– Звони, – напоминает Филипп и глаза его опасно сверкают.
Трусливая Кира утыкается в монитор. Её состояние – это состояние желе, оставленного в тепле на долгое застывание. Или, наоборот, вытянутое в тепло для того, чтобы растечься. Но страх перед Филиппом силён, и сильнее день ото дня.
Она звонит.
– Невежливо бросать трубку, Кира! – это голос Алекто. Той самой Алекто.
Кира вздрагивает, сбрасывает вызов. Не может такого быть! Она набрала другой номер! Другой, не номер Алекто Оробас, а ответила ей Алекто! Глюк?
– Что? – Филипп тут. Он видит, замечает.
– Занято, – лжёт Кира. Её бьёт крупная дрожь.
– Да успокойся, – многоимённый куратор, наконец, замечает её состояние, – мало ли – шутка какая. Или угадали. Брось дурью маяться. Звони!
Да, надо позвонить. Надо. В этом работа. Последняя работа, и Кира уйдёт. Пусть будут долги. Она возьмёт кредит, договорится…что угодно, лишь бы…
– Кира, перестань бросать трубки! – это снова Алекто. Это совершенно точно новый номер, но отвечает одна и та же, хотя должна была ответить некая Зимщенко Татьяна Александровна. Но всё ещё…Алекто.
– Кира, лучше беседуй, как ты там умеешь? Ну вот, так и беседуй, а я тебе расскажу что будет.
– Здравствуйте, я сотрудник третьей городской клинической больницы…
У Киры голос полон деревянного оцепенения. Но что она может сделать? Пожаловаться Филиппу? Это едва ли не такое безумие, как то, что на третий номер подряд отвечает один и тот же человек! Если, конечно, человек?
– Умница, – хвалит незримая, но отвращающая Алекто, – молодец, не стоит меня бояться. Страшное уже началось, так чего бояться?
– Да, вы должны были посетить диспансеризацию ещё в октябре, – Кира смотрит в компьютер, это единственное место, куда она может смотреть, чтобы точно не встретить ничьего взгляда.
– Ты умрёшь, Кира, – сообщает Алекто буднично. – Сегодня.
Кире хочется крикнуть, Кире хочется разбить телефон. Не слова её пугают, нет, а сам голос. он полон…земляных, могильных хлопьев и какой-то сырости. Кира хочет дёрнуть трубку от уха, но её рука оцепенела.
– Ты умрёшь сегодня, неудачница, ничтожество, преступница. Твоё тело пожрут черви…– Алекто говорит чужим глухим голосом. Он ни мужской, он ни женский. Он что-то иное, в нём много сырого и страшного. Это голос самой земли, вечно сырой от растекающихся в глубинах тел…
Кира дёргает рукой, Филипп, как назло, не смотрит.
– Филипп! Филипп! – шепчет Кира, когда понимает, что и тело, и голос предают её. – Помоги мне…
Он не смотрит. Если бы Кира сидела левее, она увидела бы сейчас, что и его глаза полны стеклянного цвета, невыстраданного, невыплаканного, неиспуганного. Как и глаза той, что прикидывается сотрудником пенсионного фонда, и того,, из коммунального хозяйства.
– Жирные склизкие тела червей будут обвивать твоё тело, будут вгрызаться в твою плоть, строить в тебе тоннели-дома…– Алекто щедра на ужасы.
Кира хочет кричать, но не может. Кира хочет заплакать, но не может. Кира хочет жить, но уже не сможет. За нею пришла Алекто. Натравленная ли кем-то из жертв? Пришедшая ли по своей воле мстящая фурия?
Кира не помнила из мифологии имени Алекто. Кира помнила сейчас только один страх и чувствовала одно желание: жить, жить, жить, пожалуйста, боже!
– Вспомнила? – хохочет Алекто, но уже не из телефона, а из тени в самом углу, выходя из неё. Ослепительная в своём уродстве. Бесконечно красивая в своей ужасной ипостаси.
– Вспомнила? – допытывается Алекто и открывает рот. Она у самого уха Киры, и её длинный змеиный, полный серой слизи язык, касается волос Киры. – Вспомнила меня?
Кира хочет поклясться, что никогда, никогда больше она не обидит никого, не обманет, не предаст, но сейчас – жить, жить, жить…
– Живи! – разрешает Алекто и хохочет в самое ухо Киры.
