Личное горе он заточил в тюрьме своего сердца и целиком сосредоточился на Алькале и её опоре.
– А ты ещё его брать не хотел! – напомнил Гануза, и в глазах его сверкнула слабая тень радости. Схоронив свою родную дочь, Гануза ощутил обострённую любовь ко всем сиротам и обделённым, и Маркус к таким в его памяти всё ещё был. Хотя, надо признать, что за последние месяцы он изрядно вытянулся и закрепчал. – Как служится-то?
Этот вопрос был обращён уже к самому Маркусу и тот зарделся, распрямился – неуклюжий в своём смущении, и сбивчиво ответил:
– Всё хорошо, успеваю…стараюсь.
– Старайся! – пригрозил наместник, но гроза была доброй, ласкающей. Не оставляет Алькала людей.
День вышел суетливым. Принесли сразу троих. Мертвецкая Алькалы, ещё недавно не назначенная больше, чем на два тела для одновременной работы, была расширена – хранилище для пудры, губок и растворов было выпотрошено и всё перемещено в длинные ящики, а освободившаяся комната стала ещё одной мертвецкой, куда впихнули ещё два стола. И всё равно работать там было непривычно, ещё и бегать приходилось туда-сюда, то кисти, то вода, то раствор, то пудра с щеткой…
Маркус поспешил заниматься одним, Конраду степенно оставалось заняться другими двумя. Всё-таки, мастерство Конрада побеждало юную, ещё растущую силу Маркуса – то, на что у Маркуса уходило полчаса, Конрад делал быстрее в два раза. Да и Маркус ещё путал немного то кисти, то губки…
– Научишься! – подбадривал Конрад.
– Я знаю, – улыбался Маркус и действительно старался.
Сейчас, обрабатывая тела, Конрад поглядывал на Маркуса, мелькавшего в дверях. Уверенность в будущем росла в его груди, теплилась. Движения ученика становились всё лучше, точнее, и это было хорошим знаком.
Конрад даже подумывал о том, чтобы передать Маркусу ещё некоторые хитрости, до которых когда-то дошёл сам. Например, насчёт свечного жира, который надо немного смешать с пудрой для более ровного слоя. Но пока откладывал – про себя решив, что когда у него не будет к Маркусу замечаний, тогда он и откроет эти тайны. А пока пусть учится классике.
– Ну дело, даст бог, вроде на лад пошло! – крикнул Конрад, отвлекаясь от работы, – ты заметил?
– Вы про то, что из столицы не присылают больше? – Маркус высунулся в двери, и Конрад отметил, что одновременно работать и болтать он пока не умеет, отвлекается.
– Да, про это, – Конрад же привычно продолжал неспешные, но ловкие движения.
– Я слышал, что Пако говорил своим, – продолжил Маркус, – он сказал, что всё закончилось в столице и там больше нет больных. Как думаете, это правда?
– Раз нет, могут наших забрать! – проворчал Конрад, – работай, скоро ужин.
Маркус поспешно скрылся в комнатенке. Застучали коробочки, переставляемые ещё неумелой, но твёрдой рукой.
Закончили к закату. Успели – добрый знак.
– Что, бьёт дроженька-то? – посмеивался Конрад. – Хорошо работаешь?
– Бьёт, – соглашался Маркус и на мгновение мрачнел.
– Одобряют мёртвые! – Конрад уже спешил из мертвецкой, на хожу протирая мокрые от воды руки чистым и сухим полотенцем. – Одобряют…
Маркус соглашался и спешил за ним. и не знал Конрад, что Маркус ему лжёт: мёртвые ли, а может сама смерть не одобряли его действий. Почему? Трудился он хорошо, омывал как полагается и даже пудрил, стараясь сделать лицо спящим, а не восковым.
Но Конрад слишком верил своему ученику и не знал, что Маркус повадился прихватывать от мёртвых то одно, то другое. Особенно от чужих, городских. Зачем мёртвой женщине медальон? Тяжёлый, круглый медальон. Она чужая, её сюда сослали. Из-за той болезни, которой она сама страдала, болели и могли умереть и другие. И плата в виде медальона, который всё равно никто не вспомнит, ведь сосланная это, не своя! – вдруг показалась Маркусу справедливой.
Доставалось и своим. Элиза Гарсиа не досчиталась одного из колец. Её родственники и не помнили, наверное, с чем не расставалась их старушка, а Маркус считал себя умным и не взял всего. Он взял лишь одно из колец.
Зачем? Он и сам не мог себе объяснить. Вроде и не обижала его жизнь, и место дала, и работу, а тянуло мысли в последнее время в сторону столицы. Много рассказывал о ней и господин Гануза, и лекарь Пако, когда ругался, и на столичных больных интересно было смотреть – одежда на них не та, повадки не те, поновее как будто!
Хотелось того же и для себя. До помутнения какого-то хотелось. Но Маркус сначала боялся. Теперь перестал – четыре снятых украшения. Четыре отнятых у мертвецов ценности. Кто спохватился? Никто. При этом он и правда хорошо потрудился…
Правда, был всё-таки один нюанс: ледяного касания не стало при омовении мертвецов, словно какая-то сила перестала его одобрять и хранила ледяное молчание.
