(*)
Очень трудно было не рассмеяться. Это было неуместно, но смех рвался наружу, и я подозревала, что это просто истерика проступает с ним. Но надо было держаться. Ещё не время будить в себе море.
–Царевна, – голос Герарда подрагивал от волнения. Он предлагал мне мятеж, предлагал свергнуть моего старшего брата Сигера, нарекшего себя новым Морским Царём, демонстрировал веру и преданность мне, и даже намекал, мол, не странно ли умер Морской Царь? Не рано ли? Не жутко ли?
Странно и жутко. Просто мой брат оказался подлее меня. Пока я потихоньку отрекала от подножия отцовского трона множество своих братьев и сестёр, Сигер заключил союз с одной из наших пленниц – мятежной ведьмой Калипсо. Он ей свободу, когда успокоится море, а она ему трон.
Вот только море не успокоится. Я – дочь Морского Царя, море во мне и я его знаю. Странно, что Сигер не знает его. От одной ведь воды мы идём!
–Царевна, надо действовать. Не бойтесь, Совет будет за вас, – у Герарда возвышенно-тревожный вид, кажется, убей его сейчас и он будет счастлив – это будет ему доказательством его значимости.
Я не боюсь, Герард. Я знаю, ты был при Совете моего отца, занимался внешними водами, перехватывая управление между нами. Я не боюсь, Герард, моё молчание продиктовано не страхом, а искренним недоумением – неужели они ждут, что я всерьёз соглашусь столь быстро?
Трон мой! И море кровит в моей душе, требуя кары для подлеца-брата. Но я не идиотка, чтобы вступить в открытую битву. Если я это сделаю, вы также сможете назвать меня захватчицей и узурпатором, мятежницей и предательницей, едва я начну действовать не по вашей воле, мои дорогие союзники!
А я начну, потому что никто не укажет морю как ему себя держать.
А я начну, Герард, Симон, Осберт… вы все были советниками при моём отце. И вы все присягнули моему брату, и тут же стоите, коситесь на меня, ждёте моего мятежа, желаете прочесть мой гнев?
Если да – утопитесь лучше. Вы ничего не поняли.
Я буду держаться. Я буду делать вид, что пошла на сговор с Сигером. Я буду притворяться подавленной и задумчивой, я буду показывать вам скорбь о моём отце – вашем, на минуту, Царе, но на деле у меня нет времени поддаваться скорби.
Я буду нести на себе прежнюю печать горя, буду кивать даже одному из братьев, презренному полукровке Бардо, который также трогательно призывает меня к действию. И другие…
Ничего, ничего. Кому-то я говорю об откровенном отказе. Кому-то обещаю действовать, но после, после, когда удостоверюсь в безопасности всех.
Нет, на всех мне, конечно, плевать. Мне плевать на всех, кроме себя. Но как же благородно выглядит моё смирение! Мол, ради вас, дорогие, я склоняю голову и не иду против.
Все любят чужое благородство. Я думаю оно для того и было изобретено, чтобы друг перед другом красоваться да в интриги вплетать, дескать, я благороднее и я заслуживаю, я готовлюсь к жертве, а ты?
–Совет может гарантировать безопасность моим братьям и сёстрам? – мне смешно, смешно с наивности Герарда. Ох, Океан, ну сколько лет ты держишь подле себя такого слугу и всё равно он наивен!
А Герард совсем потерялся в моих словах. Безопасность братьев и сестёр? Что. и того полукровки Бардо? Всех?
Не всех, конечно, все ни одной добродетели не нужны. Но я же не могу во время пира перечислять кто мне полезен, а кто нет? Сигер заметит. Он уже, хоть и на главном месте, а всё равно не пьянеет, поглядывает по сторонам – сократилось число сторонников, да и Алана, сестрица наша младшая, хоть на подъём легка, а тут в твёрдость: не царь ты, Сигер!
Даже я подивилась. Ну где же гибкость твоя, Алана? Ты же вода, а не камень. Вода, ежели препятствие какое обнаружит, так изогнётся. А ты в отказ! Вот и держит Сигер её в темнице.
–Вот и ступайте тогда прочь, – я добавляю в голос свою часть власти. Пусть я трижды слаба, но я царевна, а он кто?
