Закат наползает змеёю на небо и тревожно делается в сердце Родики. Ей и прежде покоя не было, всю дорогу до окраины леса оглядывалась и боялась, а как закат кроваво расчертил небо, так и вовсе не стало даже тени самообладания. Испугалась Родика, глянула на идущую впереди бодрую и уверенную подругу свою, но решилась и позвала:
–Талэй…
Талэй с Родикой не ровня. Род Талэй богаче всех в Долине, отец её три мельницы имеет здесь и две за Переделом, корабли снаряжает на ярмарку в саму столицу! Да и мать её известна – в прошлом довелось ей саму королев у обшивать. Богатый род, сильный, крепкий. И Талэй – дочь единственная, отрада и гордость семьи, хоть и юна ещё, а характер уже проявляет, красу свою и ценность точно знает, в обиду себя не даёт и прихлебателей подле не терпит. Смешлива, конечно, заносит её по молодости, но тем и славна молодость…
А у Родики за плечами тень. Мать и отец годами работали в поле, кое-как семью тянули, отец прошлой весною ушёл, мать ослабела ныне, и без помощи старших братьев и сестёр не справилась бы Родика, но и у тех же семьи свои уже, им невозможно неотлучно быть и помогать. В доме Родики сырость, в доме крыша протекает, но тут хочешь иль не хочешь, а помощи придётся просить, мать против была, заявляла:
–Мы бедные, но гордые! Нас унижать не надо. До осени дотянем, а там Фейно поможет.
Родика кивала, а сама смотрела на сероватую от сырости кожу матери, слышала кашель, что раздирал ей горло, и думала, что гордость того не стоит. Да и Фейно – старший брат Родики, хоть и бывал в доме матери чаще других, а всё же и дела свои имел, и жену молодую, и обещался взяться за починку крыши с весны.
Решилась тогда Родика, решилась грех на себя взять, пошла против матери, явилась к Талэй – та её всегда принимала, единственную из долины звала подругой, ничего не требовала и ничем не унижала, всегда встречала её ласково и родители её также – всё норовили если не кусок сунуть, то хотя бы накормить плотнее и вкуснее, как могли. Родика рада была дружбе – Талэй была доброй, хоть и буйной в выходках, смешливой, но друзей у Родики больше не было, держалась она Талэй, никогда ни о чём не прося.
Жали туфли ноги, сарафан пришлось уже три раза латать, но Родика молчала. Лишь раз не сдержалась, пришла, выложила всё как на духу и закраснелась – устыдилась, поняла, что сейчас Талэй решит, будто она с ней дружна только из-за богатств семьи.
Но Талэй хоть и смешлива, а всё-таки добра. Помолчала, затем сказала:
–Твоя мать добрая женщина, но если узнает она, что ты помощи у меня просила, разозлится на тебя. Ты, вот что…иди к себе обратно, ни о чём ей не говори. К обеду отец мой придёт, я его упрошу. Он заметит, что там с крышей, сам предложит помощь, мать твою уговорит. Не станет она с ним спорить, понимаешь?
Диво! Родика бы и не додумалась до такого. Закивала, в благодарностях рассыпалась. Неумелые слова, неловкие, а горячие, от сердца идут, этим и ценны.
–Да брось! – отмахнулась Талэй, – мы же подруги!
–Да я…я всё для тебя сделаю! – заверила Родика.
–Да ничего…– начала было Талэй, но вдруг осеклась и изменившимся голосом спросила, – сделаешь, правда?
Родика снова закивала.
–Знаешь, – Талэй понизила голос до шёпота, – ты, вот что…приходи ко мне завтра, после полудня, сможешь? Отлично. Я кое-что сделать хочу, но одна боюсь. Если поможешь, просто со мною сходишь, буду благодарна.
Как откажешь? Согласилась Родика, а до вечера металась, переживала, думала, что и как, и даже визит отца Талэй, и его возмущение по поводу крыши и обещание её починить, и радость матери – всё это прошло мимо Родики.
–Не перевелись ещё добрые люди в Долине! – радовалась мать, а Родика хмурилась. Её фантазии не хватало на то, чтобы предположить хотя бы чего захочет Талэй. Да и такого, чтобы ей было страшно! Родика-то ещё трусливее всегда была, но что делать?
