(*)
– Объясни-ка, что это такое? – Сигер вламывается в мои покои с бешеной яростью. Не подобает Морскому Царю так себя вести! Даже я удивлена такой вспышке – я знала, что он взбесится, но полагала, что Сигер всё равно останется более сдержанным, и не позволит себе такого сухопутного поведения.
Ошиблась, с кем не бывает?
– Ты про что? – в голос побольше удивления, может быть даже испуг, только не перестараться, а то не поверит.
– Вот про это!
Он швыряет прямо передо мной несколько листов, исписанных неровными строками. Буквы в строках толстые, кривятся в разные стороны, точно писал кто-то, кто едва-едва постиг грамоту, но Сигера волнует не почерк, а содержание.
А оно мне известно, хотя я не выдам этого.
Нет, ну а чего он хотел? И Сигер, и я, и Бардо, и Алана, и ещё многие – мы все дети одного Морского Царя, и если я таилась, осторожно избавлялась от потенциальных соперников среди братьев и сестёр, отдаляя их от престола, обнажая их провалы и способствуя их ссылкам и тюрьмам, то только Сигеру хватило наглости убить нашего отца. Не своими руками, с помощью ведьмы, но хватило! Теперь он называет себя Царём, и, кажется, сам верит в это.
Я знаю, мои дни сочтены. Как только народ успокоится, Сигер, зная мою натуру, поспешит и от меня избавиться. И даже скорее, чем от полукровки-брата Бардо. Потому что меня Сигер боится, знает, что я не прощу. Море не прощает и помнит всё, а я и есть часть моря. А Бардо…да что он? Полукровка! Непонятно зачем отец приближал его к трону, но я не спорила с ним и не презирала Бардо внешне, внутренне – да, презирала, но внешне была дружелюбна. А Сигер не смог. И это теперь тоже мне помогает.
А содержание брошенных листков мне известно. После того, как Сигер решил сжать свою власть вокруг меня, превратив мою жизнь в тюрьму, у меня всё больше времени на планы. Вот и придумалось пошутить. Помощь служанки – верной Дануты, что подкупила местного бездарного, но шумного поэта, и вот – Сигер взбешён.
Он не просто взбешён, но и напуган. Он не знает народа, он всегда держал себя дальше от него, считая себя выше. И это тоже его ошибка. Сложно ему было поздороваться со слугами, спросить как у кого дела, проявить хоть немного внимания? едва ли. Но ему даже в голову не пришло, и теперь…
Соберись, Эва. Ты тоже хороша. У тебя был верный стражник – Хотэм, старый вояка, который всегда поддерживал тебя. Смогла ты его защитить от Сигера? Не смогла. Даже не попыталась, просто стояла и смотрела на его убийство. Он был благородной душой, а такие уходят первыми, поэтому не вини Сигера, лучше взгляни на себя!
Взгляну, взгляну. И на строки тоже.
– Что скажешь, а? – Сигер больше не может ждать. Он мечется. Он точно идёт от того же моря, что и я? иногда мне кажется что он всего-то горная речка, иначе откуда столько лишнего, совсем не царственного беспокойства?
– Стихи поганые, – отвечаю я честно. – Хоть и далека я от поэзии, но даже я вижу, что это погано.
– А ты их точно прочла? – он не может успокоиться.
Я усмехаюсь:
– Ну а то.
Беру листок в руки, читаю вслух расплывающиеся строки, разумеется, безо всякого выражения:
– У великого Царя, у любимого Царя,
Были дети…и все ведали моря.
Но Царь убит – сражён коварною зарёй,
И свободен трон Морской.
На тот трон сынок садится,
Хоть права его ничто.
И на всех вокруг он злится,
Зная: ведают про всё…
Как не поморщиться? Это слишком паршиво. А дальше и того хлеще – про царевну, что в тюрьме заточена, и про царевну, что при троне пленницей живёт…
Первое про Алану. Я её тоже не люблю, никогда не любила. Лёгкая, смешливая, самая младшая, и совершенно глупая в своей смешливости, она не смогла склонить голову перед своим братом, признавая в нём Царя. Я смогла, а она нет. Но я старше, и Алана была любимицей отца, так что, возможно, мне никогда и не понять её.
А второе про меня.
