(*)
Каким-то образом я всё ещё пытался верить в то, что это не Эва. Да, было глупо. Да, кроме неё не было серьёзных кандидатов в мои прямые враги. Да, она была достойной дочерью нашего отца и, очевидно, не могла мне простить.
Я и сам не мог. Но с собой договориться – это одно. Он был стар, он потерял бдительность и позволил нам, его детям, возненавидеть друг друга во имя власти. Но какая-то часть меня хотела верить в то, что это не Эва.
Нет, не она. Это не она плетёт заговор вокруг меня. Это не она пытается переманить к себе придворных и простой люд.
Но, конечно, вариантов не оставалось. Эва… проклятая сестрица! Если бы она только ушла в сторону…
– То что? – ехидно поинтересовалась Калипсо. Я не озвучивал своих мыслей, но древней ведьме, пленнице Моря и дочери Океана, такой полезной мне, это и не было нужно. – Ты бы отпустил её? позволил ей жить?
Какая-то часть меня хотела сказать: «да, позволил бы и даже отдал бы ей часть проливов, чтобы она осталась там хранительницей». Но это часть была слаба и не имела ничего общего со мной – Царём. Как брат я был бы готов на это, но как Царь? Нет, вокруг неё всё равно будут собираться те, в ком заговорит недовольство. Когда есть альтернатива – власть под угрозой. А я не для того прошёл через буйство собственного моря, обиженное и отравленное моим же преступлением, чтобы так легко всё потерять.
Но я не хотел, чтобы это оказалась Эва. Проклятая Калипсо, которую я ещё не освободил, да и не планировал всерьёз освобождать, хотя именно она и сгубила нашего отца, прислала мне записку с приглашением прийти. Я колебался – идти к ведьме, которая у тебя в плену и которую ты ещё не освободил, прикрываясь тем, что народ заподозрит неладное – это плохая идея.
Но море не всегда разумно. Я пошёл. И она открыла – Эва плетёт против меня заговор. Я это знал, но когда увидел в хрустальной чаше, полной воды Первого Океана её лицо, её тени, когда увидел её ненависть…
Теперь уже нельзя было это игнорировать.
Я не хотел этого знания, но получил. Уворачиваться больше не было возможности.
– Что будешь делать? – Калипсо не задавала вопросов о своём заточении, о сроке, к которому я должен был вроде бы её выпустить, нет, она смотрела на меня и искала ответ.
А какой тут мог быть ответ?
Остатки моего, ещё неосквернённого предательством моря, взметнулись, требуя её покарать. Но я не откликнулся на этот зов. У неё были причины меня ненавидеть. У неё были причины считать мой трон своим. Мы были оба дети Морского Царя – пена ему вечностью.
Но я до последнего, глупец, хотел надеяться, что она стихнет. Я забыл, я захотел забыть, что море не стихает никогда. Даже странно – я, как и Эва, легко отталкивал подальше от трона наших братьев и сестёр. Но когда ко мне в руки пришла власть, и наступил её черёд, я медлил – мне не хотелось избавляться от неё. Она знала моё истинное лицо, знала меня, была любима народом.
Да, я не убивал её из-за народа! Он бы не принял меня. И без того в нашем Царстве цвела, разливались ядом враждебность и недоверие ко мне.
Нет, не из-за этого. Не только из-за этого. Из-за тоски. Эва была единственной, с кем я был честнее всех.
– Убьёшь её? – Калипсо, похоже, получала какое-то удовольствие от моих мук. Может быть так и было, может быть, проклятая и заточённая в плен Моря дочь Океана, понимала, что я её точно не выпущу на свободу, и мстила мне. Вот и сказала правду. Показала. Не забота обо мне толкнула её на эту сомнительную добродетель, нет, не она.
Ей просто нравилось смотреть на то, что я в смятении и в подступающем страдании. Я оставался на одиночестве, уже оставался, ведь с изменниками, если обнажены их имена и поступки, поступать следовало одинаково.
И я больше не могу делать вид, что не знаю имени предателя.
Эва. Моя сестра Эва. Та, про которую я знал и без Калипсо, но без Калипсо я мог этого не замечать, веря, что справлюсь, что у неё не получится, и чем-то ещё убеждая себя.