Наступил новый день, дождалась Родика Талэй у её дома, ждать пришлось дольше назначенного, но вот появилась подруга, собранная, серьёзная:
–Прости, вырваться было сложно. Всё хотели узнать куда я пошла.
–А куда ты…мы пошли? – Родики не нравилась серьёзность Талэй и вся ситуация, но что она могла уже сделать? Если пришла, будь добра идти дальше.
–На окраину леса, – спокойно отозвалась Талэй, но спокойствие это давалось и ей с трудом.
Глаза Родики расширились от ужаса мгновенно. Окраина леса – это плохо. Даже нет – это очень плохо. Окраина леса – запрет для детей и женщин, конечно, некоторые ходят на свой страх и риск, тайком, крадучись, но не все возвращаются. А иные и возвращаются, да только лиц на них нет.
Живёт на окраине леса ведьма – Вадома. Родика её в глаза не видала, ей и в лес-то запрещено было одной ходить, а уж уходить в его глубины и подавно. Но питается будто бы та ведьма душами и плотью младенцев, имеет длинные когти и клыки…
–Не дури, – Талэй, видя испуг подруги, стала сама собою, – все к ней ходят тайком, и женщины, и мужчины. И моя мать бывала. От неё и знаю, где она живёт – подслушала. Не ест она никого. Плату берёт, это да, но у меня есть чем заплатить.
–Но зачем?..– Родику трясло. Она боялась ведьм, воспитывалась на сказках про них и знала, что ведьма – это страшно.
–Отец меня выдаёт за столичного женишка, – Талэй помрачнела, – хочу узнать, как быть.
–Выдаёт? – Родика затрясла головой, – подожди…а ты его видела?
Талэй взглянула на подругу с жалостью, ответила:
–Видела. Поэтому и хочу знать, что будет и как быть. Но тебя с собою не тяну, не хочешь если, то не ходи, а мне спешить надо!
Не дожидаясь ответа, Талэй повернулась и пошла по направлению к лесу, гордая, насмешливая, твёрдая в своём решении. Родика ещё поколебалась – страх и вместе с ним любопытство и чувство благодарности за обещание её отца по поводу крыши в их с матерью доме, заставили её засеменить следом.
Так далеко Родика никогда в лес не заходила, и от этого шелесты леса, треск сучьев и ветер, влетавший в крону деревьев, всё это было страшноватым для неё. Но первое время она мужественно держалась, и только когда лес не прекращался, а напротив, всё сгущался, становясь темнее и жёстче в листве, в сучьях и в плетении кореньев, а по небу, висевшему где-то совсем далеко, почти скрытому за мощной кроной тёмной листвы, мазнуло кровью заката, сдалась:
–Талэй…
–Что? – Талэй тоже было не по себе, но она знала, что это нужно преодолеть и идти дальше.
–Может быть, свернём? – жалобно предложила Родика. – Мы идём уже не первый час.
–Мы ходили кругами, – неохотно призналась Талэй, – но теперь я уверена, что идти недолго.
–Давай вернёмся? – предложила Родика, понимая, что выглядит трусливой и слабой, но сейчас ей было уже плевать.
–Возвращайся, – Талэй равнодушно дёрнула плечом и скользнула в кустарник, продолжая путь.
–Я с тобой хочу! – Родика в испуге бросилась аз ней, упала, споткнувшись о сучья, с трудом поднялась, высвобождаясь от хватки узловатых кустарников.
–Я не вернусь пока не дойду до неё! – грозно отозвалась Талэй. – Если ты такая слабачка, то иди домой. А я иду вперёд.
Идти домой…хотела бы Родика домой. Да только где он, дом? Кругом непроглядная тьма, полумрак деревьев и ни тропы не видать!
–Нет…– Родика нагнала Талэй, та фыркнула, но примирилась и успокоила:
–Вон уже…дом её, видишь?
Родика в страхе пригляделась, наблюдая за рукою подруги и побледнела ещё больше. она увидела лачугу ведьмы. лес оборвался так быстро, словно и не было его вовсе. Они оказались на полянке у самого домика ведьмы Вадомы.