Пена морская, случайным образом в советника сложенная!
Герард подавленно уползает. Мне смешно. Мне кажется, они не понимают, что мой брат Сигер давно уже не простой юнец, и если он обошёл меня и нашёл способ занять трон, то я должна быть ещё осторожнее. А вы, дорогие друзья, предлагаете мне выступить открыто!
И чего вы добьётесь? В лучшем случае – войны внутренней, что море разорвёт на части. В худшем – просто бойню, это ведь на словах вы все герои, готовые хоть сейчас против Сигера идти, а если до дела дойдёт? Часть решит выждать – это как закон, посмотреть, на чьей стороне сила; ещё часть будет просто играть в обе стороны, чтобы при случае остаться в выигрыше; ну а кто-то решит, что присяга важнее, и будет прав.
Потому что присяга Сигеру принесена. И даже я склонила голову, а теперь, задайся мятеж – я предатель? Нет уж, история меня так не умоет. Я подожду её перемен.
–Славься, Морской Царь! – за столом грохот, кто-то решает выслужиться, и поднимает кубок.
Сигер улыбается, почти что виновато, но я ему не верю. Он не смущён. Он играет на публику. Но публика ревёт, приветствует.
Я знаю, что Сигер ищет взглядом меня, хочет посмотреть на мою реакцию, он – один из тех немногих, кто знает, что я на самом деле из себя представляю. Мы вместе с ним змеями выскальзывали у трона отцовского, отодвигали своих же братьев и сестёр, подальше-подальше, кого в ссылку дальних вод, а кого-то…
Я вздрагиваю, вроде бы случайно, растерянно и запоздало улыбаюсь, нарочно обливаюсь вином из синих водорослей, но не смотрю на брата.
Змеи царские видят всё. И что видят сейчас они? Молодая Царевна – дочь Морского Царя – растеряна и держит траур. Тут Сигер бессилен. Он требовал, чтобы я пришла, чтобы продемонстрировала своё согласие с его властью, но он не учёл, что и прийти можно по-разному. Он сам разодет по-царски, а я – его сестра, в подчёркнуто строгом тёмном платье. На мне нет украшений, ни одного кулона, ни одной ракушки, ни браслета, и волосы свободно рассыпаны, без причёски, без убора.
Я держу траур. Пока мой брат занимает трон и принимает почести, которых не заслуживает, я держу траур. У нас один отец, но вы видите, сами видите какой он и какая я.
Сигер никогда не стремился понять слуг. Он всегда был умён, но направлял ум свой не в ту сторону. Запомнить имена хотя бы ближайших слуг – выше его сил. А я другая. Я давно приветлива со всеми, я всегда стараюсь всех помнить, я, в конце концов, справляюсь об их делах.
Я не переломлюсь, а плюсы себе соберу. Купить любовь, привязанность легко – но всегда найдётся тот, кто перекупит. А я по-другому попробую, авось и выплыву.
–За Царя Морского! – ещё один пожелал выслужиться. Снова грохот.
–Дозволь, брат, и мне тебя восславить! – мой голос тих, но грохот стихает. Я поднимаюсь со своего места и краем глаза вижу, как бледнеет Сигер – он не идиот, но труслива его мысль, и кажется ему, что я сейчас его буду обвинять.
Ведь я всё знаю про его сговор с ведьмой!
Но я не просто так сказала «дозволь, брат». Первое слово подчёркивает моё смирение – я же прошу разрешения, вы чего? Второе слово – ты хоть Царь, но ты мне брат, и этот факт ничего не изменит!
–Ты занял престол нашего Отца, и бремя царства лежит на твоих плечах, – мой голос тих, но никто не оборвёт его звучания. Сигер сидит прямо, корона на нём держится крепко, но он напряжён. Ещё бы, ведь я издеваюсь. – Тяжёлое бремя выпало на наш век, и нужно много мужества и храбрости, много чести и много изворотливой хитрости, чтобы преодолеть препятствия.
Это обо мне и о тебе. Ты, братец, моё препятствие.
–И я надеюсь на верность и справедливость, которая обязательно восторжествует и поможет преодолеть все тяготы.
Это уже обо мне, ну и обо всех тех, кто поглядывает на меня, прикидывает и видит во мне готовящийся мятеж.