– Я эти бредни читать не буду, они оскорбляют мой вкус, – откладываю листок.
И чем, скажите на милость, живёт этот поэт? Стихами? Океан, не смеши меня!
– Что скажешь? – Сигер нависает надо мной. Но я не боюсь. Это он должен меня бояться. Это я знаю все его деяния насквозь. Я!
– Чего ты хочешь? – в голос побольше усталости. – Хочешь, чтобы мне эти стихи в страшном сне снились?
– Не притворяйся! – Сигер срывается, его рука в опасном движении, но я даже глазом не веду. Порвёт листки? Слабак и трус! Ударит меня? что же, двор будет счастлив! Я ему не сестра уже, я царевна! И это превыше, чем родственная связь.
– Ты что, серьёзно? – на этот раз в голос побольше недоверия и смешка. Словно я сама не верю. – Нет, ты что, серьёзно, думаешь, что это написала я?
– По твоему приказу! – он сбит с толку моей реакцией. Рука его сдается, опускается, сам он отступает на шаг, ну-ну, точно сбит с толку!
Сейчас я тебя и утоплю!
– Океан! – обхватываю голову руками, словно та заболела от его присутствия и больше того – от его глупости, – за что ж ты так со мной, Океан?
Сигер мнётся. И куда делась его ярость? он всё-таки слаб передо мной.
– Да ты что, серьёзно? – теперь я подрываюсь, но расчётливо, конечно, чтобы тоже не перестараться. – Сигер! Я думала, ты умнее! Ты что, полагаешь, что я плачу каким-то уличным бездарностям, чтобы те писали сие?
Где оно там? Нащупать, не оглядываясь, сложно, но я всё-таки подцепляю со стола пару листков, сама не свожу взгляда с Сигера.
– Нет, ты мне скажи? Я тебе что, селёдка какая-то? Зачем я буду делать подобное, если очевидно будет, что это я? если первым делом ты подумаешь на меня?
Теперь замереть, как будто я разочарована, подождать, пока смятение обретёт смысл в глазах Сигера, тяжело опуститься в кресло.
– Ты уж определись, братец! – побольше горечи и усталости, – либо я для тебя представляю опасность, либо я полная дура, и в таком случае нет смысла охранять мои покои ото всех.
Сигер раздумывает. Кажется, он уже корит себя. Мои слова кажутся ему убедительными.
– Это было просто очень выгодно тебе, – он пытается оправдаться, но не передо мной, а перед самим собой.
– Да ну? – усмехнуться, но так, чтобы не скользнуло даже тени триумфа, – правда? Чтобы ты пришёл и убил меня? или отправил в тюрьму? Или обвинял?.. Это глупо, не находишь? Ну представь, представь, если хочешь, что это я. И чего бы я добилась? Прочтут эти стишки пара десятков твоих подданных, и что?
– Тогда кто? – Сигер делает вид, что не слышит моего вопроса.
– Я тебе что, ветра морские, чтобы всё ведать? Ну да, на меня всё можно повесить! – теперь в голос обиды, как можно больше обиды, чтобы аж слёзы зазвучали, тут уже перестараться не получится. – У Царя что, врагов быть не может? Или я единственная сестра и у тебя, а больше ни братьев, ни сестёр? Сигер, ну разве это похоже на меня?
– Нет, это слишком глупо, – в его голосе сожаление.
Правильно, Сигер, это слишком глупо. Очень плохо, что ты мало читал в своём детстве. Если бы читал, знал бы наверняка – глупость и гениальность в соседях! Ты на меня не подумаешь, и любой, кто имеет разум не подумает. Но в народе неспокойно. Стихи тут, слухи там, арест Аланы, убийство Хотэма…
Ты, конечно, объявил, что он заговорщик, но мы не вчера родились, и знаем – Хотэм верный стражник, он скорее сам бы умер, чем предал бы Морского Царя. Или меня, его дочь и законную наследницу. Тебе этого не простят. Море кипит, Сигер, и как ты не старайся, море не будет кипеть меньше. Все твои действия ведут к его волнению, ибо на тебе великий грех – ты убил Морского Царя – своего отца, и море тебе этого не простит.
– Оставь меня, – побольше подавленности, – мне и без твоих обвинений дурно!
Он не шевелится. Но я это предвидела.