Обыкновенный с виду, похожий на такой, где жила сама Родика. Так поставишь их вместе, рядком, и разницы не найдёшь!
–Не доверяю я ему, – признался с нескрываемой неприязнью Аим, – я не доверяю Абрахаму!
–Не доверяй, – согласился Скарон, – но ему доверяют церковники, ему доверяет сам Константин, а ты, выказывая недоверие решению Константина и Церкви…
Аим раздражённо махнул рукой, призывая Скарона молчать. Всё, что он скажет, Аим знал и так, без него прекрасно понимал, что Абрахам должен быть соратником и братом, но легко сказать! А как доверять этому соратнику и брату в Священной Войне, когда крест идёт против богопротивной магии? Как доверять магу, который переметнулся на сторону креста и теперь жестоко карал своих же? Хорошо карал, но он ведь уже предатель! Что помешает ему предать снова?
Скарон вздохнул. Этот разговор был уже не в первый раз, он сам не особенно доверял Абрахаму, но не выказывал откровенного презрения. У него была своя цель. Абрахам был самым известным Охотником Церкви Святого Креста, а может быть, и среди всех Святых Церквей, что поднялись на борьбу с магией. Это следовало учитывать. Быть помощником у такого Охотника означало приобрести себе славу и опыт ещё до получения собственного статуса Охотника.
Скарон очень хотел быть в рядах элитной армии Церкви, охотиться на магов и ведьм, карать их за преступления против неба и для этого он наступил на горло своему недоверию, сам попросился быть помощником к Абрахаму. Другое дело Аим – тот был лучшим учеником, и Совет Церкви сам определил его к Абрахаму. Скарона это не устраивало, но он умел молчать, когда это было нужно, а пообщавшись с Аимом, понял, что Абрахам вряд ли будет тому покровителем.
Аим был хорошим церковником, и, как всякий воитель, признавал лишь две стороны: свою и вражескую. Абрахам мог быть хоть охотником, хоть советником, хоть самим воплощением креста, но для Аима он, прежде всего, был магом, а значит – врагом. И никакой потенциальный пост или потенциальное покровительство столь значимой фигуры не изменили бы этого.
Благо, на возмущение у Аима не было много времени: Абрахам постоянно пропадал в полевых заданиях, не вынося заточения и стен Церкви, где каждый придерживался того же или почти того же мнения, презрения и недоверия, что Аим. Воевать Абрахаму было проще, понятнее, а может быть, он надеялся найти всё-таки свою смерть, столько раз отступавшую от него в таком же презрении.
Сейчас они были на очередном задании. Абрахам ушёл чуть в сторону, оба помощника видели его, и Скарон предпочёл бы, чтобы Аим говорил потише, но тот, как нарочно, не понимал или не желал понимать того, что Абрахам – это не тот, кого можно задевать бесконечно за спиною, не имея собственных заслуг…
–А если они все ошибаются?! – не унимался Аим, – если он соберёт про нас информацию и сдаст её магическому отребью?
–Сомневаюсь, – честно сказал Скарон. – Они его порвут сами. Он уже покарал много бывших собратьев. Слишком много, чтобы те простили.
–А если…– Аим снова начал своё обвинение, но осёкся против воли, когда Абрахам вдруг повернулся и взглянул на притаившихся в засаде помощников.
–Это она? – спросил Скарон, обращаясь к Абрахаму, он не желал бы выяснения отношений с этим магом, пусть хоть и трижды охотником.
–Она, – отозвался Абрахам. Его лицо даже не дрогнуло никакой эмоцией, спокойное равнодушное и от этого ещё более страшное. – Я уверен. Это её дом. Дом ведьмы.
–А выглядит обычно! – Аим пришёл в себя и попытался возразить, не то злясь на свою трусость, не то, чтобы выказать презрение Абрахаму. – Ну дом…ну в конце леса, что же с того?
–Желаешь провести дознание? – осведомился Абрахам с таким дружелюбием, что скарон на всякий случай отодвинулся, как сумел, от Аима, ну его в топку! С этим сумасшедшим недолго и под заклинание какое-нибудь угодить! А Скарону жизнь дорога.
