Первая ночь в камерах – самая страшная. Здесь легко сойти с ума, здесь приходит осознание: твоя жизнь тебе не принадлежит. Здесь плачут и воют, умирают, бьются головами о стену – всё в первую ночь, дальше – привыкают.
А вительн –этот поклонник свободы по расе, сидел смирно, глядя в стену.
–Ну, как ты? – ласково спросил Маэл, входя в камеру. Вительн был скован теми же цепями, длинная вязь которых вела к железным кольцам в стене.
–Хорошо, хозяин, – отвечал вительн также спокойно и равнодушно.
–Что-нибудь нужно? – спросил Маэл, чувствуя себя очень странно. Ему казалось, что это он в положении слуги или даже раба…
–Ничего, хозяин, – такой же равнодушный блеклый голос.
Маэл не выдержал:
–У тебя есть имя? Какое-нибудь? Страх? Чувство?
Вительн блеснул жёлтыми глазами из темноты, затем также отвратительно-бесцветно сказал:
–Вительны не боятся. А имя…меня зовут Сайерс.
–Ты забыл добавить «хозяин», – Маэлу хотелось сделать больно этому равнодушному существу. Так он привык работать. Вещь должна бояться своего хозяина, должна ему покоряться!
–Вительны не забывают…хозяин, – и снова это тихое равнодушное ехидство.
Маэл усмехнулся:
–Мелкая ты тварь! Обычно твоя раса не попадает в цепи. А ты? Что, не хватило храбрости сдохнуть?
Маэл закрыл рот. Надо всё-таки думать, как бы осторожнее обращаться с товаром, который стоит дорого и в перспективе даёт неплохой барыш.
–Вительны не боятся смерти, – напомнил Сайерс с тем же невыносимым спокойствием. – Вительны рождены рабами свободы и смерть для нас освобождение.
–И ты здесь! – напомнил Маэл. – Почему?
Сайерс сменил позу. Теперь он сидел легко, скрестив ноги, и выглядел так, словно вёл беседу, а не был рабом какого-то свернувшего не туда землянина.
–Потому что, хозяин, моя жизнь теперь твоя забота, – ответил он, и ничего не дрогнуло в его голосе. – На нашей планете голод, и жизнь тяжела. И слишком много свободы. Каждый может быть тем, кем он волен. И каждый должен постоянно решать: хочет он есть или нет? хочет он охотиться или собирать? Хочет ли он лежать или судить…
Сайерс примолк, о чём-то размышляя. Маэл поймал себя на том, что стоит с открытым ртом, и поспешил закрыть его. Раб встряхнулся:
–Слишком много свободы тяжелит ум, ослабляет дух. Я всегда не верил в неё. Мне говорили, что я могу стать кем угодно и жить так, как мне угодно. А я не знал: как именно мне угодно? Это тяжело – всегда решать и не иметь возможности успокоиться. Это тяжело – всегда колебаться. И я нашёл решение. Я пошёл и продался в рабство.
–Продался? – поперхнулся Маэл.
–Да, хозяин. Я был на невольничьем рынке с отцом в системе Гетоны, и видел, что рабы ничего не решают. Они ждут часа, когда к ним придут и скажут, что им делать. И им дают еду.
–А ещё их клеймят, над ними издеваются, отдают в бордели и гладиаторы! – Маэл был возмущён. Участь, которую он всегда знал как незавидную, стала для представителя самой свободолюбивой расы мечтой и целью!
–Да, это так, – легко согласился Сайерс. – Но я первый. Я не буду избит или отдан в непотребство и низость. Иначе ты послал бы меня уже в самую тьму, хозяин. Тебе выгоднее продать меня какому-нибудь коллекционеру, для которого я буду образцом, чем использовать меня как обычного раба.
Это было уже наглостью. А что хуже того – это было правдой!
–Ваш кодекс чести велит вам держаться за свою свободу! – уязвить не получалось, но Маэл слепо пытался это сделать. Он вдруг вспомнил о беседе с Греем, который передал ему с утра в хранилище цеторга, о котором тоже надлежало позаботиться, о смертности среди своих гладиаторов, о завтрашнем визите на невольничий рынок, где придется торговать и торговаться, постоянно натирать тех, от кого он желал избавиться, маслами, от которых шумит в ушах.
А этот получит завтра свою похлёбку! А потом – усиленный паёк. И не пошевелится даже ради него. И пока Маэл будет бегать по рынку завтра с языком на плече, сгорая от боли и усталости, чтобы договориться о том, как бы сплавить этого Сайерса, будь он неладен! – подороже.
А он будет сидеть здесь. И ждать своей участи.
Маэлу стало обидно. В последний раз ему было также обидно получать кинжалом в бедро от своей предательской любви. Не сумев совладать с собою, Маэл размахнулся и наотмашь ударил Сайерса по серому лицу.
Голова раба мотнулась в бессилии и ничего не произошло. Он даже не заскулил. И тогда Маэл ударил его повторно, и снова не добился никакого результата в демонстрации болевого ощущения.
Только открылись жёлтые глаза и равнодушный голос сказал:
–Как угодно, хозяин.