–Славься, Морское Царство! – не ты, Сигер. Не отец наш, который не мог внести разбора между детьми, а Царство, за которое я всё море разбавлю кровью, если будет нужно.
У Сигера нет выбора. Царь не может не выпить за Царство. А если пьёт Царь, пьют и подданные его.
–Прекрасные слова, сестра! – Сигер даже выдвигается из-за своего места и идёт ко мне. В глазах его – зеленых, оскверненных магией Калипсо, плещет злость. – Прекрасные слова…
На глазах пиршественного зала происходит трогательное объятие – Царь обнимает сестру свою, и от нежности момента слёзы проступают на глазах её, – так сказал бы какой-нибудь романтик, далёкий от двора.
–Только попробуй, – угрожающе напоминает мне Сигер, незаметно для других стискивая моё запястье до боли, – убью!
И вот это правда. Боль – это ничего, хорошо, если он сдавит ещё сильнее, чтобы остался синяк.
Сигер отпускает меня, улыбается тепло-тепло, как союзнице, идёт к себе. Но я знаю своего брата, я вижу в движениях его едва проклюнувшуюся скованность – бойся меня, братец! Народ любит меня, так просто ты меня не убьёшь и в клети не посадишь! Бойся меня, тебе всё равно нужно время, выждать нужно, ведь смерть царевны Эвы вызовет много вопросов, вскипит море, подозревая тебя отчётливо в преступлениях, а ты этого не хочешь.
Терпи, Сигер, мои насмешки. А я буду собирать силу.
Алану я не выношу. Она вся такая лёгкая, вся на песнях и плясках – никакой серьёзности, никакой дальновидности! Но иногда она меня удивляет. Вот и сейчас не явилась на пир, осталась запертой, хотя стоило ей сказать что Сигер – Царь, и вот свобода.
Но упёрлась!
–К царевне Алане! – рявкаю я, когда стража пытается остановить меня. В моих руках тарелка с её любимыми жемчужинками-пирожными.
Я не выношу Алану, но навестить её сейчас – полезно. Слухи пойдут быстро, ведь это же так чудесно и благородно: старшая царевна Эва жалеет младшую царевну Алану, а злой брат Сигер…
Да и удивляет она меня, удивляет! Не ждала я от неё твёрдости!
–Эва! – она рада мне. Пока она обнимает меня тонкими, никогда не знавшими меча руками, я успеваю заметить её растрёпанный, совершенно не царский вид. Да и лицо – распухшее от слёз, и глаза ярко-синие – блестят от слёз.
–Это тебе, – ставлю тарелку на кровать, места иного просто нет – стол в каких-то ниточках и ракушечках, в мелких коралловых жемчужинках и цветном песке, да в стеклянных фигурках. Иногда я забываю какое она дитя, может быть от того она так весела и беззаботна была? Я-то всё детство своё очернила борьбой, предвестием интриг, а она?..
–Спасибо, – Алана только взгляд бросает и тут же отворачивается от тарелки, смотрит на меня.
–Склони голову, – советую я, моя совесть требует, чтобы я так сказала ей. Ну в самом деле, Океан, что же делается? Я сильная, я могу за себя постоять, если и проиграю, то так, что море вскипит напоследок, а она?
–Он не Царь, – Алана возражает, её возражение категорично.
–Пусть так, но он на троне Морского Царя, и это надо учесть, Алана. К чему твой мятеж? К чему твоё откровенное презрение?
Океан, почему я должна объяснять всем, что надо быть умнее, хитрее, осторожнее? Ну есть же очевидные вещи!
–Потому что он ненастоящий Царь! Я чувствую сердцем – он сделал что-то…что-то такое…
Слёзы блестят у Аланы в глазах. Она не плачет, старается держаться при мне – маленькая, суровая царевна, легкомысленная и слабая! Что ты можешь против других? Да, конечно, ты чуешь дурное – это всякий брат или сестра чует – но в тебе, быть может, больше моря, чем я видела?
Оно кровит, я знаю. Оно требует мятежа и кары отцеубийце и узурпатору трона. Но море не правит, правит тот, в ком живёт море. Само море не носит корону, но я свою должна буду сдержать.