Аим растерялся и пробормотал что-то неразборчивое, вроде того, что он совсем не это имел в виду и ему совсем нельзя шутить.
Абрахам удовлетворённо хмыкнул и снова отвернулся от помощников, вглядываясь в то, чтобы видно ему одному.
Конечно же, он слышал и слышал прекрасно всё, что говорил Аим и то, что говорили другие в стенах Церкви Животворящего Креста. Характер Абрахама научил его не прощать никаких оскорблений в свою сторону, но эти он принимал, потому что считал упрёки справедливыми. Они были карой ему за то, что он родился с ядом магии в крови и теперь должен пройти путь искупления, чтобы достичь прощения и неба.
Каждое слово, каждый упрёк или косой взгляд, каждый шелест за спиною – всё это было отравленным ржавым крюком, который впивался в начинающую заживать душу и пропарывал все раны заново, чтобы те, не дай пламя, ещё и затянулись…
Абрахам знал, что не заслуживает прощения, что пока не истребил всего зла, что пока не достиг креста, а значит, нельзя его душе исцелиться. И он жил этой болью, снося всё презрение и недоверие, не выказывая ропот и примиряясь. Такова плата за неправильное рождение, таков яд – его собственная чаша и он пил из неё день за днём свою долгую магическую жизнь с тех пор, как магия стала ему ненавистна, с тех пор, как она предала его. И это Абрахам считал справедливым для себя.
–Её имя Вадома, – Абрахам повернулся к двум на этот раз притихшим помощникам, – она специализируется на травах, приворотах и жертвоприношении. И мы предадим её каре креста за преступления, которые она вершит против неба.
–Сейчас? – нервно спросил Скарон. Ему не нравилось работать с ведьмами. Одно дело лесная нежить, вроде оборотней или вурдалаков, но другое… кто этих ведьм разберёт!
–Сейчас, – подтвердил Абрахам. – Заходим с разных сторон! В дом! Ну?! Живо! Во имя Креста!
Талэй и Родика не поняли что произошло. Вот они стоят перед домом Вадомы, вот Талэй, как самая смелая стучится, вот открывается дверь…
Вадома оказалась без клыков и когтей. Женщина как женщина. Ну волосы длинные, спутанные, так это ещё ничего. ну глаза большие, красивые, внимательные…а так? Одета так как женщины Долины – длинное платье в пол, расшитое теми же узорами. Обыкновенная женщина!
Родике даже на мгновение смешно стало. А потом эта Вадома посмотрела на неё и смех пропал.
Не бывает такого взгляда у обычных женщин, не пляшет во взоре смертных людей такое пламя, нет там такой скорби и тяжести прошлых лет. Помрачнела Родика, за спину к Талэй нырнула – та сюда шла, пусть и разбирается тоже сама.
Но Вадома Талэй и слова сказать не дала, прежде в дом пригласила, да полянку оглядела, проверяя, одни ли пришли. А в доме…вроде бы всё так, как в доме Родики – и сундук имеется, и лавка, и стол, а вроде бы что-то иное есть. Слишком много засохших пучков трав, и по стенам, и по подоконнику и по лавке разложены, и склянки повсюду, и ещё какие-то предметы. Всё в каком-то нагромождении, кажется тесно, грудь давит, воздух словно затхлый.
–Будущее хочешь знать? – улыбается Вадома, а глаза всё такие же…нечеловеческие. Родика старается смотреть в окно и не слушать, но голос Талэй, чуть дрожащий, но ясный, отвлекает. Да и сердце шумно колотится в груди.
–Хочу, очень хочу, – Талэй тоже страшно, но страх Родики позволяет ей самой быть смелее.
–Я беру плату, – напоминает Вадома спокойно, – иначе и говорить не стану.
–Вот твоя плата, – Талэй что-то показывает Вадоме, но Родика даже не смотрит на это. Потом спросит у подруги, выбраться бы!