– Ты этого не увидишь, – пообещал я. Когда-то с этой колдуньей я говорил почтительно. Но теперь она была в моей власти, во власти моих морей растекался её плен.
– Ты нарушил слово, – Калипсо прищурилась, в её глазах полыхнуло тем же, чужим пламенем, которое теперь проступало и в моём взгляде. Я заключил сделку, я должен был выполнить слово. Но вот усмешка – я заключал эту сделку как царевич, клялся собой, как царевичем. А теперь я Царь, и она в моей власти.
– Пожалуйся на меня рыбам, – усмехнулся я.
Она попыталась преградить мне дорогу. Но куда там! Первое, что я сделал, заняв трон, так это поставил новое слово, уже своё, царское, над её темницей-башней. Теперь ей нельзя колдовать без моего позволения.
Ей ничего нельзя. К ней не пускают посетителей. Её вообще как бы нет, и отыскать её башню сейчас ещё сложнее, чем всегда, и прежде, чем эта башня будет найдена, я уже почую волнение в водах.
– Рыбья требуха! – она занесла руку, не как колдунья, не как дочь великого Океана, а как обычная женщина. Также делают и сухопутные в минуту гнева.
Я отшвырнул её. Хватит мягкости.
Она упала, стихла. Не делала больше попыток возмутиться, упрекнуть, дёрнуться.
– Ты понимаешь, что сама виновата? – спросил я. – Зачем ты мне открыла это?
– Живи с этим, – она меня ненавидела. Нет, не так. она ненавидела всё. и хотела, чтобы все вокруг пропитались её ненавистью. Но я не позволю.
По-хорошему, следовало бы бросить Эву в темницу. И казнить в скором времени. Но это по-хорошему и неразумно. Разумнее было бы убить её тайно. Но это если не допускать позиции Трона.
Эва почему-то умела нравиться придворным. Её уважали слуги и стража, и даже служанки. Я давно подозревал, что все подосланные к ней в шпионки служанки, каким-то образом переходят на её сторону и не говорят мне ни про её передвижения, ни про её гостей и слова правды. Как-то она умела их обращать на свою сторону.
И это делало даже тайное её убийство невозможным. Моими руками невозможным.
Благо, рук в Царстве всегда много. Я мог ещё выжидать, а это означало, что пока я выжидаю, способности Эвы, а она была способной, пойдут исключительно на благо моего Царства.
Царства, в котором скоро её не станет.
– Бардо! – впервые за всю свою жизнь я сам пришёл в покои к моему брату-полукровке. Я ненавидел его – в нём была лишь половина моря, а другая половина принадлежала земле. Он старел быстрее нас, был слабее, но Отец почему-то, пена ему вечностью, держал его подле себя. Я полагал, что из жалости и думал, что и Эва разделит мои смешки.
А она не разделила. С Бардо у неё были хорошие отношения.
– Он оскорбляет саму силу морей, – я возмущался ещё тогда.
– Он наш брат, – она безмятежно и нагло улыбалась.
Тогда надо было её убить, тогда…
Почему я не сделал этого? Почему позволил ей быть рядом с собой? Почему не скрыл от неё своего лица? Ответ прост – в нас было одно море, мы родились в одной волне, море было в одном настроении и от того мы чуяли друг друга лучше.
– Мой царь, – Бардо склонился в поклоне. Он был напуган моим визитом, и я с удовлетворением отметил это. Мне нравится, когда сухопутные и наполовину сухопутные боятся меня.
– Сейчас я просто твой брат, – я сел в кресло, оглядывая его жалкую комнатёнку. Надо же! Его совсем не тянуло к роскоши моря. Всё здесь было в суровом порядке и отрицании излишества. Разве это по-царски? Одно слово – полукровка!
– Как странно слышать это, – Бардо оставался напряжён и даже не сел напротив. Что ж, знает своё место – это уже что-то.
– Разве? – удивление вышло плохо, я сам ощутил это, но слово не вернёшь. – Что ж, по меньшей мере, в ближайшее время ты будешь послом. Причём на сушу. К своим.