– Жизнь, она, понимаешь, разная, – Алекто разглагольствует с кем-то, кого Кира не видит. Да и не может видеть – червям не положено зрения. – Она хотела жить, я оставила ей жизнь.
– Хозяин не одобрит, – цедит кто-то страшный и далёкий, далёкий самой сутью голоса. – Ты фурия мести, но ты всё ещё в его легионе.
– Я не отрицаю, но меня позвали. Напрямую.
– Кто же знал, что в нашем прогрессивном мире ещё есть пережитки вашей древней веры? – страшный, далёкий голосом, вроде бы смеется, но одновременно его вопрос ставит Алекто на место.
Но Кире нет дела ни до него, ни до кого-либо. Даже до того, что она – Кира. Где-то там, за краешком жизни и смерти, Алекто провожает древнего демона прочь, обещая подать в ближайшее время самый подробный рапорт, но Кире нет дела. Кира и не слышит многого. Зато явно чует еду. Вкусную. Мясо. Подгнивающее, мягкое…
– Проголодалась? – это уже к ней, видимо, так и оставшаяся незримой Алекто, где-то поблизости.
Кира ищет в своё теле голову, чтобы повернуться на звук. но Алекто уже отходит:
– Ты кушай, кушай, – советует она, – тебе надо набираться сил.
Алекто отворачивается от дивана, по которому ползает белое сильное тело Киры. Правда, теперь в этом белом черве Киру и не узнать, а жаль – многоимённый Филипп, по мёртвой плоти которого она ползла, прогрызая себе обед и ужин, выгрызая место для многочисленного прожорливого потомства, был бы крайне удивлён тому, что его съел не кто-то, а Кира.
Хотя, так были бы удивлены и другие прежние коллеги, которыми белая сущность Киры уже полакомилась и плоть которых привела в негодность.
– Кушай, – советует голос незримой Алекто и Кира слушается, она вообще очень послушная в своей новой сути, и впивается в мёртвую плоть Филиппа.
Не дождутся в ближайшее время люди новых подушек. Закрылся мирок. Съели его, изнутри съели.
Трусливая Кира утыкается в монитор. Её состояние – это состояние желе, оставленного в тепле на долгое застывание. Или, наоборот, вытянутое в тепло для того, чтобы растечься. Но страх перед Филиппом силён, и сильнее день ото дня.
Она звонит.
– Невежливо бросать трубку, Кира! – это голос Алекто. Той самой Алекто.
Кира вздрагивает, сбрасывает вызов. Не может такого быть! Она набрала другой номер! Другой, не номер Алекто Оробас, а ответила ей Алекто! Глюк?
– Что? – Филипп тут. Он видит, замечает.
– Занято, – лжёт Кира. Её бьёт крупная дрожь.
– Да успокойся, – многоимённый куратор, наконец, замечает её состояние, – мало ли – шутка какая. Или угадали. Брось дурью маяться. Звони!
Да, надо позвонить. Надо. В этом работа. Последняя работа, и Кира уйдёт. Пусть будут долги. Она возьмёт кредит, договорится…что угодно, лишь бы…
– Кира, перестань бросать трубки! – это снова Алекто. Это совершенно точно новый номер, но отвечает одна и та же, хотя должна была ответить некая Зимщенко Татьяна Александровна. Но всё ещё…Алекто.
– Кира, лучше беседуй, как ты там умеешь? Ну вот, так и беседуй, а я тебе расскажу что будет.
– Здравствуйте, я сотрудник третьей городской клинической больницы…
У Киры голос полон деревянного оцепенения. Но что она может сделать? Пожаловаться Филиппу? Это едва ли не такое безумие, как то, что на третий номер подряд отвечает один и тот же человек! Если, конечно, человек?
– Умница, – хвалит незримая, но отвращающая Алекто, – молодец, не стоит меня бояться. Страшное уже началось, так чего бояться?
– Да, вы должны были посетить диспансеризацию ещё в октябре, – Кира смотрит в компьютер, это единственное место, куда она может смотреть, чтобы точно не встретить ничьего взгляда.
– Ты умрёшь, Кира, – сообщает Алекто буднично. – Сегодня.