–Достойно, – соглашается ведьма и начинает бродить по комнате, выхватывая из нагромождённых тряпьём, склянками, коробочками и свёртками углов то один предмет, то другой…
И вот только всё это было, верно?! Откуда же взялся неожиданный грохот? Откуда ворвался этот страшный человек, лицо которого в шрамах? Почему завизжала в бешенстве и страхе Вадома:
–Талэй…
Талэй с Родикой не ровня. Род Талэй богаче всех в Долине, отец её три мельницы имеет здесь и две за Переделом, корабли снаряжает на ярмарку в саму столицу! Да и мать её известна – в прошлом довелось ей саму королев у обшивать. Богатый род, сильный, крепкий. И Талэй – дочь единственная, отрада и гордость семьи, хоть и юна ещё, а характер уже проявляет, красу свою и ценность точно знает, в обиду себя не даёт и прихлебателей подле не терпит. Смешлива, конечно, заносит её по молодости, но тем и славна молодость…
А у Родики за плечами тень. Мать и отец годами работали в поле, кое-как семью тянули, отец прошлой весною ушёл, мать ослабела ныне, и без помощи старших братьев и сестёр не справилась бы Родика, но и у тех же семьи свои уже, им невозможно неотлучно быть и помогать. В доме Родики сырость, в доме крыша протекает, но тут хочешь иль не хочешь, а помощи придётся просить, мать против была, заявляла:
–Мы бедные, но гордые! Нас унижать не надо. До осени дотянем, а там Фейно поможет.
Родика кивала, а сама смотрела на сероватую от сырости кожу матери, слышала кашель, что раздирал ей горло, и думала, что гордость того не стоит. Да и Фейно – старший брат Родики, хоть и бывал в доме матери чаще других, а всё же и дела свои имел, и жену молодую, и обещался взяться за починку крыши с весны.
Решилась тогда Родика, решилась грех на себя взять, пошла против матери, явилась к Талэй – та её всегда принимала, единственную из долины звала подругой, ничего не требовала и ничем не унижала, всегда встречала её ласково и родители её также – всё норовили если не кусок сунуть, то хотя бы накормить плотнее и вкуснее, как могли. Родика рада была дружбе – Талэй была доброй, хоть и буйной в выходках, смешливой, но друзей у Родики больше не было, держалась она Талэй, никогда ни о чём не прося.
Жали туфли ноги, сарафан пришлось уже три раза латать, но Родика молчала. Лишь раз не сдержалась, пришла, выложила всё как на духу и закраснелась – устыдилась, поняла, что сейчас Талэй решит, будто она с ней дружна только из-за богатств семьи.
Но Талэй хоть и смешлива, а всё-таки добра. Помолчала, затем сказала:
–Твоя мать добрая женщина, но если узнает она, что ты помощи у меня просила, разозлится на тебя. Ты, вот что…иди к себе обратно, ни о чём ей не говори. К обеду отец мой придёт, я его упрошу. Он заметит, что там с крышей, сам предложит помощь, мать твою уговорит. Не станет она с ним спорить, понимаешь?
Диво! Родика бы и не додумалась до такого. Закивала, в благодарностях рассыпалась. Неумелые слова, неловкие, а горячие, от сердца идут, этим и ценны.
–Да брось! – отмахнулась Талэй, – мы же подруги!
–Да я…я всё для тебя сделаю! – заверила Родика.
–Да ничего…– начала было Талэй, но вдруг осеклась и изменившимся голосом спросила, – сделаешь, правда?
Родика снова закивала.
–Знаешь, – Талэй понизила голос до шёпота, – ты, вот что…приходи ко мне завтра, после полудня, сможешь? Отлично. Я кое-что сделать хочу, но одна боюсь. Если поможешь, просто со мною сходишь, буду благодарна.
Как откажешь? Согласилась Родика, а до вечера металась, переживала, думала, что и как, и даже визит отца Талэй, и его возмущение по поводу крыши и обещание её починить, и радость матери – всё это прошло мимо Родики.
–Не перевелись ещё добрые люди в Долине! – радовалась мать, а Родика хмурилась. Её фантазии не хватало на то, чтобы предположить хотя бы чего захочет Талэй. Да и такого, чтобы ей было страшно! Родика-то ещё трусливее всегда была, но что делать?