– Наполовину своим, мой царь, – нет, напрасно я подумал о нём хорошо, не знает он своего места.
– Сухопутные напали на нашу сокровищницу, – напомнил я и море во мне царапнуло, закровило, напоминая, что это тоже сделала Эва.
Это она, дрянь, указала через какие-то вторые-десятые руки своих бесконечных сторонников на место моей сокровищницы. Чтобы я показался слабым своим же подданным. Чтобы море смеялось надо мной.
Но оно не смеялось – оно бесилось, требовало кары.
– Поэтому я и иду на сушу, передать наши послания, чтобы сухопутные вернули награбленное и выдали нам воров, – Бардо не боялся меня. Справившись с первым изумлением, он обрёл уверенность. Конечно, не так страшно даже умереть, если Эва и ему промыла мозги. А она ему промыла, потому что я побрезговал сделать это прежде неё.
– Ты царевич, Бардо, – я вздохнул, говорить с ним было тяжело и неприятно. Всё-таки, он чужак, в нём половина от моря, – и это значит, что на тебе большая ответственность, даже больше, чем на любом другом после.
Он ещё не понял. Но я и не ждал, что он поймёт.
– Я хочу, чтобы ты дал мне клятву, клятву морем, что ты останешься предан мне.
– Я предан Морскому Царству, – напомнил Бардо. Глупец даже во имя здравомыслия не мог переступить через преданность Эве.
– Морское Царство – это я, – пришлось напомнить.
– Это море и люди моря, – возразил Бардо.
По-хорошему он не хотел.
– Что тебе пообещала Эва? – пришлось идти напрямую.
Я надеялся, что он ради приличия испугается, возмутится, но он неожиданно хорошо и отчётливо понял, куда я веду и усмехнулся:
– Царевна Эва, моя и твоя сестра, мой Царь, ничего мне не обещала.
– Тогда почему ты предан ей? – я никогда не умел общаться с сухопутными.
– Она моя сестра, – напомнил Бардо легко и просто, словно это было объяснением.
– А я твой брат.
– И это твой стыд, мой Царь.
Он был прав. Сама мысль, что мой отец – Морской Царь связался с какой-то сухопутной душонкой, да ещё и позволил ей родить сына, меня отвращала. Море должно принадлежать морю, а не тем, кто не знает его величия и грозы.
– Доброй дороги, Бардо, – я поднялся из кресла, братец так и не сел, оставался стоять за весь наш разговор, но зато он неожиданно был спокоен, словно предвидел весь этот разговор. – Выполни волю Царства, стань послом, это я тебе приказываю как Царь. А как брат советую не возвращаться, иначе я тебя здесь же и утоплю.
Я знал, что море сверкнуло в моих глазах предвестием, той силой, которая недоступна полукровке. Я был доволен. Больше ничего не держало Бардо подле меня. если он не глупец – он не придёт назад. А если придёт…
Кто и когда заступится за полукровку?
Эва, почему ты просто не могла быть покорнее? Почему ты не могла стать малой рекой? Почему не стихла, когда поняла, что я сильнее? Почему, Эва? В тебе то же море, что и во мне, я знаю, но я не поддаюсь ему, а ты? К чему приведёт твоё упрямство? Уже ведёт…
– Алана, – позвал я мягко, входя в покои сестрицы.
Она была младше всех нас, последняя любовь Морского Царя была такой же лёгкой и такой же скорой, как и плод этой любви. Лёгкая на подъём Алана, распевающая морские песенки, плетущая венки из ила, смешливая, так привязанная к своему отцу…
Я ненавидел её. знаю, что Эва тоже её ненавидела. Но Эва терпела, предавая своё море, терпела её, видела какую-то выгоду. И чем это обернулось? Алана, любимица отца, не просто не приняла меня, она – такая маленькая, такая слабая попыталась на меня напасть с десертным ножом.
И Эва не заступилась за неё. Не заступилась и не остановила, хотя, конечно, знала, что у Аланы получится меньше, чем ничего.
Просто она ненавидела Алану. А та к ней, дура, тянулась.