–Это не так, Алана, – я говорю строго, словно она виновата в какой-то проделке, – народ признал его. Я признала его.
Я не люблю Алану. Я вообще никого не люблю – только море, но Алана всегда тянется ко мне, и потому я прихожу к этому аргументу, продавливая её непокорность. Даже я, Алана, склонилась! А ты?
Я поступаю так не из добродетели, вернее, во мне есть шип жалости к ней, но больше всё-таки расчёта – мне нужны любые союзники, никогда не знаешь заранее откуда придёт нужная помощь и откуда вылезет новый враг.
–Ну и дура, – бурчит Алана, и я цепенею.
Вот тебе и щукин день! Это кто же тебя научил? Ладно я – я в оружейной как у себя дома в детстве была, да и тренировки посещала – с мечом училась управляться, да и в битвах бывала, но ты-то куда?
Доплыли.
–Ладно, поговорим как подобает, – соглашаюсь я, – я тоже против. Я против него, слышишь? Но что я сейчас могу? У него пока сторонников больше, чем у меня. Надо ждать.
Алана слышит, но не реагирует. Море в ней кипит, противится перемирию. Море не знает мира, оно ведает войну.
А ещё смерть.
–Знаешь, Эва, я его, наверное, убью, – вдруг говорит Алана, поднимая глаза. В ней уже нет жемчужной легкомысленности и тонкого перезвона почти русалочьих песен. В ней только мрачность, которая так отвратительно не идёт её мягким, ещё совсем юным чертам.
Я молчу, пытаясь понять насколько мне выгодно это. Нет, само собой, Сигер даже пьяный отобьётся от Аланы влёгкую, но сама попытка…
Она мне выгодна или нет?
–Что ты такое говоришь? – пожалуй, всё-таки выгодна. Если Алана совершит на него покушение, то тогда либо Сигер станет применять более жёсткие меры к потенциальным заговорщикам, чем привлечёт на мою сторону больше симпатии, либо он и вовсе накажет её или убьёт, чем опять же себя загонит в ловушку и привлечёт на мою сторону больше симпатии, да ещё и повод даст: возмездие, месть за сестру.
–Убью, – упрямится Алана, и я пытаюсь понять почему её море не огибает камни, а точит их. – Он обещал прийти после пира. Я уже приготовила нож…
Она поднимает одну из юбок платья, и я вижу тонкий нож. Ну да, конечно, таким убьёшь! Это же нож для самих пирожных, которые, как известно, куда прочнее, чем плоть!
Тьфу! Надо было не мелочиться и отдать Алану на обучение мечному делу, пусть не было бы у неё успеха, но хотя бы что-то она бы умела! А то с ножом для пирожных против Сигера – это, конечно, угроза! Ну не свой же нож ей оставлять?
–Это предательство, мятеж и измена, – напоминаю я, мысленно желая ушедшему пеной морской отцу вечного скитания в Океане. Пусть не знает он покоя – раз допустил такое, пусть вечность его треплет вечный шторм!
–Пусть, – бурчит Алана.
Она не знает смерти, она не знает морской пены, она и крови не ведала. Море впервые даёт о себе знать в её душе, впервые оно не ласковое, а штормовое, грозное.
–Ну и дура, – я отвечаю ей в тон, – ничего не добьёшься, ничего у тебя не получится, зато сгинешь. И ничего никому не докажешь!
–Зато я хотя бы что-то делаю, а не жду спасения! – Алана огрызается. Щукин день, у нас дитя испортилось! Оно стало у нас хамить.
И я не жду спасения. Я творю его для себя чужими руками, но руки, знаете ли, надо ещё направить! И при этом делать вид, что это желание этих рук, а не моё, что это они меня тянут из плена, а я, в общем-то, и сгинуть в нём готова ради общего блага и по воле Царства.
–Ешь пирожные, они свежие, – я поднимаюсь, у меня больше нет интереса к Алане. Чем такой союзник – лучше без союзника вовсе. Пользы – пшик, а упрямства целая чаша!
–Эва, – она окликает меня у самой двери, – можно тебя попросить?
Ну не знаю – не люблю я идиотские, внезапные просьбы! Но да ладно, посмотрим, чем ты меня сможешь удивить!