– Я тебя не обвиняю, – говорит Сигер, – это действительно глупо. Ты бы так не поступила!
Смотрю с подозрением: не поверил и играет или поверил? Оба варианта плохи. Если не поверил, значит, я не умнее его и не смогла его перехитрить. Если поверил, тоже паршиво – это значит, что мой брат – глупец, и, что хуже – глупец жестокий.
Если ты глуп, будь хотя бы великодушен, чтобы хоть что-то осталось после тебя. Если ты жесток – у тебя нет права на глупость. Но это в идеальном распорядке.
– Иди, Сигер, – я прошу его уже иначе, показывая смирение и усталость. Я знаю, он хочет, чтобы я злилась, требовала его извинений, ехидствовала, а я так не поступаю – я показываю спокойствие и так возвышаюсь над ним.
Он кивает:
– Я уйду. Но у меня к тебе есть…просьба.
Ему хочется мне приказать, но сейчас это страшно.
– Какая?
– Сними траур, – просит он, – неловко.
Не неловкость тут причина! А стыд. И страх! Я ношу траур по своему отцу и царю, а он нет. А народ видит – царевна скорбит, а новый Царь устраивает пиры.
– Когда пройдёт положенный срок, – я не отказываю тебе, Сигер, нет! Но я остаюсь на своих правах.
Он хочет возразить, но не находит слов.
– Надеюсь, ты на моей стороне, – формула ответа всё же находится.
Я смеюсь:
– Мы оба знаем, что это не так. Я никогда не буду на твоей стороне. Море помнит, Сигер, всё помнит!
Возразить ему нечего. Я чувствую, как в нём крепнет мысль – Эву надо убить. Я бы на его месте тоже думала бы о том, чтобы устранить самые сильные тени.
– Кстати, что с поэтом? – побольше равнодушия. Кто-то всё равно должен будет погибнуть, уйти в пену морскую.
– В тюрьме. Его ждёт очень тёплый разговор с палачами. Я хочу знать, кто его нанял! – Сигер торжествует, и по его глазам я понимаю, что сама идея пытки для него равна власти. И это уже не оставляет во мне никакой надежды.
Сигера надо убивать. Но умнее! И при этом самой не стать в глазах народа захватчицей трона!
– Ну и дурак, – фыркаю, презираю.
– Что-что? ты с Царём говоришь!
– Ты ворвался ко мне даже без стука. А если я переодеваюсь? Или занята чем-то непотребным? Может я тут стихи сочиняю! – киваю в сторону поплывших листочков. Слишком много рук их держало, чтобы они хранили целостность. – Это ли по-царски?
– Я твой брат!
– Определись.
– И Царь! Ты присягала мне!
– Тогда вызвал бы меня.
Он молчит. Я снова поставила его в тупик. Он Царь уже не первый день, но он по-прежнему не умеет держать и нести себя по-царски. Это на моё течение!
– Объясни свою мысль! – он сердит и требователен.
– Изволь! – в голосе нет равнодушия и усталости, сплошной яд. Своим тоном я пытаюсь подчеркнуть очевидность своих выводов, показать, как Сигер слаб в тактике. – Кто-то из твоих врагов, может из совета, а может из числа твоих братьев и сестёр пытается поднять смуту в народе. Ты, вместо того, чтобы показать, что акула на водоросли внимания не обращает, бросаешься эти самые водоросли терзать. Дурная репутация тебе обеспечена. А твоя нервность по подобному делу покажет, что зерно правды есть. ты, конечно, не переживай, я-то глубину правды не открою, но народ видит тебя, твою реакцию, узнает и твои действия.
Почему, скажите на милость, это вообще надо объяснять? Разве это и без того не ясно?
– Об этом я не думал, – признаёт Сигер. – И что же ты скажешь, сестрица? Отпустить его?
– Пошли его куда-нибудь…– машу рукой.
– На корм рыбам?
– Океан! Ну что за идея? Отправь его, вроде бы и по делу, а вроде в ссылку…
– Куда же? – Сигер ждёт моего ответа. какая-то странная насмешка, которая мне совсем не нравится, уродует его лицо.
– К сухопутным! – я делаю вид, что придумала это только что. – А? без моря нам всем тяжело. А ты отправь его…ну не знаю, записать какую-то самую лучшую песню. Или стих.