Но сейчас это было даже на руку мне. Заточение в собственных покоях для народа выглядит подозрительно, но если пустить слух о том, что царевна больна… нет, мало кто поверит, но Алана мало отметилась делами в Царстве. Все знают её песни, её легкость, так что – никто толком и не скажет, что произошло с царевной.
И это тоже хорошо. Она не Бардо, которого я всегда презирал за половинчатость моря. Она не Эва, которую я не хотел до сих пор видеть своим явным врагом. Она так – начинающее море, игривое, лёгкое, и с ней нужно выбрать другую линию поведения.
– Помоги мне, сестрёнка, – попросил я, входя к ней.
Она дёрнулась ко мне с ненавистью, жалко стукнула меня в грудь кулачком, закричала что-то оскорбительное и осеклась. Я не останавливал её, я просил о помощи и для этой просьбы я даже рассчитал тон – голос срывался, подрагивал.
Игривое море – жалостливое море. Это не шторм, это не переменчивость, это то море, которое дало первым сухопутным пищу, пожалело их. Это часть древней жалости, которой когда-то и не было в природе. Но Океан, который дал жизни Морю, уже был.
Она отшатнулась от меня, словно от проклятого, взглянула с удивлением. Ненависть ещё не покинула её опечаленных голубых глаз. Но она не кричала больше. Жалость побудила в ней любопытство…
– Помоги мне, сестрёнка, – прошелестел я и расчётливо рухнул в кресло. Никогда прежде я так не унижался. Но это сработало. Она – затихшая, напуганная, наивная, опустилась рядом со мной на пол, не думая о платье, дрожащей рукой взяла мою руку.
Её рука никогда не знала ни кинжала, ни меча, ни магии. Тонкая рука. Рука истинной царевны из породы тех, что красиво будут сидеть за обеденным столом и приветствовать гостей. У Эвы руки другие. Она умеет воевать – наш отец хотел, чтобы она умела.
Потому я лучше других знаю, что Эва прикидывается слабой.
– Что такое…– она не назвала меня царём, но мне это и не было нужно. – Что-то с Эвой, да?
Зато выдала себя, выдала истинную преданность. Океан, надеюсь, что Эва не видела алану своей реальной союзницей!
– Нет, всё в порядке с нею, – я качнул головой, – она в порядке.
– Что тогда? – в глазах Аланы сверкнуло страхом. Море боялось. Какая ирония!
– Морское Царство в беде, – отозвался я. Между прочим, не солгал. Эва способна привести нас к расколу. Она уже пошла на то, чтобы сухопутные получили часть морских сокровищ. А что будет дальше? Война? Битва штормов?
Алана мне не верила. Но я призвал на помощь всё своё красноречие, которое так высмеивал наш отец.
– Сестра, ты можешь проклинать меня, и это будет совершенно справедливо. Ты знаешь, и я знаю как виноват перед морем…
Ей нравилось моё покаяние и я продолжал вдохновенно, с удивлением отмечая то, что мне действительно становится легче. И, что хуже – мне приятно говорить о моей вине. Наш отец был могуч. Наш отец был хранителем Моря, продолжателем Океана, и я – его сын, смог его убить.
Никто этого не сделал, а я смог.
Я заслужил его трон. Я оказался сильнее братьев и сестёр. Даже сильнее Эвы.
Но пришлось переходить и ко второй части. Вторая часть моего монолога была о том, что Алана, конечно, меня ненавидит, но ведь Царство Морское она любит? Так? и всех обитателей, и сестру свою Эву…
Прими, вечность, её пеной морской!
– Они-то в чём виноваты? В моих грехах? В моей вине? Но они пострадают, и только ты, да-да, ты можешь мне помочь…не мне. Им.
Алана была повержена. Ей, морю жалостливому, игривому, было действительно, жаль. всех нас. и даже, быть может, меня. и я давал ей то, что обычно не дают жалости и игривости – я давал ей шанс доказать, что она может всех спасти. Да-да, я так и сказал «всех».
– Только ты…– шептало моё, мятежное, тяжёлое, полное пролитых слёз море. – Не ради меня, но ради памяти нашего отца, во имя сестёр своих и братьев.