Маэл сжал руки в безысходной ярости и вышел прочь, оставив раба в клетке осязаемой, в свою клетку – неосязаемую, но куда более страшную, и в свои цепи – цепи долга и клейма работорговца.
А вительн –этот поклонник свободы по расе, сидел смирно, глядя в стену.
–Ну, как ты? – ласково спросил Маэл, входя в камеру. Вительн был скован теми же цепями, длинная вязь которых вела к железным кольцам в стене.
–Хорошо, хозяин, – отвечал вительн также спокойно и равнодушно.
–Что-нибудь нужно? – спросил Маэл, чувствуя себя очень странно. Ему казалось, что это он в положении слуги или даже раба…
–Ничего, хозяин, – такой же равнодушный блеклый голос.
Маэл не выдержал:
–У тебя есть имя? Какое-нибудь? Страх? Чувство?
Вительн блеснул жёлтыми глазами из темноты, затем также отвратительно-бесцветно сказал:
–Вительны не боятся. А имя…меня зовут Сайерс.
–Ты забыл добавить «хозяин», – Маэлу хотелось сделать больно этому равнодушному существу. Так он привык работать. Вещь должна бояться своего хозяина, должна ему покоряться!
–Вительны не забывают…хозяин, – и снова это тихое равнодушное ехидство.
Маэл усмехнулся:
–Мелкая ты тварь! Обычно твоя раса не попадает в цепи. А ты? Что, не хватило храбрости сдохнуть?
Маэл закрыл рот. Надо всё-таки думать, как бы осторожнее обращаться с товаром, который стоит дорого и в перспективе даёт неплохой барыш.
–Вительны не боятся смерти, – напомнил Сайерс с тем же невыносимым спокойствием. – Вительны рождены рабами свободы и смерть для нас освобождение.
–И ты здесь! – напомнил Маэл. – Почему?
Сайерс сменил позу. Теперь он сидел легко, скрестив ноги, и выглядел так, словно вёл беседу, а не был рабом какого-то свернувшего не туда землянина.
–Потому что, хозяин, моя жизнь теперь твоя забота, – ответил он, и ничего не дрогнуло в его голосе. – На нашей планете голод, и жизнь тяжела. И слишком много свободы. Каждый может быть тем, кем он волен. И каждый должен постоянно решать: хочет он есть или нет? хочет он охотиться или собирать? Хочет ли он лежать или судить…
Сайерс примолк, о чём-то размышляя. Маэл поймал себя на том, что стоит с открытым ртом, и поспешил закрыть его. Раб встряхнулся:
–Слишком много свободы тяжелит ум, ослабляет дух. Я всегда не верил в неё. Мне говорили, что я могу стать кем угодно и жить так, как мне угодно. А я не знал: как именно мне угодно? Это тяжело – всегда решать и не иметь возможности успокоиться. Это тяжело – всегда колебаться. И я нашёл решение. Я пошёл и продался в рабство.
–Продался? – поперхнулся Маэл.
–Да, хозяин. Я был на невольничьем рынке с отцом в системе Гетоны, и видел, что рабы ничего не решают. Они ждут часа, когда к ним придут и скажут, что им делать. И им дают еду.
–А ещё их клеймят, над ними издеваются, отдают в бордели и гладиаторы! – Маэл был возмущён. Участь, которую он всегда знал как незавидную, стала для представителя самой свободолюбивой расы мечтой и целью!
–Да, это так, – легко согласился Сайерс. – Но я первый. Я не буду избит или отдан в непотребство и низость. Иначе ты послал бы меня уже в самую тьму, хозяин. Тебе выгоднее продать меня какому-нибудь коллекционеру, для которого я буду образцом, чем использовать меня как обычного раба.
Это было уже наглостью. А что хуже того – это было правдой!
–Ваш кодекс чести велит вам держаться за свою свободу! – уязвить не получалось, но Маэл слепо пытался это сделать. Он вдруг вспомнил о беседе с Греем, который передал ему с утра в хранилище цеторга, о котором тоже надлежало позаботиться, о смертности среди своих гладиаторов, о завтрашнем визите на невольничий рынок, где придется торговать и торговаться, постоянно натирать тех, от кого он желал избавиться, маслами, от которых шумит в ушах.
А этот получит завтра свою похлёбку! А потом – усиленный паёк. И не пошевелится даже ради него. И пока Маэл будет бегать по рынку завтра с языком на плече, сгорая от боли и усталости, чтобы договориться о том, как бы сплавить этого Сайерса, будь он неладен! – подороже.
А он будет сидеть здесь. И ждать своей участи.
Маэлу стало обидно. В последний раз ему было также обидно получать кинжалом в бедро от своей предательской любви. Не сумев совладать с собою, Маэл размахнулся и наотмашь ударил Сайерса по серому лицу.
Голова раба мотнулась в бессилии и ничего не произошло. Он даже не заскулил. И тогда Маэл ударил его повторно, и снова не добился никакого результата в демонстрации болевого ощущения.
Только открылись жёлтые глаза и равнодушный голос сказал:
–Как угодно, хозяин.
Маэл сжал руки в безысходной ярости и вышел прочь, оставив раба в клетке осязаемой, в свою клетку – неосязаемую, но куда более страшную, и в свои цепи – цепи долга и клейма работорговца.