(Примечание: добро пожаловать в Алькалу. Предыдущие рассказы о ней – рассказ «Последние одежды», «Закрытые тропы», «Белое платье». Вселенная будет очень маленькая, как сам городок, очень тихая, без интриг, войны и поиска разного вида Граалей. Я давно хотела что-то подобное. Здесь просто люди – обычные, несчастные разные люди)
– А ты ещё его брать не хотел! – напомнил Гануза, и в глазах его сверкнула слабая тень радости. Схоронив свою родную дочь, Гануза ощутил обострённую любовь ко всем сиротам и обделённым, и Маркус к таким в его памяти всё ещё был. Хотя, надо признать, что за последние месяцы он изрядно вытянулся и закрепчал. – Как служится-то?
Этот вопрос был обращён уже к самому Маркусу и тот зарделся, распрямился – неуклюжий в своём смущении, и сбивчиво ответил:
– Всё хорошо, успеваю…стараюсь.
– Старайся! – пригрозил наместник, но гроза была доброй, ласкающей. Не оставляет Алькала людей.
***
День вышел суетливым. Принесли сразу троих. Мертвецкая Алькалы, ещё недавно не назначенная больше, чем на два тела для одновременной работы, была расширена – хранилище для пудры, губок и растворов было выпотрошено и всё перемещено в длинные ящики, а освободившаяся комната стала ещё одной мертвецкой, куда впихнули ещё два стола. И всё равно работать там было непривычно, ещё и бегать приходилось туда-сюда, то кисти, то вода, то раствор, то пудра с щеткой…
Маркус поспешил заниматься одним, Конраду степенно оставалось заняться другими двумя. Всё-таки, мастерство Конрада побеждало юную, ещё растущую силу Маркуса – то, на что у Маркуса уходило полчаса, Конрад делал быстрее в два раза. Да и Маркус ещё путал немного то кисти, то губки…
– Научишься! – подбадривал Конрад.
– Я знаю, – улыбался Маркус и действительно старался.
Сейчас, обрабатывая тела, Конрад поглядывал на Маркуса, мелькавшего в дверях. Уверенность в будущем росла в его груди, теплилась. Движения ученика становились всё лучше, точнее, и это было хорошим знаком.
Конрад даже подумывал о том, чтобы передать Маркусу ещё некоторые хитрости, до которых когда-то дошёл сам. Например, насчёт свечного жира, который надо немного смешать с пудрой для более ровного слоя. Но пока откладывал – про себя решив, что когда у него не будет к Маркусу замечаний, тогда он и откроет эти тайны. А пока пусть учится классике.
– Ну дело, даст бог, вроде на лад пошло! – крикнул Конрад, отвлекаясь от работы, – ты заметил?
– Вы про то, что из столицы не присылают больше? – Маркус высунулся в двери, и Конрад отметил, что одновременно работать и болтать он пока не умеет, отвлекается.
– Да, про это, – Конрад же привычно продолжал неспешные, но ловкие движения.
– Я слышал, что Пако говорил своим, – продолжил Маркус, – он сказал, что всё закончилось в столице и там больше нет больных. Как думаете, это правда?
– Раз нет, могут наших забрать! – проворчал Конрад, – работай, скоро ужин.
Маркус поспешно скрылся в комнатенке. Застучали коробочки, переставляемые ещё неумелой, но твёрдой рукой.
Закончили к закату. Успели – добрый знак.
– Что, бьёт дроженька-то? – посмеивался Конрад. – Хорошо работаешь?
– Бьёт, – соглашался Маркус и на мгновение мрачнел.
– Одобряют мёртвые! – Конрад уже спешил из мертвецкой, на хожу протирая мокрые от воды руки чистым и сухим полотенцем. – Одобряют…
Маркус соглашался и спешил за ним. и не знал Конрад, что Маркус ему лжёт: мёртвые ли, а может сама смерть не одобряли его действий. Почему? Трудился он хорошо, омывал как полагается и даже пудрил, стараясь сделать лицо спящим, а не восковым.
Но Конрад слишком верил своему ученику и не знал, что Маркус повадился прихватывать от мёртвых то одно, то другое. Особенно от чужих, городских. Зачем мёртвой женщине медальон? Тяжёлый, круглый медальон. Она чужая, её сюда сослали. Из-за той болезни, которой она сама страдала, болели и могли умереть и другие. И плата в виде медальона, который всё равно никто не вспомнит, ведь сосланная это, не своя! – вдруг показалась Маркусу справедливой.
Доставалось и своим. Элиза Гарсиа не досчиталась одного из колец. Её родственники и не помнили, наверное, с чем не расставалась их старушка, а Маркус считал себя умным и не взял всего. Он взял лишь одно из колец.
Зачем? Он и сам не мог себе объяснить. Вроде и не обижала его жизнь, и место дала, и работу, а тянуло мысли в последнее время в сторону столицы. Много рассказывал о ней и господин Гануза, и лекарь Пако, когда ругался, и на столичных больных интересно было смотреть – одежда на них не та, повадки не те, поновее как будто!
Хотелось того же и для себя. До помутнения какого-то хотелось. Но Маркус сначала боялся. Теперь перестал – четыре снятых украшения. Четыре отнятых у мертвецов ценности. Кто спохватился? Никто. При этом он и правда хорошо потрудился…
Правда, был всё-таки один нюанс: ледяного касания не стало при омовении мертвецов, словно какая-то сила перестала его одобрять и хранила ледяное молчание.
(Примечание: добро пожаловать в Алькалу. Предыдущие рассказы о ней – рассказ «Последние одежды», «Закрытые тропы», «Белое платье». Вселенная будет очень маленькая, как сам городок, очень тихая, без интриг, войны и поиска разного вида Граалей. Я давно хотела что-то подобное. Здесь просто люди – обычные, несчастные разные люди)