Очень трудно было не рассмеяться. Это было неуместно, но смех рвался наружу, и я подозревала, что это просто истерика проступает с ним. Но надо было держаться. Ещё не время будить в себе море.
–Царевна, – голос Герарда подрагивал от волнения. Он предлагал мне мятеж, предлагал свергнуть моего старшего брата Сигера, нарекшего себя новым Морским Царём, демонстрировал веру и преданность мне, и даже намекал, мол, не странно ли умер Морской Царь? Не рано ли? Не жутко ли?
Странно и жутко. Просто мой брат оказался подлее меня. Пока я потихоньку отрекала от подножия отцовского трона множество своих братьев и сестёр, Сигер заключил союз с одной из наших пленниц – мятежной ведьмой Калипсо. Он ей свободу, когда успокоится море, а она ему трон.
Вот только море не успокоится. Я – дочь Морского Царя, море во мне и я его знаю. Странно, что Сигер не знает его. От одной ведь воды мы идём!
–Царевна, надо действовать. Не бойтесь, Совет будет за вас, – у Герарда возвышенно-тревожный вид, кажется, убей его сейчас и он будет счастлив – это будет ему доказательством его значимости.
Я не боюсь, Герард. Я знаю, ты был при Совете моего отца, занимался внешними водами, перехватывая управление между нами. Я не боюсь, Герард, моё молчание продиктовано не страхом, а искренним недоумением – неужели они ждут, что я всерьёз соглашусь столь быстро?
Трон мой! И море кровит в моей душе, требуя кары для подлеца-брата. Но я не идиотка, чтобы вступить в открытую битву. Если я это сделаю, вы также сможете назвать меня захватчицей и узурпатором, мятежницей и предательницей, едва я начну действовать не по вашей воле, мои дорогие союзники!
А я начну, потому что никто не укажет морю как ему себя держать.
А я начну, Герард, Симон, Осберт… вы все были советниками при моём отце. И вы все присягнули моему брату, и тут же стоите, коситесь на меня, ждёте моего мятежа, желаете прочесть мой гнев?
Если да – утопитесь лучше. Вы ничего не поняли.
Я буду держаться. Я буду делать вид, что пошла на сговор с Сигером. Я буду притворяться подавленной и задумчивой, я буду показывать вам скорбь о моём отце – вашем, на минуту, Царе, но на деле у меня нет времени поддаваться скорби.
Я буду нести на себе прежнюю печать горя, буду кивать даже одному из братьев, презренному полукровке Бардо, который также трогательно призывает меня к действию. И другие…
Ничего, ничего. Кому-то я говорю об откровенном отказе. Кому-то обещаю действовать, но после, после, когда удостоверюсь в безопасности всех.
Нет, на всех мне, конечно, плевать. Мне плевать на всех, кроме себя. Но как же благородно выглядит моё смирение! Мол, ради вас, дорогие, я склоняю голову и не иду против.
Все любят чужое благородство. Я думаю оно для того и было изобретено, чтобы друг перед другом красоваться да в интриги вплетать, дескать, я благороднее и я заслуживаю, я готовлюсь к жертве, а ты?
–Совет может гарантировать безопасность моим братьям и сёстрам? – мне смешно, смешно с наивности Герарда. Ох, Океан, ну сколько лет ты держишь подле себя такого слугу и всё равно он наивен!
А Герард совсем потерялся в моих словах. Безопасность братьев и сестёр? Что. и того полукровки Бардо? Всех?
Не всех, конечно, все ни одной добродетели не нужны. Но я же не могу во время пира перечислять кто мне полезен, а кто нет? Сигер заметит. Он уже, хоть и на главном месте, а всё равно не пьянеет, поглядывает по сторонам – сократилось число сторонников, да и Алана, сестрица наша младшая, хоть на подъём легка, а тут в твёрдость: не царь ты, Сигер!
Даже я подивилась. Ну где же гибкость твоя, Алана? Ты же вода, а не камень. Вода, ежели препятствие какое обнаружит, так изогнётся. А ты в отказ! Вот и держит Сигер её в темнице.
–Вот и ступайте тогда прочь, – я добавляю в голос свою часть власти. Пусть я трижды слаба, но я царевна, а он кто?