Наступил новый день, дождалась Родика Талэй у её дома, ждать пришлось дольше назначенного, но вот появилась подруга, собранная, серьёзная:
–Прости, вырваться было сложно. Всё хотели узнать куда я пошла.
–А куда ты…мы пошли? – Родики не нравилась серьёзность Талэй и вся ситуация, но что она могла уже сделать? Если пришла, будь добра идти дальше.
–На окраину леса, – спокойно отозвалась Талэй, но спокойствие это давалось и ей с трудом.
Глаза Родики расширились от ужаса мгновенно. Окраина леса – это плохо. Даже нет – это очень плохо. Окраина леса – запрет для детей и женщин, конечно, некоторые ходят на свой страх и риск, тайком, крадучись, но не все возвращаются. А иные и возвращаются, да только лиц на них нет.
Живёт на окраине леса ведьма – Вадома. Родика её в глаза не видала, ей и в лес-то запрещено было одной ходить, а уж уходить в его глубины и подавно. Но питается будто бы та ведьма душами и плотью младенцев, имеет длинные когти и клыки…
–Не дури, – Талэй, видя испуг подруги, стала сама собою, – все к ней ходят тайком, и женщины, и мужчины. И моя мать бывала. От неё и знаю, где она живёт – подслушала. Не ест она никого. Плату берёт, это да, но у меня есть чем заплатить.
–Но зачем?..– Родику трясло. Она боялась ведьм, воспитывалась на сказках про них и знала, что ведьма – это страшно.
–Отец меня выдаёт за столичного женишка, – Талэй помрачнела, – хочу узнать, как быть.
–Выдаёт? – Родика затрясла головой, – подожди…а ты его видела?
Талэй взглянула на подругу с жалостью, ответила:
–Видела. Поэтому и хочу знать, что будет и как быть. Но тебя с собою не тяну, не хочешь если, то не ходи, а мне спешить надо!
Не дожидаясь ответа, Талэй повернулась и пошла по направлению к лесу, гордая, насмешливая, твёрдая в своём решении. Родика ещё поколебалась – страх и вместе с ним любопытство и чувство благодарности за обещание её отца по поводу крыши в их с матерью доме, заставили её засеменить следом.
Так далеко Родика никогда в лес не заходила, и от этого шелесты леса, треск сучьев и ветер, влетавший в крону деревьев, всё это было страшноватым для неё. Но первое время она мужественно держалась, и только когда лес не прекращался, а напротив, всё сгущался, становясь темнее и жёстче в листве, в сучьях и в плетении кореньев, а по небу, висевшему где-то совсем далеко, почти скрытому за мощной кроной тёмной листвы, мазнуло кровью заката, сдалась:
–Талэй…
–Что? – Талэй тоже было не по себе, но она знала, что это нужно преодолеть и идти дальше.
–Может быть, свернём? – жалобно предложила Родика. – Мы идём уже не первый час.
–Мы ходили кругами, – неохотно призналась Талэй, – но теперь я уверена, что идти недолго.
–Давай вернёмся? – предложила Родика, понимая, что выглядит трусливой и слабой, но сейчас ей было уже плевать.
–Возвращайся, – Талэй равнодушно дёрнула плечом и скользнула в кустарник, продолжая путь.
–Я с тобой хочу! – Родика в испуге бросилась аз ней, упала, споткнувшись о сучья, с трудом поднялась, высвобождаясь от хватки узловатых кустарников.
–Я не вернусь пока не дойду до неё! – грозно отозвалась Талэй. – Если ты такая слабачка, то иди домой. А я иду вперёд.
Идти домой…хотела бы Родика домой. Да только где он, дом? Кругом непроглядная тьма, полумрак деревьев и ни тропы не видать!
–Нет…– Родика нагнала Талэй, та фыркнула, но примирилась и успокоила:
–Вон уже…дом её, видишь?
Родика в страхе пригляделась, наблюдая за рукою подруги и побледнела ещё больше. она увидела лачугу ведьмы. лес оборвался так быстро, словно и не было его вовсе. Они оказались на полянке у самого домика ведьмы Вадомы.
Обыкновенный с виду, похожий на такой, где жила сама Родика. Так поставишь их вместе, рядком, и разницы не найдёшь!
