Робби. Это было совсем не детское признание, совсем тёмное, взрослое, измученное, но оно было искренним. Робби жил так мало, но как же он устал.
Сонно не ответил ничего на это, лишь взял руку мальчишки своей когтистой лапой и хрипло попросил:
–Закрой глаза.
Робби покорился. Закрыть глаза – это не страшно, в некотором смысле так, с закрытыми глазами, и люди живут. Закрывать глаза было необзяательно, но Сонно решил не пугать ребенка – не стоило ему видеть, как широко открывается его пасть, как блестят треугольные белые зубы, явленные темнотой для перемалывания кошмаров.
Боль будет быстрой – Сонно постарается сделать так, чтобы она прошла как можно скорее. Сонно, конечно, отчасти создание темное, но сочувствие в нём есть, ему не нужна лишняя боль и лишнее страдание. Ему нравится идея с ночником, именно по этой причине он бережно выплёвывает кроваво-серый комок перемолотого человечка в сам ночник, прикрывает его когтистыми лапами, шепчет нужное слово.
Комок расползается на десятки золотистых, сплетенных из солнца червячков. Это душа Робби. Червячки оплетают дом, лампочки сказочного домика…
Теперь Робби будет светить, а ещё – он будет один. Сонно нет дела до тех людей. Что войдут сюда утром, до той женщины, что придёт с синяком на лице, что вообще случится в первый, но не в последний раз, до полиции, что приедет сюда, чтобы проводить допросы и безнадёжный поиск пропавшего ребенка.
Ему есть дело только до ночника, который стал светить чуть ярче в эту ночь, и будет светить во все последующие.
Даже если не включать.
А до остального дела Сонно нет. Завтра ночью ему жрать кошмары других детей, но на этот раз он будет умнее, он не попадётся им на глаза, не позволит, не позволит, нет, привязаться к кому-нибудь и сочувствия не позволит – как-то болезненно оно отдаётся, сочувствие и милосердие.
Исходит ночь и комната пуста. Пара часов до возгласа Эшли, пришедшей будить сына. Что ж, она его больше не найдет, нет. Два с половиной часа до появления полиции. Три часа до приезда детектива Майерса, которому Эшли будет рассказывать о ночном столкновении с дверью…
Шесть дней до того, как Эшли заметит, что ночник в комнате её сына горит сам собой.
–Спокойной ночи, – Робби не захотелось ей отвечать.
–Я тебе задала вопрос! – она повысила голос. И гроза пришла.
–Эш-ли…– вкрадчиво позвали её от двери. Робби и мама одинаково вздрогнули, обернулись – конечно, там стоял Дилан. Он давно уже ждал когда Эшли спустится, а она не шла и не шла. Он поднялся сам и застал её разговор с сыном. Разговор ему не понравился, зато понравился мотив, который этот разговор задал: Эшли плохо себя ведёт с сыном, с его сыном.
–Иду, – Эшли мгновенно изменилась, сжалась сама, опустились, дрогнув, плечи, она смялась, униженно глянула на сына, уже не злясь и не ища его смелости, которую пыталась высмеять. Пару минут она была сильна, потому что был тот, кто слабее её, а теперь всё смялось, и она искала поддержки у слабости.
Не нашла. Оставалось только выйти за мужем, наплевав на ночник.
***
–Меня переводят, – сказал Сонно.
Это было ударом. Не таким ударом, которые Робби уже привыкать слышать.
–Как? Кто? Куда?
Десятки вопросов! От банального: «кто?» до здорово-возмутительного: «а как же я?».
–У меня есть своё начальство, мальчик, но тебе нельзя о нём знать. Как и обо мне, в общем. Это тайна, помнишь?
–Но как же…
–У тебя кошмар не от тьмы идёт, так что жрать здесь нечего, голодно, понимаешь? А у нас показатели, объёмы, задания…– Сонно вздохнул с какой-то печалью. – Ты не понимаешь, мальчик, и, быть может, не скоро ещё поймёшь. Но я попрощаться зашел, да спросить – чего хочешь? В виде исключения могу выполнить одно желание. Ну, скажем…
Внизу что-то разбилось с оглушительным грохотом. Сонно вздрогнул, осёкся, Робби не отреагировал – по звуку он понял, что это уже в гостиной, а разбилась, скорее всего, ваза с цветами.