Пена морская, случайным образом в советника сложенная!
Герард подавленно уползает. Мне смешно. Мне кажется, они не понимают, что мой брат Сигер давно уже не простой юнец, и если он обошёл меня и нашёл способ занять трон, то я должна быть ещё осторожнее. А вы, дорогие друзья, предлагаете мне выступить открыто!
И чего вы добьётесь? В лучшем случае – войны внутренней, что море разорвёт на части. В худшем – просто бойню, это ведь на словах вы все герои, готовые хоть сейчас против Сигера идти, а если до дела дойдёт? Часть решит выждать – это как закон, посмотреть, на чьей стороне сила; ещё часть будет просто играть в обе стороны, чтобы при случае остаться в выигрыше; ну а кто-то решит, что присяга важнее, и будет прав.
Потому что присяга Сигеру принесена. И даже я склонила голову, а теперь, задайся мятеж – я предатель? Нет уж, история меня так не умоет. Я подожду её перемен.
–Славься, Морской Царь! – за столом грохот, кто-то решает выслужиться, и поднимает кубок.
Сигер улыбается, почти что виновато, но я ему не верю. Он не смущён. Он играет на публику. Но публика ревёт, приветствует.
Я знаю, что Сигер ищет взглядом меня, хочет посмотреть на мою реакцию, он – один из тех немногих, кто знает, что я на самом деле из себя представляю. Мы вместе с ним змеями выскальзывали у трона отцовского, отодвигали своих же братьев и сестёр, подальше-подальше, кого в ссылку дальних вод, а кого-то…
Я вздрагиваю, вроде бы случайно, растерянно и запоздало улыбаюсь, нарочно обливаюсь вином из синих водорослей, но не смотрю на брата.
Змеи царские видят всё. И что видят сейчас они? Молодая Царевна – дочь Морского Царя – растеряна и держит траур. Тут Сигер бессилен. Он требовал, чтобы я пришла, чтобы продемонстрировала своё согласие с его властью, но он не учёл, что и прийти можно по-разному. Он сам разодет по-царски, а я – его сестра, в подчёркнуто строгом тёмном платье. На мне нет украшений, ни одного кулона, ни одной ракушки, ни браслета, и волосы свободно рассыпаны, без причёски, без убора.
Я держу траур. Пока мой брат занимает трон и принимает почести, которых не заслуживает, я держу траур. У нас один отец, но вы видите, сами видите какой он и какая я.
Сигер никогда не стремился понять слуг. Он всегда был умён, но направлял ум свой не в ту сторону. Запомнить имена хотя бы ближайших слуг – выше его сил. А я другая. Я давно приветлива со всеми, я всегда стараюсь всех помнить, я, в конце концов, справляюсь об их делах.
Я не переломлюсь, а плюсы себе соберу. Купить любовь, привязанность легко – но всегда найдётся тот, кто перекупит. А я по-другому попробую, авось и выплыву.
–За Царя Морского! – ещё один пожелал выслужиться. Снова грохот.
–Дозволь, брат, и мне тебя восславить! – мой голос тих, но грохот стихает. Я поднимаюсь со своего места и краем глаза вижу, как бледнеет Сигер – он не идиот, но труслива его мысль, и кажется ему, что я сейчас его буду обвинять.
Ведь я всё знаю про его сговор с ведьмой!
Но я не просто так сказала «дозволь, брат». Первое слово подчёркивает моё смирение – я же прошу разрешения, вы чего? Второе слово – ты хоть Царь, но ты мне брат, и этот факт ничего не изменит!
–Ты занял престол нашего Отца, и бремя царства лежит на твоих плечах, – мой голос тих, но никто не оборвёт его звучания. Сигер сидит прямо, корона на нём держится крепко, но он напряжён. Ещё бы, ведь я издеваюсь. – Тяжёлое бремя выпало на наш век, и нужно много мужества и храбрости, много чести и много изворотливой хитрости, чтобы преодолеть препятствия.
Это обо мне и о тебе. Ты, братец, моё препятствие.
–И я надеюсь на верность и справедливость, которая обязательно восторжествует и поможет преодолеть все тяготы.
Это уже обо мне, ну и обо всех тех, кто поглядывает на меня, прикидывает и видит во мне готовящийся мятеж.
–Славься, Морское Царство! – не ты, Сигер. Не отец наш, который не мог внести разбора между детьми, а Царство, за которое я всё море разбавлю кровью, если будет нужно.
У Сигера нет выбора. Царь не может не выпить за Царство. А если пьёт Царь, пьют и подданные его.
–Прекрасные слова, сестра! – Сигер даже выдвигается из-за своего места и идёт ко мне. В глазах его – зеленых, оскверненных магией Калипсо, плещет злость. – Прекрасные слова…
На глазах пиршественного зала происходит трогательное объятие – Царь обнимает сестру свою, и от нежности момента слёзы проступают на глазах её, – так сказал бы какой-нибудь романтик, далёкий от двора.
–Только попробуй, – угрожающе напоминает мне Сигер, незаметно для других стискивая моё запястье до боли, – убью!
И вот это правда. Боль – это ничего, хорошо, если он сдавит ещё сильнее, чтобы остался синяк.
Сигер отпускает меня, улыбается тепло-тепло, как союзнице, идёт к себе. Но я знаю своего брата, я вижу в движениях его едва проклюнувшуюся скованность – бойся меня, братец! Народ любит меня, так просто ты меня не убьёшь и в клети не посадишь! Бойся меня, тебе всё равно нужно время, выждать нужно, ведь смерть царевны Эвы вызовет много вопросов, вскипит море, подозревая тебя отчётливо в преступлениях, а ты этого не хочешь.
Терпи, Сигер, мои насмешки. А я буду собирать силу.
***
Алану я не выношу. Она вся такая лёгкая, вся на песнях и плясках – никакой серьёзности, никакой дальновидности! Но иногда она меня удивляет. Вот и сейчас не явилась на пир, осталась запертой, хотя стоило ей сказать что Сигер – Царь, и вот свобода.
Но упёрлась!
–К царевне Алане! – рявкаю я, когда стража пытается остановить меня. В моих руках тарелка с её любимыми жемчужинками-пирожными.
Я не выношу Алану, но навестить её сейчас – полезно. Слухи пойдут быстро, ведь это же так чудесно и благородно: старшая царевна Эва жалеет младшую царевну Алану, а злой брат Сигер…
Да и удивляет она меня, удивляет! Не ждала я от неё твёрдости!
–Эва! – она рада мне. Пока она обнимает меня тонкими, никогда не знавшими меча руками, я успеваю заметить её растрёпанный, совершенно не царский вид. Да и лицо – распухшее от слёз, и глаза ярко-синие – блестят от слёз.
–Это тебе, – ставлю тарелку на кровать, места иного просто нет – стол в каких-то ниточках и ракушечках, в мелких коралловых жемчужинках и цветном песке, да в стеклянных фигурках. Иногда я забываю какое она дитя, может быть от того она так весела и беззаботна была? Я-то всё детство своё очернила борьбой, предвестием интриг, а она?..
–Спасибо, – Алана только взгляд бросает и тут же отворачивается от тарелки, смотрит на меня.
–Склони голову, – советую я, моя совесть требует, чтобы я так сказала ей. Ну в самом деле, Океан, что же делается? Я сильная, я могу за себя постоять, если и проиграю, то так, что море вскипит напоследок, а она?
–Он не Царь, – Алана возражает, её возражение категорично.
–Пусть так, но он на троне Морского Царя, и это надо учесть, Алана. К чему твой мятеж? К чему твоё откровенное презрение?
Океан, почему я должна объяснять всем, что надо быть умнее, хитрее, осторожнее? Ну есть же очевидные вещи!
–Потому что он ненастоящий Царь! Я чувствую сердцем – он сделал что-то…что-то такое…
Слёзы блестят у Аланы в глазах. Она не плачет, старается держаться при мне – маленькая, суровая царевна, легкомысленная и слабая! Что ты можешь против других? Да, конечно, ты чуешь дурное – это всякий брат или сестра чует – но в тебе, быть может, больше моря, чем я видела?
Оно кровит, я знаю. Оно требует мятежа и кары отцеубийце и узурпатору трона. Но море не правит, правит тот, в ком живёт море. Само море не носит корону, но я свою должна буду сдержать.
–Это не так, Алана, – я говорю строго, словно она виновата в какой-то проделке, – народ признал его. Я признала его.
Я не люблю Алану. Я вообще никого не люблю – только море, но Алана всегда тянется ко мне, и потому я прихожу к этому аргументу, продавливая её непокорность. Даже я, Алана, склонилась! А ты?
Я поступаю так не из добродетели, вернее, во мне есть шип жалости к ней, но больше всё-таки расчёта – мне нужны любые союзники, никогда не знаешь заранее откуда придёт нужная помощь и откуда вылезет новый враг.
–Ну и дура, – бурчит Алана, и я цепенею.
Вот тебе и щукин день! Это кто же тебя научил? Ладно я – я в оружейной как у себя дома в детстве была, да и тренировки посещала – с мечом училась управляться, да и в битвах бывала, но ты-то куда?
Доплыли.
–Ладно, поговорим как подобает, – соглашаюсь я, – я тоже против. Я против него, слышишь? Но что я сейчас могу? У него пока сторонников больше, чем у меня. Надо ждать.
Алана слышит, но не реагирует. Море в ней кипит, противится перемирию. Море не знает мира, оно ведает войну.
А ещё смерть.
–Знаешь, Эва, я его, наверное, убью, – вдруг говорит Алана, поднимая глаза. В ней уже нет жемчужной легкомысленности и тонкого перезвона почти русалочьих песен. В ней только мрачность, которая так отвратительно не идёт её мягким, ещё совсем юным чертам.
Я молчу, пытаясь понять насколько мне выгодно это. Нет, само собой, Сигер даже пьяный отобьётся от Аланы влёгкую, но сама попытка…
Она мне выгодна или нет?
–Что ты такое говоришь? – пожалуй, всё-таки выгодна. Если Алана совершит на него покушение, то тогда либо Сигер станет применять более жёсткие меры к потенциальным заговорщикам, чем привлечёт на мою сторону больше симпатии, либо он и вовсе накажет её или убьёт, чем опять же себя загонит в ловушку и привлечёт на мою сторону больше симпатии, да ещё и повод даст: возмездие, месть за сестру.
–Убью, – упрямится Алана, и я пытаюсь понять почему её море не огибает камни, а точит их. – Он обещал прийти после пира. Я уже приготовила нож…
Она поднимает одну из юбок платья, и я вижу тонкий нож. Ну да, конечно, таким убьёшь! Это же нож для самих пирожных, которые, как известно, куда прочнее, чем плоть!
Тьфу! Надо было не мелочиться и отдать Алану на обучение мечному делу, пусть не было бы у неё успеха, но хотя бы что-то она бы умела! А то с ножом для пирожных против Сигера – это, конечно, угроза! Ну не свой же нож ей оставлять?
–Это предательство, мятеж и измена, – напоминаю я, мысленно желая ушедшему пеной морской отцу вечного скитания в Океане. Пусть не знает он покоя – раз допустил такое, пусть вечность его треплет вечный шторм!
–Пусть, – бурчит Алана.
Она не знает смерти, она не знает морской пены, она и крови не ведала. Море впервые даёт о себе знать в её душе, впервые оно не ласковое, а штормовое, грозное.
–Ну и дура, – я отвечаю ей в тон, – ничего не добьёшься, ничего у тебя не получится, зато сгинешь. И ничего никому не докажешь!
–Зато я хотя бы что-то делаю, а не жду спасения! – Алана огрызается. Щукин день, у нас дитя испортилось! Оно стало у нас хамить.
И я не жду спасения. Я творю его для себя чужими руками, но руки, знаете ли, надо ещё направить! И при этом делать вид, что это желание этих рук, а не моё, что это они меня тянут из плена, а я, в общем-то, и сгинуть в нём готова ради общего блага и по воле Царства.
–Ешь пирожные, они свежие, – я поднимаюсь, у меня больше нет интереса к Алане. Чем такой союзник – лучше без союзника вовсе. Пользы – пшик, а упрямства целая чаша!
–Эва, – она окликает меня у самой двери, – можно тебя попросить?
Ну не знаю – не люблю я идиотские, внезапные просьбы! Но да ладно, посмотрим, чем ты меня сможешь удивить!