– У сухопутных-то? – Сигер откровенно сомневается.
– Лучше этого уж точно, – я изображаю брезгливость, показывая на листочки с погаными стишками. Сигер мне не верит, я чувствую, но моя брезгливость неожиданно утешает его. Действия, выраженные в жестах, в мимике и тоне голоса всегда вызывают больше отклика, чем слова.
– Ну и почему…
Сигер осекается. Он думает. Он мне верит и не верит. Он считает, что этот поэт может быть всё-таки моим союзником, тайный, вторичным, но союзником. Значит что? надо его отделить от меня.
Наверное, ему кажется, что я блефую, когда предлагаю послать морского человека к сухопутным. Верит? Не верит? Я бы себе не верила.
– Может быть, ты и права, – что он решает, я не могу понять. – Я подумаю над этим.
Сигер хочет уйти. Ему тяжело долго находиться со мной рядом – он в напряжении, которое можно почти физически ощутить. Я тоже в напряжении. Каждый жест, каждое слово, каждый тон надо продумывать, а это тяжело.
– Сигер, оставь мне эти стишки.
Он удивляется. Я напоследок снова сбиваю его с мысли. Он погружён в тяжесть решения, а я опять вклиниваюсь, вбиваюсь непрошенной волной в мирное, хоть и зловещее течение.
– Это ещё зачем? – снова подозрение. Он мне не верит.
– Вдруг я напьюсь синего вина и решу писать поэмы. А так взгляну, и меня ослабит желание…
Я издеваюсь и этим вывожу его из себя.
– Забирай! – Сигер кидает замученные внимание листы в кресло. Листы рассыпаются небрежно, падают…
Он уходит. Это уже облегчение. В его присутствии море во мне злится – на него и само себя. Я должна его убить, разорвать его в клочья, низвести до пены, но я проиграю, если сделаю это и поддамся порыву. Море, прости меня. Я помню, как и ты, я помню.
Но ты можешь кипеть во мне, а я кипеть не могу.
Бардо появляется где-то через четверть часа. Полукровка-братец… такой же пленник как и я. его дни сочтены, они ещё короче моих – меня народ хотя бы знает и любит, а Бардо точно несдобровать.
– Я слышал про стихи, которые разошлись на площади. Сигер ничего тебе не сделал? – он тревожится, ох, милый братец! Нельзя быть таким наивным. Или твоя наполовину сухопутная душонка тебя этому не научила?
– А причём тут я? – никто не должен знать правды. Моя Данута умеет хранить тайны и умрёт за меня, а Бардо просто умрёт, он не умеет держать море в себе, да и моря в нём немного.
– Разве…– Бардо теряется. Смешной и наивный. Человек! всё равно человек. впрочем, тише, Эва, не будь так жестока к людскому роду, тебе у них скоро просить помощи.
– Я что, дура? – Бардо, ты не представляешь, какая я дура на самом деле, но вы и не должны представлять. Вы все. Это тайна царевны. Я совершаю ошибки, но когда я в них признаюсь и кому – ведает только Океан. А он хоронит в себе все внутренние тюрьмы.
– Прости, – он смущён и напуган, – просто мне показалось, что Сигер разозлился.
– Ему полезно.
– И пошёл к тебе.
– Всё одно – мимо.
Никто не знает всего. Данута знает одну часть, верные мне советники – другую, Бардо третью…
– Я с плохой новостью, – вдруг говорит Бардо и море внутри меня тревожится и темнеет, готовое проглотить все новые обиды, лишь бы утешить боль.
– Говори! – не тяни, Бардо, не тяни, в этом нет милосердия.
– Сигер подумывает о женитьбе. Уже пошли размышления о том, чтобы знатные морские народы готовили дочерей на смотрины.
Бардо смотрит на меня с испугом – он тоже боится меня, хотя я его сестра и мы союзники. Правильно, всё правильно – тот, кто правит, всегда должен вызывать страх.
И страх этот понятен. Я должна взбеситься – новый брак Сигера – это новые наследники, новые претенденты на престол и тогда, даже если Сигер будет убит, у него будут дети, которые займут трон. А Эва в стороне.
Вот только ты ошибаешься, Бардо, полагая, что это новость.
– Объясни-ка, что это такое? – Сигер вламывается в мои покои с бешеной яростью. Не подобает Морскому Царю так себя вести! Даже я удивлена такой вспышке – я знала, что он взбесится, но полагала, что Сигер всё равно останется более сдержанным, и не позволит себе такого сухопутного поведения.
Ошиблась, с кем не бывает?
– Ты про что? – в голос побольше удивления, может быть даже испуг, только не перестараться, а то не поверит.
– Вот про это!
Он швыряет прямо передо мной несколько листов, исписанных неровными строками. Буквы в строках толстые, кривятся в разные стороны, точно писал кто-то, кто едва-едва постиг грамоту, но Сигера волнует не почерк, а содержание.
А оно мне известно, хотя я не выдам этого.
Нет, ну а чего он хотел? И Сигер, и я, и Бардо, и Алана, и ещё многие – мы все дети одного Морского Царя, и если я таилась, осторожно избавлялась от потенциальных соперников среди братьев и сестёр, отдаляя их от престола, обнажая их провалы и способствуя их ссылкам и тюрьмам, то только Сигеру хватило наглости убить нашего отца. Не своими руками, с помощью ведьмы, но хватило! Теперь он называет себя Царём, и, кажется, сам верит в это.
Я знаю, мои дни сочтены. Как только народ успокоится, Сигер, зная мою натуру, поспешит и от меня избавиться. И даже скорее, чем от полукровки-брата Бардо. Потому что меня Сигер боится, знает, что я не прощу. Море не прощает и помнит всё, а я и есть часть моря. А Бардо…да что он? Полукровка! Непонятно зачем отец приближал его к трону, но я не спорила с ним и не презирала Бардо внешне, внутренне – да, презирала, но внешне была дружелюбна. А Сигер не смог. И это теперь тоже мне помогает.
А содержание брошенных листков мне известно. После того, как Сигер решил сжать свою власть вокруг меня, превратив мою жизнь в тюрьму, у меня всё больше времени на планы. Вот и придумалось пошутить. Помощь служанки – верной Дануты, что подкупила местного бездарного, но шумного поэта, и вот – Сигер взбешён.
Он не просто взбешён, но и напуган. Он не знает народа, он всегда держал себя дальше от него, считая себя выше. И это тоже его ошибка. Сложно ему было поздороваться со слугами, спросить как у кого дела, проявить хоть немного внимания? едва ли. Но ему даже в голову не пришло, и теперь…
Соберись, Эва. Ты тоже хороша. У тебя был верный стражник – Хотэм, старый вояка, который всегда поддерживал тебя. Смогла ты его защитить от Сигера? Не смогла. Даже не попыталась, просто стояла и смотрела на его убийство. Он был благородной душой, а такие уходят первыми, поэтому не вини Сигера, лучше взгляни на себя!
Взгляну, взгляну. И на строки тоже.
– Что скажешь, а? – Сигер больше не может ждать. Он мечется. Он точно идёт от того же моря, что и я? иногда мне кажется что он всего-то горная речка, иначе откуда столько лишнего, совсем не царственного беспокойства?
– Стихи поганые, – отвечаю я честно. – Хоть и далека я от поэзии, но даже я вижу, что это погано.
– А ты их точно прочла? – он не может успокоиться.
Я усмехаюсь:
– Ну а то.
Беру листок в руки, читаю вслух расплывающиеся строки, разумеется, безо всякого выражения:
– У великого Царя, у любимого Царя,
Были дети…и все ведали моря.
Но Царь убит – сражён коварною зарёй,
И свободен трон Морской.
На тот трон сынок садится,
Хоть права его ничто.
И на всех вокруг он злится,
Зная: ведают про всё…
Как не поморщиться? Это слишком паршиво. А дальше и того хлеще – про царевну, что в тюрьме заточена, и про царевну, что при троне пленницей живёт…
Первое про Алану. Я её тоже не люблю, никогда не любила. Лёгкая, смешливая, самая младшая, и совершенно глупая в своей смешливости, она не смогла склонить голову перед своим братом, признавая в нём Царя. Я смогла, а она нет. Но я старше, и Алана была любимицей отца, так что, возможно, мне никогда и не понять её.
А второе про меня.