«Об пол или об маму?» – подумал Робби краем сознания и снова задумался, но уже над словами Сонно, пытаясь представить себе жизнь без друга.
–Хочешь чего? – ласково спросил Сонно. – Газировку или чипсы? Может жвачку?
Всего этого Робби почти не давали. Так, если отец разрешал, то мама давала ему угощение, а иначе никак. Но Робби и не гнался за смутным солёным или сладким вкусом, он вообще не чувствовал никакого наслаждения от еды.
–Ну чего-нибудь? – спросил Сонно.
Взгляд Робби упал на ночник. В окошках сказочного домика тепло горел свет. И ещё – было тихо.
–А-а…– тихо прошелестел Сонно, проследив за его взглядом. – Что ж, это можно. Но ты уверен? Мамы там не будет.
–Я знаю, – каким-то чужим голосом отозвался Робби. Он знал, что мамы там не будет, более того, он даже слышал её слабые стоны из гостиной, видимо, ваза всё-таки досталась ей, а не полу.
Сонно глянул на него со странным чувством. Он был явлен темнотой, чтобы жрать кошмары и видел много детей, где кошмары приходили, являлись детям, пугали. Здесь же было голодно – всё, что приходило в сны Робби, не имело питательной ценности, потому что кошмары не могли его напугать. Его пугали его собственные родители, а ещё больше того – собственная беспомощность. Но самым худшим оставался не страх, а понимание, что вина здесь не на одном человеке, не на одном его отце, но и на матери, которая из раза в раз повторяла одно и то же с собою.
–Я устал, – признался Робби. Это было совсем не детское признание, совсем тёмное, взрослое, измученное, но оно было искренним. Робби жил так мало, но как же он устал.
Сонно не ответил ничего на это, лишь взял руку мальчишки своей когтистой лапой и хрипло попросил:
–Закрой глаза.
Робби покорился. Закрыть глаза – это не страшно, в некотором смысле так, с закрытыми глазами, и люди живут. Закрывать глаза было необзяательно, но Сонно решил не пугать ребенка – не стоило ему видеть, как широко открывается его пасть, как блестят треугольные белые зубы, явленные темнотой для перемалывания кошмаров.
Боль будет быстрой – Сонно постарается сделать так, чтобы она прошла как можно скорее. Сонно, конечно, отчасти создание темное, но сочувствие в нём есть, ему не нужна лишняя боль и лишнее страдание. Ему нравится идея с ночником, именно по этой причине он бережно выплёвывает кроваво-серый комок перемолотого человечка в сам ночник, прикрывает его когтистыми лапами, шепчет нужное слово.
Комок расползается на десятки золотистых, сплетенных из солнца червячков. Это душа Робби. Червячки оплетают дом, лампочки сказочного домика…
Теперь Робби будет светить, а ещё – он будет один. Сонно нет дела до тех людей. Что войдут сюда утром, до той женщины, что придёт с синяком на лице, что вообще случится в первый, но не в последний раз, до полиции, что приедет сюда, чтобы проводить допросы и безнадёжный поиск пропавшего ребенка.
Ему есть дело только до ночника, который стал светить чуть ярче в эту ночь, и будет светить во все последующие.
Даже если не включать.
А до остального дела Сонно нет. Завтра ночью ему жрать кошмары других детей, но на этот раз он будет умнее, он не попадётся им на глаза, не позволит, не позволит, нет, привязаться к кому-нибудь и сочувствия не позволит – как-то болезненно оно отдаётся, сочувствие и милосердие.
Исходит ночь и комната пуста. Пара часов до возгласа Эшли, пришедшей будить сына. Что ж, она его больше не найдет, нет. Два с половиной часа до появления полиции. Три часа до приезда детектива Майерса, которому Эшли будет рассказывать о ночном столкновении с дверью…
Шесть дней до того, как Эшли заметит, что ночник в комнате её сына горит сам собой.