Кире хочется крикнуть, Кире хочется разбить телефон. Не слова её пугают, нет, а сам голос. он полон…земляных, могильных хлопьев и какой-то сырости. Кира хочет дёрнуть трубку от уха, но её рука оцепенела.
– Ты умрёшь сегодня, неудачница, ничтожество, преступница. Твоё тело пожрут черви…– Алекто говорит чужим глухим голосом. Он ни мужской, он ни женский. Он что-то иное, в нём много сырого и страшного. Это голос самой земли, вечно сырой от растекающихся в глубинах тел…
Кира дёргает рукой, Филипп, как назло, не смотрит.
– Филипп! Филипп! – шепчет Кира, когда понимает, что и тело, и голос предают её. – Помоги мне…
Он не смотрит. Если бы Кира сидела левее, она увидела бы сейчас, что и его глаза полны стеклянного цвета, невыстраданного, невыплаканного, неиспуганного. Как и глаза той, что прикидывается сотрудником пенсионного фонда, и того,, из коммунального хозяйства.
– Жирные склизкие тела червей будут обвивать твоё тело, будут вгрызаться в твою плоть, строить в тебе тоннели-дома…– Алекто щедра на ужасы.
Кира хочет кричать, но не может. Кира хочет заплакать, но не может. Кира хочет жить, но уже не сможет. За нею пришла Алекто. Натравленная ли кем-то из жертв? Пришедшая ли по своей воле мстящая фурия?
Кира не помнила из мифологии имени Алекто. Кира помнила сейчас только один страх и чувствовала одно желание: жить, жить, жить, пожалуйста, боже!
– Вспомнила? – хохочет Алекто, но уже не из телефона, а из тени в самом углу, выходя из неё. Ослепительная в своём уродстве. Бесконечно красивая в своей ужасной ипостаси.
– Вспомнила? – допытывается Алекто и открывает рот. Она у самого уха Киры, и её длинный змеиный, полный серой слизи язык, касается волос Киры. – Вспомнила меня?
Кира хочет поклясться, что никогда, никогда больше она не обидит никого, не обманет, не предаст, но сейчас – жить, жить, жить…
– Живи! – разрешает Алекто и хохочет в самое ухо Киры.
***
– Жизнь, она, понимаешь, разная, – Алекто разглагольствует с кем-то, кого Кира не видит. Да и не может видеть – червям не положено зрения. – Она хотела жить, я оставила ей жизнь.
– Хозяин не одобрит, – цедит кто-то страшный и далёкий, далёкий самой сутью голоса. – Ты фурия мести, но ты всё ещё в его легионе.
– Я не отрицаю, но меня позвали. Напрямую.
– Кто же знал, что в нашем прогрессивном мире ещё есть пережитки вашей древней веры? – страшный, далёкий голосом, вроде бы смеется, но одновременно его вопрос ставит Алекто на место.
Но Кире нет дела ни до него, ни до кого-либо. Даже до того, что она – Кира. Где-то там, за краешком жизни и смерти, Алекто провожает древнего демона прочь, обещая подать в ближайшее время самый подробный рапорт, но Кире нет дела. Кира и не слышит многого. Зато явно чует еду. Вкусную. Мясо. Подгнивающее, мягкое…
– Проголодалась? – это уже к ней, видимо, так и оставшаяся незримой Алекто, где-то поблизости.
Кира ищет в своё теле голову, чтобы повернуться на звук. но Алекто уже отходит:
– Ты кушай, кушай, – советует она, – тебе надо набираться сил.
Алекто отворачивается от дивана, по которому ползает белое сильное тело Киры. Правда, теперь в этом белом черве Киру и не узнать, а жаль – многоимённый Филипп, по мёртвой плоти которого она ползла, прогрызая себе обед и ужин, выгрызая место для многочисленного прожорливого потомства, был бы крайне удивлён тому, что его съел не кто-то, а Кира.
Хотя, так были бы удивлены и другие прежние коллеги, которыми белая сущность Киры уже полакомилась и плоть которых привела в негодность.
– Кушай, – советует голос незримой Алекто и Кира слушается, она вообще очень послушная в своей новой сути, и впивается в мёртвую плоть Филиппа.
Не дождутся в ближайшее время люди новых подушек. Закрылся мирок. Съели его, изнутри съели.