***
–Не доверяю я ему, – признался с нескрываемой неприязнью Аим, – я не доверяю Абрахаму!
–Не доверяй, – согласился Скарон, – но ему доверяют церковники, ему доверяет сам Константин, а ты, выказывая недоверие решению Константина и Церкви…
Аим раздражённо махнул рукой, призывая Скарона молчать. Всё, что он скажет, Аим знал и так, без него прекрасно понимал, что Абрахам должен быть соратником и братом, но легко сказать! А как доверять этому соратнику и брату в Священной Войне, когда крест идёт против богопротивной магии? Как доверять магу, который переметнулся на сторону креста и теперь жестоко карал своих же? Хорошо карал, но он ведь уже предатель! Что помешает ему предать снова?
Скарон вздохнул. Этот разговор был уже не в первый раз, он сам не особенно доверял Абрахаму, но не выказывал откровенного презрения. У него была своя цель. Абрахам был самым известным Охотником Церкви Святого Креста, а может быть, и среди всех Святых Церквей, что поднялись на борьбу с магией. Это следовало учитывать. Быть помощником у такого Охотника означало приобрести себе славу и опыт ещё до получения собственного статуса Охотника.
Скарон очень хотел быть в рядах элитной армии Церкви, охотиться на магов и ведьм, карать их за преступления против неба и для этого он наступил на горло своему недоверию, сам попросился быть помощником к Абрахаму. Другое дело Аим – тот был лучшим учеником, и Совет Церкви сам определил его к Абрахаму. Скарона это не устраивало, но он умел молчать, когда это было нужно, а пообщавшись с Аимом, понял, что Абрахам вряд ли будет тому покровителем.
Аим был хорошим церковником, и, как всякий воитель, признавал лишь две стороны: свою и вражескую. Абрахам мог быть хоть охотником, хоть советником, хоть самим воплощением креста, но для Аима он, прежде всего, был магом, а значит – врагом. И никакой потенциальный пост или потенциальное покровительство столь значимой фигуры не изменили бы этого.
Благо, на возмущение у Аима не было много времени: Абрахам постоянно пропадал в полевых заданиях, не вынося заточения и стен Церкви, где каждый придерживался того же или почти того же мнения, презрения и недоверия, что Аим. Воевать Абрахаму было проще, понятнее, а может быть, он надеялся найти всё-таки свою смерть, столько раз отступавшую от него в таком же презрении.
Сейчас они были на очередном задании. Абрахам ушёл чуть в сторону, оба помощника видели его, и Скарон предпочёл бы, чтобы Аим говорил потише, но тот, как нарочно, не понимал или не желал понимать того, что Абрахам – это не тот, кого можно задевать бесконечно за спиною, не имея собственных заслуг…
–А если они все ошибаются?! – не унимался Аим, – если он соберёт про нас информацию и сдаст её магическому отребью?
–Сомневаюсь, – честно сказал Скарон. – Они его порвут сами. Он уже покарал много бывших собратьев. Слишком много, чтобы те простили.
–А если…– Аим снова начал своё обвинение, но осёкся против воли, когда Абрахам вдруг повернулся и взглянул на притаившихся в засаде помощников.
–Это она? – спросил Скарон, обращаясь к Абрахаму, он не желал бы выяснения отношений с этим магом, пусть хоть и трижды охотником.
–Она, – отозвался Абрахам. Его лицо даже не дрогнуло никакой эмоцией, спокойное равнодушное и от этого ещё более страшное. – Я уверен. Это её дом. Дом ведьмы.
–А выглядит обычно! – Аим пришёл в себя и попытался возразить, не то злясь на свою трусость, не то, чтобы выказать презрение Абрахаму. – Ну дом…ну в конце леса, что же с того?
–Желаешь провести дознание? – осведомился Абрахам с таким дружелюбием, что скарон на всякий случай отодвинулся, как сумел, от Аима, ну его в топку! С этим сумасшедшим недолго и под заклинание какое-нибудь угодить! А Скарону жизнь дорога.
Аим растерялся и пробормотал что-то неразборчивое, вроде того, что он совсем не это имел в виду и ему совсем нельзя шутить.