– Я эти бредни читать не буду, они оскорбляют мой вкус, – откладываю листок.
И чем, скажите на милость, живёт этот поэт? Стихами? Океан, не смеши меня!
– Что скажешь? – Сигер нависает надо мной. Но я не боюсь. Это он должен меня бояться. Это я знаю все его деяния насквозь. Я!
– Чего ты хочешь? – в голос побольше усталости. – Хочешь, чтобы мне эти стихи в страшном сне снились?
– Не притворяйся! – Сигер срывается, его рука в опасном движении, но я даже глазом не веду. Порвёт листки? Слабак и трус! Ударит меня? что же, двор будет счастлив! Я ему не сестра уже, я царевна! И это превыше, чем родственная связь.
– Ты что, серьёзно? – на этот раз в голос побольше недоверия и смешка. Словно я сама не верю. – Нет, ты что, серьёзно, думаешь, что это написала я?
– По твоему приказу! – он сбит с толку моей реакцией. Рука его сдается, опускается, сам он отступает на шаг, ну-ну, точно сбит с толку!
Сейчас я тебя и утоплю!
– Океан! – обхватываю голову руками, словно та заболела от его присутствия и больше того – от его глупости, – за что ж ты так со мной, Океан?
Сигер мнётся. И куда делась его ярость? он всё-таки слаб передо мной.
– Да ты что, серьёзно? – теперь я подрываюсь, но расчётливо, конечно, чтобы тоже не перестараться. – Сигер! Я думала, ты умнее! Ты что, полагаешь, что я плачу каким-то уличным бездарностям, чтобы те писали сие?
Где оно там? Нащупать, не оглядываясь, сложно, но я всё-таки подцепляю со стола пару листков, сама не свожу взгляда с Сигера.
– Нет, ты мне скажи? Я тебе что, селёдка какая-то? Зачем я буду делать подобное, если очевидно будет, что это я? если первым делом ты подумаешь на меня?
Теперь замереть, как будто я разочарована, подождать, пока смятение обретёт смысл в глазах Сигера, тяжело опуститься в кресло.
– Ты уж определись, братец! – побольше горечи и усталости, – либо я для тебя представляю опасность, либо я полная дура, и в таком случае нет смысла охранять мои покои ото всех.
Сигер раздумывает. Кажется, он уже корит себя. Мои слова кажутся ему убедительными.
– Это было просто очень выгодно тебе, – он пытается оправдаться, но не передо мной, а перед самим собой.
– Да ну? – усмехнуться, но так, чтобы не скользнуло даже тени триумфа, – правда? Чтобы ты пришёл и убил меня? или отправил в тюрьму? Или обвинял?.. Это глупо, не находишь? Ну представь, представь, если хочешь, что это я. И чего бы я добилась? Прочтут эти стишки пара десятков твоих подданных, и что?
– Тогда кто? – Сигер делает вид, что не слышит моего вопроса.
– Я тебе что, ветра морские, чтобы всё ведать? Ну да, на меня всё можно повесить! – теперь в голос обиды, как можно больше обиды, чтобы аж слёзы зазвучали, тут уже перестараться не получится. – У Царя что, врагов быть не может? Или я единственная сестра и у тебя, а больше ни братьев, ни сестёр? Сигер, ну разве это похоже на меня?
– Нет, это слишком глупо, – в его голосе сожаление.
Правильно, Сигер, это слишком глупо. Очень плохо, что ты мало читал в своём детстве. Если бы читал, знал бы наверняка – глупость и гениальность в соседях! Ты на меня не подумаешь, и любой, кто имеет разум не подумает. Но в народе неспокойно. Стихи тут, слухи там, арест Аланы, убийство Хотэма…
Ты, конечно, объявил, что он заговорщик, но мы не вчера родились, и знаем – Хотэм верный стражник, он скорее сам бы умер, чем предал бы Морского Царя. Или меня, его дочь и законную наследницу. Тебе этого не простят. Море кипит, Сигер, и как ты не старайся, море не будет кипеть меньше. Все твои действия ведут к его волнению, ибо на тебе великий грех – ты убил Морского Царя – своего отца, и море тебе этого не простит.
– Оставь меня, – побольше подавленности, – мне и без твоих обвинений дурно!
Он не шевелится. Но я это предвидела.
– Я тебя не обвиняю, – говорит Сигер, – это действительно глупо. Ты бы так не поступила!
Смотрю с подозрением: не поверил и играет или поверил? Оба варианта плохи. Если не поверил, значит, я не умнее его и не смогла его перехитрить. Если поверил, тоже паршиво – это значит, что мой брат – глупец, и, что хуже – глупец жестокий.
Если ты глуп, будь хотя бы великодушен, чтобы хоть что-то осталось после тебя. Если ты жесток – у тебя нет права на глупость. Но это в идеальном распорядке.
– Иди, Сигер, – я прошу его уже иначе, показывая смирение и усталость. Я знаю, он хочет, чтобы я злилась, требовала его извинений, ехидствовала, а я так не поступаю – я показываю спокойствие и так возвышаюсь над ним.
Он кивает:
– Я уйду. Но у меня к тебе есть…просьба.
Ему хочется мне приказать, но сейчас это страшно.
– Какая?
– Сними траур, – просит он, – неловко.
Не неловкость тут причина! А стыд. И страх! Я ношу траур по своему отцу и царю, а он нет. А народ видит – царевна скорбит, а новый Царь устраивает пиры.
– Когда пройдёт положенный срок, – я не отказываю тебе, Сигер, нет! Но я остаюсь на своих правах.
Он хочет возразить, но не находит слов.
– Надеюсь, ты на моей стороне, – формула ответа всё же находится.
Я смеюсь:
– Мы оба знаем, что это не так. Я никогда не буду на твоей стороне. Море помнит, Сигер, всё помнит!
Возразить ему нечего. Я чувствую, как в нём крепнет мысль – Эву надо убить. Я бы на его месте тоже думала бы о том, чтобы устранить самые сильные тени.
– Кстати, что с поэтом? – побольше равнодушия. Кто-то всё равно должен будет погибнуть, уйти в пену морскую.
– В тюрьме. Его ждёт очень тёплый разговор с палачами. Я хочу знать, кто его нанял! – Сигер торжествует, и по его глазам я понимаю, что сама идея пытки для него равна власти. И это уже не оставляет во мне никакой надежды.
Сигера надо убивать. Но умнее! И при этом самой не стать в глазах народа захватчицей трона!
– Ну и дурак, – фыркаю, презираю.
– Что-что? ты с Царём говоришь!
– Ты ворвался ко мне даже без стука. А если я переодеваюсь? Или занята чем-то непотребным? Может я тут стихи сочиняю! – киваю в сторону поплывших листочков. Слишком много рук их держало, чтобы они хранили целостность. – Это ли по-царски?
– Я твой брат!
– Определись.
– И Царь! Ты присягала мне!
– Тогда вызвал бы меня.
Он молчит. Я снова поставила его в тупик. Он Царь уже не первый день, но он по-прежнему не умеет держать и нести себя по-царски. Это на моё течение!
– Объясни свою мысль! – он сердит и требователен.
– Изволь! – в голосе нет равнодушия и усталости, сплошной яд. Своим тоном я пытаюсь подчеркнуть очевидность своих выводов, показать, как Сигер слаб в тактике. – Кто-то из твоих врагов, может из совета, а может из числа твоих братьев и сестёр пытается поднять смуту в народе. Ты, вместо того, чтобы показать, что акула на водоросли внимания не обращает, бросаешься эти самые водоросли терзать. Дурная репутация тебе обеспечена. А твоя нервность по подобному делу покажет, что зерно правды есть. ты, конечно, не переживай, я-то глубину правды не открою, но народ видит тебя, твою реакцию, узнает и твои действия.
Почему, скажите на милость, это вообще надо объяснять? Разве это и без того не ясно?
– Об этом я не думал, – признаёт Сигер. – И что же ты скажешь, сестрица? Отпустить его?
– Пошли его куда-нибудь…– машу рукой.
– На корм рыбам?
– Океан! Ну что за идея? Отправь его, вроде бы и по делу, а вроде в ссылку…
– Куда же? – Сигер ждёт моего ответа. какая-то странная насмешка, которая мне совсем не нравится, уродует его лицо.
– К сухопутным! – я делаю вид, что придумала это только что. – А? без моря нам всем тяжело. А ты отправь его…ну не знаю, записать какую-то самую лучшую песню. Или стих.
– У сухопутных-то? – Сигер откровенно сомневается.
– Лучше этого уж точно, – я изображаю брезгливость, показывая на листочки с погаными стишками. Сигер мне не верит, я чувствую, но моя брезгливость неожиданно утешает его. Действия, выраженные в жестах, в мимике и тоне голоса всегда вызывают больше отклика, чем слова.
– Ну и почему…
Сигер осекается. Он думает. Он мне верит и не верит. Он считает, что этот поэт может быть всё-таки моим союзником, тайный, вторичным, но союзником. Значит что? надо его отделить от меня.
Наверное, ему кажется, что я блефую, когда предлагаю послать морского человека к сухопутным. Верит? Не верит? Я бы себе не верила.
– Может быть, ты и права, – что он решает, я не могу понять. – Я подумаю над этим.
Сигер хочет уйти. Ему тяжело долго находиться со мной рядом – он в напряжении, которое можно почти физически ощутить. Я тоже в напряжении. Каждый жест, каждое слово, каждый тон надо продумывать, а это тяжело.
– Сигер, оставь мне эти стишки.
Он удивляется. Я напоследок снова сбиваю его с мысли. Он погружён в тяжесть решения, а я опять вклиниваюсь, вбиваюсь непрошенной волной в мирное, хоть и зловещее течение.
– Это ещё зачем? – снова подозрение. Он мне не верит.
– Вдруг я напьюсь синего вина и решу писать поэмы. А так взгляну, и меня ослабит желание…
Я издеваюсь и этим вывожу его из себя.
– Забирай! – Сигер кидает замученные внимание листы в кресло. Листы рассыпаются небрежно, падают…
Он уходит. Это уже облегчение. В его присутствии море во мне злится – на него и само себя. Я должна его убить, разорвать его в клочья, низвести до пены, но я проиграю, если сделаю это и поддамся порыву. Море, прости меня. Я помню, как и ты, я помню.
Но ты можешь кипеть во мне, а я кипеть не могу.
Бардо появляется где-то через четверть часа. Полукровка-братец… такой же пленник как и я. его дни сочтены, они ещё короче моих – меня народ хотя бы знает и любит, а Бардо точно несдобровать.
– Я слышал про стихи, которые разошлись на площади. Сигер ничего тебе не сделал? – он тревожится, ох, милый братец! Нельзя быть таким наивным. Или твоя наполовину сухопутная душонка тебя этому не научила?
– А причём тут я? – никто не должен знать правды. Моя Данута умеет хранить тайны и умрёт за меня, а Бардо просто умрёт, он не умеет держать море в себе, да и моря в нём немного.
– Разве…– Бардо теряется. Смешной и наивный. Человек! всё равно человек. впрочем, тише, Эва, не будь так жестока к людскому роду, тебе у них скоро просить помощи.
– Я что, дура? – Бардо, ты не представляешь, какая я дура на самом деле, но вы и не должны представлять. Вы все. Это тайна царевны. Я совершаю ошибки, но когда я в них признаюсь и кому – ведает только Океан. А он хоронит в себе все внутренние тюрьмы.
– Прости, – он смущён и напуган, – просто мне показалось, что Сигер разозлился.
– Ему полезно.
– И пошёл к тебе.
– Всё одно – мимо.
Никто не знает всего. Данута знает одну часть, верные мне советники – другую, Бардо третью…
– Я с плохой новостью, – вдруг говорит Бардо и море внутри меня тревожится и темнеет, готовое проглотить все новые обиды, лишь бы утешить боль.
– Говори! – не тяни, Бардо, не тяни, в этом нет милосердия.
– Сигер подумывает о женитьбе. Уже пошли размышления о том, чтобы знатные морские народы готовили дочерей на смотрины.
Бардо смотрит на меня с испугом – он тоже боится меня, хотя я его сестра и мы союзники. Правильно, всё правильно – тот, кто правит, всегда должен вызывать страх.
И страх этот понятен. Я должна взбеситься – новый брак Сигера – это новые наследники, новые претенденты на престол и тогда, даже если Сигер будет убит, у него будут дети, которые займут трон. А Эва в стороне.
Вот только ты ошибаешься, Бардо, полагая, что это новость.