Каким-то образом я всё ещё пытался верить в то, что это не Эва. Да, было глупо. Да, кроме неё не было серьёзных кандидатов в мои прямые враги. Да, она была достойной дочерью нашего отца и, очевидно, не могла мне простить.
Я и сам не мог. Но с собой договориться – это одно. Он был стар, он потерял бдительность и позволил нам, его детям, возненавидеть друг друга во имя власти. Но какая-то часть меня хотела верить в то, что это не Эва.
Нет, не она. Это не она плетёт заговор вокруг меня. Это не она пытается переманить к себе придворных и простой люд.
Но, конечно, вариантов не оставалось. Эва… проклятая сестрица! Если бы она только ушла в сторону…
– То что? – ехидно поинтересовалась Калипсо. Я не озвучивал своих мыслей, но древней ведьме, пленнице Моря и дочери Океана, такой полезной мне, это и не было нужно. – Ты бы отпустил её? позволил ей жить?
Какая-то часть меня хотела сказать: «да, позволил бы и даже отдал бы ей часть проливов, чтобы она осталась там хранительницей». Но это часть была слаба и не имела ничего общего со мной – Царём. Как брат я был бы готов на это, но как Царь? Нет, вокруг неё всё равно будут собираться те, в ком заговорит недовольство. Когда есть альтернатива – власть под угрозой. А я не для того прошёл через буйство собственного моря, обиженное и отравленное моим же преступлением, чтобы так легко всё потерять.
Но я не хотел, чтобы это оказалась Эва. Проклятая Калипсо, которую я ещё не освободил, да и не планировал всерьёз освобождать, хотя именно она и сгубила нашего отца, прислала мне записку с приглашением прийти. Я колебался – идти к ведьме, которая у тебя в плену и которую ты ещё не освободил, прикрываясь тем, что народ заподозрит неладное – это плохая идея.
Но море не всегда разумно. Я пошёл. И она открыла – Эва плетёт против меня заговор. Я это знал, но когда увидел в хрустальной чаше, полной воды Первого Океана её лицо, её тени, когда увидел её ненависть…
Теперь уже нельзя было это игнорировать.
Я не хотел этого знания, но получил. Уворачиваться больше не было возможности.
– Что будешь делать? – Калипсо не задавала вопросов о своём заточении, о сроке, к которому я должен был вроде бы её выпустить, нет, она смотрела на меня и искала ответ.
А какой тут мог быть ответ?
Остатки моего, ещё неосквернённого предательством моря, взметнулись, требуя её покарать. Но я не откликнулся на этот зов. У неё были причины меня ненавидеть. У неё были причины считать мой трон своим. Мы были оба дети Морского Царя – пена ему вечностью.
Но я до последнего, глупец, хотел надеяться, что она стихнет. Я забыл, я захотел забыть, что море не стихает никогда. Даже странно – я, как и Эва, легко отталкивал подальше от трона наших братьев и сестёр. Но когда ко мне в руки пришла власть, и наступил её черёд, я медлил – мне не хотелось избавляться от неё. Она знала моё истинное лицо, знала меня, была любима народом.
Да, я не убивал её из-за народа! Он бы не принял меня. И без того в нашем Царстве цвела, разливались ядом враждебность и недоверие ко мне.
Нет, не из-за этого. Не только из-за этого. Из-за тоски. Эва была единственной, с кем я был честнее всех.
– Убьёшь её? – Калипсо, похоже, получала какое-то удовольствие от моих мук. Может быть так и было, может быть, проклятая и заточённая в плен Моря дочь Океана, понимала, что я её точно не выпущу на свободу, и мстила мне. Вот и сказала правду. Показала. Не забота обо мне толкнула её на эту сомнительную добродетель, нет, не она.
Ей просто нравилось смотреть на то, что я в смятении и в подступающем страдании. Я оставался на одиночестве, уже оставался, ведь с изменниками, если обнажены их имена и поступки, поступать следовало одинаково.
И я больше не могу делать вид, что не знаю имени предателя.
Эва. Моя сестра Эва. Та, про которую я знал и без Калипсо, но без Калипсо я мог этого не замечать, веря, что справлюсь, что у неё не получится, и чем-то ещё убеждая себя.
– Ты этого не увидишь, – пообещал я. Когда-то с этой колдуньей я говорил почтительно. Но теперь она была в моей власти, во власти моих морей растекался её плен.
– Ты нарушил слово, – Калипсо прищурилась, в её глазах полыхнуло тем же, чужим пламенем, которое теперь проступало и в моём взгляде. Я заключил сделку, я должен был выполнить слово. Но вот усмешка – я заключал эту сделку как царевич, клялся собой, как царевичем. А теперь я Царь, и она в моей власти.
– Пожалуйся на меня рыбам, – усмехнулся я.
Она попыталась преградить мне дорогу. Но куда там! Первое, что я сделал, заняв трон, так это поставил новое слово, уже своё, царское, над её темницей-башней. Теперь ей нельзя колдовать без моего позволения.
Ей ничего нельзя. К ней не пускают посетителей. Её вообще как бы нет, и отыскать её башню сейчас ещё сложнее, чем всегда, и прежде, чем эта башня будет найдена, я уже почую волнение в водах.
– Рыбья требуха! – она занесла руку, не как колдунья, не как дочь великого Океана, а как обычная женщина. Также делают и сухопутные в минуту гнева.
Я отшвырнул её. Хватит мягкости.
Она упала, стихла. Не делала больше попыток возмутиться, упрекнуть, дёрнуться.
– Ты понимаешь, что сама виновата? – спросил я. – Зачем ты мне открыла это?
– Живи с этим, – она меня ненавидела. Нет, не так. она ненавидела всё. и хотела, чтобы все вокруг пропитались её ненавистью. Но я не позволю.
***
По-хорошему, следовало бы бросить Эву в темницу. И казнить в скором времени. Но это по-хорошему и неразумно. Разумнее было бы убить её тайно. Но это если не допускать позиции Трона.
Эва почему-то умела нравиться придворным. Её уважали слуги и стража, и даже служанки. Я давно подозревал, что все подосланные к ней в шпионки служанки, каким-то образом переходят на её сторону и не говорят мне ни про её передвижения, ни про её гостей и слова правды. Как-то она умела их обращать на свою сторону.
И это делало даже тайное её убийство невозможным. Моими руками невозможным.
Благо, рук в Царстве всегда много. Я мог ещё выжидать, а это означало, что пока я выжидаю, способности Эвы, а она была способной, пойдут исключительно на благо моего Царства.
Царства, в котором скоро её не станет.
– Бардо! – впервые за всю свою жизнь я сам пришёл в покои к моему брату-полукровке. Я ненавидел его – в нём была лишь половина моря, а другая половина принадлежала земле. Он старел быстрее нас, был слабее, но Отец почему-то, пена ему вечностью, держал его подле себя. Я полагал, что из жалости и думал, что и Эва разделит мои смешки.
А она не разделила. С Бардо у неё были хорошие отношения.
– Он оскорбляет саму силу морей, – я возмущался ещё тогда.
– Он наш брат, – она безмятежно и нагло улыбалась.
Тогда надо было её убить, тогда…
Почему я не сделал этого? Почему позволил ей быть рядом с собой? Почему не скрыл от неё своего лица? Ответ прост – в нас было одно море, мы родились в одной волне, море было в одном настроении и от того мы чуяли друг друга лучше.
– Мой царь, – Бардо склонился в поклоне. Он был напуган моим визитом, и я с удовлетворением отметил это. Мне нравится, когда сухопутные и наполовину сухопутные боятся меня.
– Сейчас я просто твой брат, – я сел в кресло, оглядывая его жалкую комнатёнку. Надо же! Его совсем не тянуло к роскоши моря. Всё здесь было в суровом порядке и отрицании излишества. Разве это по-царски? Одно слово – полукровка!
– Как странно слышать это, – Бардо оставался напряжён и даже не сел напротив. Что ж, знает своё место – это уже что-то.
– Разве? – удивление вышло плохо, я сам ощутил это, но слово не вернёшь. – Что ж, по меньшей мере, в ближайшее время ты будешь послом. Причём на сушу. К своим.
– Наполовину своим, мой царь, – нет, напрасно я подумал о нём хорошо, не знает он своего места.
– Сухопутные напали на нашу сокровищницу, – напомнил я и море во мне царапнуло, закровило, напоминая, что это тоже сделала Эва.
Это она, дрянь, указала через какие-то вторые-десятые руки своих бесконечных сторонников на место моей сокровищницы. Чтобы я показался слабым своим же подданным. Чтобы море смеялось надо мной.
Но оно не смеялось – оно бесилось, требовало кары.
– Поэтому я и иду на сушу, передать наши послания, чтобы сухопутные вернули награбленное и выдали нам воров, – Бардо не боялся меня. Справившись с первым изумлением, он обрёл уверенность. Конечно, не так страшно даже умереть, если Эва и ему промыла мозги. А она ему промыла, потому что я побрезговал сделать это прежде неё.
– Ты царевич, Бардо, – я вздохнул, говорить с ним было тяжело и неприятно. Всё-таки, он чужак, в нём половина от моря, – и это значит, что на тебе большая ответственность, даже больше, чем на любом другом после.
Он ещё не понял. Но я и не ждал, что он поймёт.
– Я хочу, чтобы ты дал мне клятву, клятву морем, что ты останешься предан мне.
– Я предан Морскому Царству, – напомнил Бардо. Глупец даже во имя здравомыслия не мог переступить через преданность Эве.
– Морское Царство – это я, – пришлось напомнить.
– Это море и люди моря, – возразил Бардо.
По-хорошему он не хотел.
– Что тебе пообещала Эва? – пришлось идти напрямую.
Я надеялся, что он ради приличия испугается, возмутится, но он неожиданно хорошо и отчётливо понял, куда я веду и усмехнулся:
– Царевна Эва, моя и твоя сестра, мой Царь, ничего мне не обещала.
– Тогда почему ты предан ей? – я никогда не умел общаться с сухопутными.
– Она моя сестра, – напомнил Бардо легко и просто, словно это было объяснением.
– А я твой брат.
– И это твой стыд, мой Царь.
Он был прав. Сама мысль, что мой отец – Морской Царь связался с какой-то сухопутной душонкой, да ещё и позволил ей родить сына, меня отвращала. Море должно принадлежать морю, а не тем, кто не знает его величия и грозы.
– Доброй дороги, Бардо, – я поднялся из кресла, братец так и не сел, оставался стоять за весь наш разговор, но зато он неожиданно был спокоен, словно предвидел весь этот разговор. – Выполни волю Царства, стань послом, это я тебе приказываю как Царь. А как брат советую не возвращаться, иначе я тебя здесь же и утоплю.
Я знал, что море сверкнуло в моих глазах предвестием, той силой, которая недоступна полукровке. Я был доволен. Больше ничего не держало Бардо подле меня. если он не глупец – он не придёт назад. А если придёт…
Кто и когда заступится за полукровку?
***
Эва, почему ты просто не могла быть покорнее? Почему ты не могла стать малой рекой? Почему не стихла, когда поняла, что я сильнее? Почему, Эва? В тебе то же море, что и во мне, я знаю, но я не поддаюсь ему, а ты? К чему приведёт твоё упрямство? Уже ведёт…
– Алана, – позвал я мягко, входя в покои сестрицы.
Она была младше всех нас, последняя любовь Морского Царя была такой же лёгкой и такой же скорой, как и плод этой любви. Лёгкая на подъём Алана, распевающая морские песенки, плетущая венки из ила, смешливая, так привязанная к своему отцу…
Я ненавидел её. знаю, что Эва тоже её ненавидела. Но Эва терпела, предавая своё море, терпела её, видела какую-то выгоду. И чем это обернулось? Алана, любимица отца, не просто не приняла меня, она – такая маленькая, такая слабая попыталась на меня напасть с десертным ножом.
И Эва не заступилась за неё. Не заступилась и не остановила, хотя, конечно, знала, что у Аланы получится меньше, чем ничего.
Просто она ненавидела Алану. А та к ней, дура, тянулась.
Но сейчас это было даже на руку мне. Заточение в собственных покоях для народа выглядит подозрительно, но если пустить слух о том, что царевна больна… нет, мало кто поверит, но Алана мало отметилась делами в Царстве. Все знают её песни, её легкость, так что – никто толком и не скажет, что произошло с царевной.
И это тоже хорошо. Она не Бардо, которого я всегда презирал за половинчатость моря. Она не Эва, которую я не хотел до сих пор видеть своим явным врагом. Она так – начинающее море, игривое, лёгкое, и с ней нужно выбрать другую линию поведения.
– Помоги мне, сестрёнка, – попросил я, входя к ней.
Она дёрнулась ко мне с ненавистью, жалко стукнула меня в грудь кулачком, закричала что-то оскорбительное и осеклась. Я не останавливал её, я просил о помощи и для этой просьбы я даже рассчитал тон – голос срывался, подрагивал.
Игривое море – жалостливое море. Это не шторм, это не переменчивость, это то море, которое дало первым сухопутным пищу, пожалело их. Это часть древней жалости, которой когда-то и не было в природе. Но Океан, который дал жизни Морю, уже был.
Она отшатнулась от меня, словно от проклятого, взглянула с удивлением. Ненависть ещё не покинула её опечаленных голубых глаз. Но она не кричала больше. Жалость побудила в ней любопытство…
– Помоги мне, сестрёнка, – прошелестел я и расчётливо рухнул в кресло. Никогда прежде я так не унижался. Но это сработало. Она – затихшая, напуганная, наивная, опустилась рядом со мной на пол, не думая о платье, дрожащей рукой взяла мою руку.
Её рука никогда не знала ни кинжала, ни меча, ни магии. Тонкая рука. Рука истинной царевны из породы тех, что красиво будут сидеть за обеденным столом и приветствовать гостей. У Эвы руки другие. Она умеет воевать – наш отец хотел, чтобы она умела.
Потому я лучше других знаю, что Эва прикидывается слабой.
– Что такое…– она не назвала меня царём, но мне это и не было нужно. – Что-то с Эвой, да?
Зато выдала себя, выдала истинную преданность. Океан, надеюсь, что Эва не видела алану своей реальной союзницей!
– Нет, всё в порядке с нею, – я качнул головой, – она в порядке.
– Что тогда? – в глазах Аланы сверкнуло страхом. Море боялось. Какая ирония!
– Морское Царство в беде, – отозвался я. Между прочим, не солгал. Эва способна привести нас к расколу. Она уже пошла на то, чтобы сухопутные получили часть морских сокровищ. А что будет дальше? Война? Битва штормов?
Алана мне не верила. Но я призвал на помощь всё своё красноречие, которое так высмеивал наш отец.
– Сестра, ты можешь проклинать меня, и это будет совершенно справедливо. Ты знаешь, и я знаю как виноват перед морем…
Ей нравилось моё покаяние и я продолжал вдохновенно, с удивлением отмечая то, что мне действительно становится легче. И, что хуже – мне приятно говорить о моей вине. Наш отец был могуч. Наш отец был хранителем Моря, продолжателем Океана, и я – его сын, смог его убить.
Никто этого не сделал, а я смог.
Я заслужил его трон. Я оказался сильнее братьев и сестёр. Даже сильнее Эвы.
Но пришлось переходить и ко второй части. Вторая часть моего монолога была о том, что Алана, конечно, меня ненавидит, но ведь Царство Морское она любит? Так? и всех обитателей, и сестру свою Эву…
Прими, вечность, её пеной морской!
– Они-то в чём виноваты? В моих грехах? В моей вине? Но они пострадают, и только ты, да-да, ты можешь мне помочь…не мне. Им.
Алана была повержена. Ей, морю жалостливому, игривому, было действительно, жаль. всех нас. и даже, быть может, меня. и я давал ей то, что обычно не дают жалости и игривости – я давал ей шанс доказать, что она может всех спасти. Да-да, я так и сказал «всех».
– Только ты…– шептало моё, мятежное, тяжёлое, полное пролитых слёз море. – Не ради меня, но ради памяти нашего отца, во имя сестёр своих и братьев.