Абрахам удовлетворённо хмыкнул и снова отвернулся от помощников, вглядываясь в то, чтобы видно ему одному.
Конечно же, он слышал и слышал прекрасно всё, что говорил Аим и то, что говорили другие в стенах Церкви Животворящего Креста. Характер Абрахама научил его не прощать никаких оскорблений в свою сторону, но эти он принимал, потому что считал упрёки справедливыми. Они были карой ему за то, что он родился с ядом магии в крови и теперь должен пройти путь искупления, чтобы достичь прощения и неба.
Каждое слово, каждый упрёк или косой взгляд, каждый шелест за спиною – всё это было отравленным ржавым крюком, который впивался в начинающую заживать душу и пропарывал все раны заново, чтобы те, не дай пламя, ещё и затянулись…
Абрахам знал, что не заслуживает прощения, что пока не истребил всего зла, что пока не достиг креста, а значит, нельзя его душе исцелиться. И он жил этой болью, снося всё презрение и недоверие, не выказывая ропот и примиряясь. Такова плата за неправильное рождение, таков яд – его собственная чаша и он пил из неё день за днём свою долгую магическую жизнь с тех пор, как магия стала ему ненавистна, с тех пор, как она предала его. И это Абрахам считал справедливым для себя.
–Её имя Вадома, – Абрахам повернулся к двум на этот раз притихшим помощникам, – она специализируется на травах, приворотах и жертвоприношении. И мы предадим её каре креста за преступления, которые она вершит против неба.
–Сейчас? – нервно спросил Скарон. Ему не нравилось работать с ведьмами. Одно дело лесная нежить, вроде оборотней или вурдалаков, но другое… кто этих ведьм разберёт!
–Сейчас, – подтвердил Абрахам. – Заходим с разных сторон! В дом! Ну?! Живо! Во имя Креста!
***
Талэй и Родика не поняли что произошло. Вот они стоят перед домом Вадомы, вот Талэй, как самая смелая стучится, вот открывается дверь…
Вадома оказалась без клыков и когтей. Женщина как женщина. Ну волосы длинные, спутанные, так это ещё ничего. ну глаза большие, красивые, внимательные…а так? Одета так как женщины Долины – длинное платье в пол, расшитое теми же узорами. Обыкновенная женщина!
Родике даже на мгновение смешно стало. А потом эта Вадома посмотрела на неё и смех пропал.
Не бывает такого взгляда у обычных женщин, не пляшет во взоре смертных людей такое пламя, нет там такой скорби и тяжести прошлых лет. Помрачнела Родика, за спину к Талэй нырнула – та сюда шла, пусть и разбирается тоже сама.
Но Вадома Талэй и слова сказать не дала, прежде в дом пригласила, да полянку оглядела, проверяя, одни ли пришли. А в доме…вроде бы всё так, как в доме Родики – и сундук имеется, и лавка, и стол, а вроде бы что-то иное есть. Слишком много засохших пучков трав, и по стенам, и по подоконнику и по лавке разложены, и склянки повсюду, и ещё какие-то предметы. Всё в каком-то нагромождении, кажется тесно, грудь давит, воздух словно затхлый.
–Будущее хочешь знать? – улыбается Вадома, а глаза всё такие же…нечеловеческие. Родика старается смотреть в окно и не слушать, но голос Талэй, чуть дрожащий, но ясный, отвлекает. Да и сердце шумно колотится в груди.
–Хочу, очень хочу, – Талэй тоже страшно, но страх Родики позволяет ей самой быть смелее.
–Я беру плату, – напоминает Вадома спокойно, – иначе и говорить не стану.
–Вот твоя плата, – Талэй что-то показывает Вадоме, но Родика даже не смотрит на это. Потом спросит у подруги, выбраться бы!
–Достойно, – соглашается ведьма и начинает бродить по комнате, выхватывая из нагромождённых тряпьём, склянками, коробочками и свёртками углов то один предмет, то другой…
И вот только всё это было, верно?! Откуда же взялся неожиданный грохот? Откуда ворвался этот страшный человек, лицо которого в шрамах? Почему завизжала в бешенстве и страхе Вадома:
