Кружатся чёрные тени, кружатся лихо и быстро, точно вороньи перья сложили вдруг вихрь, и не разобрать в нём ни фигуры, ни лика…
– Ты что-то видишь? – спрашивает с трепетом Мирра. Сама она не в силах ничего разглядеть. Знает, что научится однажды, но когда тот срок ещё придёт? А вихрь уже здесь, и вот он – чёрен! И что в нём? Как истолковать?
Молчит Анлика, держит себя в строгости, правилу следует твёрдо одному: прежде, чем слово молвить, даже самое доброе, обдумать его нужно, как следует, да взвесить – стоит ли слово потраченного усилия? Сказано было древними, что слово – есть закон, и что сказано будет, то и явится тоже. Потому и молчали всё больше древние, слов опасались, да выбирали их с осторожностью. То время было сложное, но если уж дана была клятва – сдержат её, сомнений в том не было.
Ныне же клятвы бесцветны. Но Анлика себя держит как прежняя, иначе ведь силы не будет. Что верится – то и сбудется!
– Вижу, – отвечает Анлика и замирают от голоса её и Мирра, что через плечо глядела, да пыталась в тенях чёрных что-то тщетно разглядеть, что гость высокий. Под покровом темноты гость явился, да разве видано мало таких скрытных на свете? Темнота темнотой, а голос, что приказывать привык, да подчинения ждёт – ничем не спрячешь, ни плащом, ни темнотой, ни одеждой бедняка.
Да и вопрос-то, вопрос сам как подсказка, да как ответ.
– Что же там? – и снова тот голос, всё повелительный, да только повеление его кончилось, едва порог преступил. Не ходи в чужие владения, с властью чужой не считаясь.
Впрочем, Анлика, хоть и держится древнею мудростью, а на древних она ж не похожа. Это те, что жили в суровые, ветра полные годы, не терпели в доме своём, да в владениях ни намёка на дерзость – счёт чужаку да смельчаку выставляли. Анлика не так, хоть и прежнею жизнью живёт, а душа уже всё ж милосердна. Каждому счёт выставлять – в своих силах увязнешь; каждого к ответу призывать – устанешь сама. Судьба она умнее, да хитрее, каждому положит в срок нужный своё.
Стерпит Анлика, да не заметит, в вихрь вглядевшись, не сразу ответ гостю даст.
– Правда, гость, – отвечает Анлика, и вихрь, как ждал, в чаше тут же затихнет.
Кружились как перья, да всё чернотой, события будущих лет. А ныне как стихло. Чаша спокойна, лишь тёмной водою полна.
– Неужели ты видишь… – Мирра шепчет в почтении. Ей до мудрости этой шагать и шагать. Но терпит она, хоть прежде была нетерпимой, по юности, правда, а не от зла. Когда её в услуженье Анлике послали, бесилась, рвалась и хотела уйти. А у неё присмирела. Теперь и не хочет домой, да и дом едва ль помнит. Здесь всё как чужое, а всё же своё.
Анлика не ведьма, она из учёных. В будущее узрит, в прошлое глянет, исцелит, если нужно, ответит, да путь укажет. Полезна всем и всему. Хоть и держится тенью от всех.
– Король послал меня узнать, – напоминает гость, точно забыли все про него. Но не забыли, ему не понять – в блике стихших фигур ведь тоже посланье. Анлика глядит, на чашу, в тёмную воду, и гостю кивает как в равнодушье.
– Помню, помню, что просил тебя он узнать, – кивает Анлика, – так ты ему слово в слово скажи. Скажи, чтоб весною берёгся, опасность близка. И не из дальних земель, как думает он, а поближе. Скажи, чтобы шёл он тропою известной, как предок его завещал, чтобы новой не вёл, пока воля его не тверда. Скажи, что от снов и кошмаров его есть одно избавленье – своим умом держаться, да в раздоры не ступать, если видит он споры да колебанье вокруг – пусть не пытается всем угодить.
Анлика стихает. Что больше сказать? Всё уж ясно. гость в испуге немеет. Не ведает он, что Анлика его разгадала. Как есть он, и кем был рождён. Видит, и тени его под глазами, и тревогу в мыслях прочла. Знает и то, что в совете его есть волненье, и есть кого поддержать, если этот правитель им будет не тот.
Но не тени ей то подсказали. Не вода, что стемнилась, не вихрь. Видела она всё это его глазами, и видит сейчас – ведь в народе живёт. Слышит о чём говорят в проулках, в садах, о чём пишут тихонько, гадают о чём. Есть брат короля – может лучше он будет? А может и хуже – но король ведь не он?..
А людям у власти всегда интересно, не алчностью травятся, даже не ей. Играют во власть, и чем им опасней – тем веселей.
Советники ныне, всё те, что и прежде, при старом отце-короле… что тут гадать? Не надо быть ведьмой, не надо учёною быть, и в вихрь не надо смотреть, чтобы всё разобрать.
Анлика всё знает, хотя не просила. И вихрь ей здесь ничего не сказал. Как на сердце лежали слова – так сама отвечает, верно иль нет – неизвестно, но искренне – это уж точно, как всегда.
– Что ждёт меня в зиме грядущей? – спрашивает гость, любопытство жжёт его, со страхом смешалось, а отступить уж нельзя.
Мирра дрожит, с почтением смотрит на руки Анлики, словно в руках её есть и ответ. Ответа же нет. Есть движенья, что годами отточены, что привычны на то, чтобы воду мешать.
Кружатся снова чёрные вихри, как перья вороньи, как снег, только всем осквернённый. Ложатся на воду, темнеет вода. Чаша как прежде спокойна, какой с неё спрос?
Не хитрит уж Анлика, вопрос тут яснее, не про абстракцию, не про дороги-пути, а про зиму, что грянет уж скоро, сожмёт ледяною рукой дома да деревья, воду скуёт до весны.
– Ждёт тебя оскорбленье, – отвечает Анлика, – близкий к тебе его принесёт. Затем будет море, огнём и кровью отмечено оно, но можно его миновать.
У гостя вопрос. У других он был прежде. Похожи все гости между собой.
– Нет, – прежде голоса гостя Анлика его стережёт, – не написано ясно всё то, что лишь будет. Есть лишь тени, что сети быстро плетут. Но всё меняется, каждое слово твоё, да движенье – новая сеть. Но вероятнее то, что начертано чуть яснее, да проступило. Гнев уйми, если сможешь. А если не сможешь – себя лишь вини, или Бога, если удобнее так. Только кровь и огонь морем будут. А вина – хоть бы чья – она вся на людей.
Не знает Анлика, понял гость или нет. Все испуганы они в такой час одинаково. Все дрожат, и верят они, и не верят. Иные на злобу исходят, иные на страх. А страх хуже гнева, порою, стеной ледяною встаёт, да от друзей отделяет. Если не знать никого, не бояться – ошибок не сделаешь, так?
Не заступятся, впрочем, на подмогу тогда не придут, но разве то важно? Страх глушит разум, страх сильнее всего.
Иные же внемлют. И даже пытаются. Что в воле их есть, а что нет? Кто-то сам о себе не знает, потом удивлён. А кто-то и знает, да реже всё это.
Древние слово за силу ценили. Слово волею было одной. Ныне слов много стало, и если уж одно гаданье не нравится, заплати за другое. Там ты будешь и мудр, и славен. А все неприятности, беды – так то от врагов!
Каким будет гость? Анлика не знает. Знать не желает, хоть может прочесть, но к чему? Она ему нити дала. Выбор за ним. Древние слово рекли, да тем его возвышали, что сказанное будет исполнено. Анлика же ценит болтливое время за выбор, за то, что каждый, кто слушал, может своё сам исполнить.
– Ступай, добрый гость, – провожает Анлика, плату ей гость оставляет с поклоном, но ей тот поклон как ничто.
Мирра его до дверей провожает, смотрит, как скрывается в ночи.
– Я видела, – говорит, – как в тенях всё же путь проступает?
Анлика молчит. Как расстроить её?
Колдовство колдовством, да всё же глаза живые увидят-то больше, а уши услышат. И тот, кто толкует, тот сам как колдун, да только вот магия здесь не при деле. Тени тенями… не любят советы люди, когда люди другие их легко подают.
Людям тени нужны, людям страхи важны, и слова колдовские! Как будто бы мало того им, что время и так пришло для болтливых!
Анлика умеет смотреть по-разному в воду. Но то, чего просят – сложно редко бывает. Она уж не помнит когда колдовала как надо, как древние то завещали. Больше слов и не нужно как будто. Только образ, да тени, что вихрем кружат, да вдруг темнят воду, словно в воде той быть может ответ.
Не понять того Мирре, из другого она истока. Не от древних уже, но ещё не с болтливых. Мучаться долго придётся бедняжке – Анлика то видит без колдовства. Если поймёт – совесть заест, или сгорит как бумажная. Если же осознания и дальше нет…
Может так лучше, хоть честно вс будет сама проходить. Да проку-то в том? Анлика не знает. Люди не терпят, когда им не то говорят, пусть даже предупреждают. Анлика уж может позволить себе по праву прожитых лет, да равнодушья. Её уже сердце застыло, как в тёмную воду ушло. А Мирре жить ещё долго, совсем уж юна, и кто знает – какой гость на долю её и придёт?
Анлика устала, встаёт. Мирра отступает как в тень, словно не может позволить себе рядом с нею стоять.
– Я научусь? – шепчет она. Потрясённая! Как же! Всё видела, верно, сама.
– Научишься, – лжёт и не лжёт Анлика. Что ей до Мирры иль ещё до кого? Ныне время такое, время болтливых, и счастье, о, счастье, что выбор даёт оно!..
– Ты что-то видишь? – спрашивает с трепетом Мирра. Сама она не в силах ничего разглядеть. Знает, что научится однажды, но когда тот срок ещё придёт? А вихрь уже здесь, и вот он – чёрен! И что в нём? Как истолковать?
Молчит Анлика, держит себя в строгости, правилу следует твёрдо одному: прежде, чем слово молвить, даже самое доброе, обдумать его нужно, как следует, да взвесить – стоит ли слово потраченного усилия? Сказано было древними, что слово – есть закон, и что сказано будет, то и явится тоже. Потому и молчали всё больше древние, слов опасались, да выбирали их с осторожностью. То время было сложное, но если уж дана была клятва – сдержат её, сомнений в том не было.
Ныне же клятвы бесцветны. Но Анлика себя держит как прежняя, иначе ведь силы не будет. Что верится – то и сбудется!
– Вижу, – отвечает Анлика и замирают от голоса её и Мирра, что через плечо глядела, да пыталась в тенях чёрных что-то тщетно разглядеть, что гость высокий. Под покровом темноты гость явился, да разве видано мало таких скрытных на свете? Темнота темнотой, а голос, что приказывать привык, да подчинения ждёт – ничем не спрячешь, ни плащом, ни темнотой, ни одеждой бедняка.
Да и вопрос-то, вопрос сам как подсказка, да как ответ.
– Что же там? – и снова тот голос, всё повелительный, да только повеление его кончилось, едва порог преступил. Не ходи в чужие владения, с властью чужой не считаясь.
Впрочем, Анлика, хоть и держится древнею мудростью, а на древних она ж не похожа. Это те, что жили в суровые, ветра полные годы, не терпели в доме своём, да в владениях ни намёка на дерзость – счёт чужаку да смельчаку выставляли. Анлика не так, хоть и прежнею жизнью живёт, а душа уже всё ж милосердна. Каждому счёт выставлять – в своих силах увязнешь; каждого к ответу призывать – устанешь сама. Судьба она умнее, да хитрее, каждому положит в срок нужный своё.
Стерпит Анлика, да не заметит, в вихрь вглядевшись, не сразу ответ гостю даст.
– Правда, гость, – отвечает Анлика, и вихрь, как ждал, в чаше тут же затихнет.
Кружились как перья, да всё чернотой, события будущих лет. А ныне как стихло. Чаша спокойна, лишь тёмной водою полна.
– Неужели ты видишь… – Мирра шепчет в почтении. Ей до мудрости этой шагать и шагать. Но терпит она, хоть прежде была нетерпимой, по юности, правда, а не от зла. Когда её в услуженье Анлике послали, бесилась, рвалась и хотела уйти. А у неё присмирела. Теперь и не хочет домой, да и дом едва ль помнит. Здесь всё как чужое, а всё же своё.
Анлика не ведьма, она из учёных. В будущее узрит, в прошлое глянет, исцелит, если нужно, ответит, да путь укажет. Полезна всем и всему. Хоть и держится тенью от всех.
– Король послал меня узнать, – напоминает гость, точно забыли все про него. Но не забыли, ему не понять – в блике стихших фигур ведь тоже посланье. Анлика глядит, на чашу, в тёмную воду, и гостю кивает как в равнодушье.
– Помню, помню, что просил тебя он узнать, – кивает Анлика, – так ты ему слово в слово скажи. Скажи, чтоб весною берёгся, опасность близка. И не из дальних земель, как думает он, а поближе. Скажи, чтобы шёл он тропою известной, как предок его завещал, чтобы новой не вёл, пока воля его не тверда. Скажи, что от снов и кошмаров его есть одно избавленье – своим умом держаться, да в раздоры не ступать, если видит он споры да колебанье вокруг – пусть не пытается всем угодить.
Анлика стихает. Что больше сказать? Всё уж ясно. гость в испуге немеет. Не ведает он, что Анлика его разгадала. Как есть он, и кем был рождён. Видит, и тени его под глазами, и тревогу в мыслях прочла. Знает и то, что в совете его есть волненье, и есть кого поддержать, если этот правитель им будет не тот.
Но не тени ей то подсказали. Не вода, что стемнилась, не вихрь. Видела она всё это его глазами, и видит сейчас – ведь в народе живёт. Слышит о чём говорят в проулках, в садах, о чём пишут тихонько, гадают о чём. Есть брат короля – может лучше он будет? А может и хуже – но король ведь не он?..
А людям у власти всегда интересно, не алчностью травятся, даже не ей. Играют во власть, и чем им опасней – тем веселей.
Советники ныне, всё те, что и прежде, при старом отце-короле… что тут гадать? Не надо быть ведьмой, не надо учёною быть, и в вихрь не надо смотреть, чтобы всё разобрать.
Анлика всё знает, хотя не просила. И вихрь ей здесь ничего не сказал. Как на сердце лежали слова – так сама отвечает, верно иль нет – неизвестно, но искренне – это уж точно, как всегда.
– Что ждёт меня в зиме грядущей? – спрашивает гость, любопытство жжёт его, со страхом смешалось, а отступить уж нельзя.
Мирра дрожит, с почтением смотрит на руки Анлики, словно в руках её есть и ответ. Ответа же нет. Есть движенья, что годами отточены, что привычны на то, чтобы воду мешать.
Кружатся снова чёрные вихри, как перья вороньи, как снег, только всем осквернённый. Ложатся на воду, темнеет вода. Чаша как прежде спокойна, какой с неё спрос?
Не хитрит уж Анлика, вопрос тут яснее, не про абстракцию, не про дороги-пути, а про зиму, что грянет уж скоро, сожмёт ледяною рукой дома да деревья, воду скуёт до весны.
– Ждёт тебя оскорбленье, – отвечает Анлика, – близкий к тебе его принесёт. Затем будет море, огнём и кровью отмечено оно, но можно его миновать.
У гостя вопрос. У других он был прежде. Похожи все гости между собой.
– Нет, – прежде голоса гостя Анлика его стережёт, – не написано ясно всё то, что лишь будет. Есть лишь тени, что сети быстро плетут. Но всё меняется, каждое слово твоё, да движенье – новая сеть. Но вероятнее то, что начертано чуть яснее, да проступило. Гнев уйми, если сможешь. А если не сможешь – себя лишь вини, или Бога, если удобнее так. Только кровь и огонь морем будут. А вина – хоть бы чья – она вся на людей.
Не знает Анлика, понял гость или нет. Все испуганы они в такой час одинаково. Все дрожат, и верят они, и не верят. Иные на злобу исходят, иные на страх. А страх хуже гнева, порою, стеной ледяною встаёт, да от друзей отделяет. Если не знать никого, не бояться – ошибок не сделаешь, так?
Не заступятся, впрочем, на подмогу тогда не придут, но разве то важно? Страх глушит разум, страх сильнее всего.
Иные же внемлют. И даже пытаются. Что в воле их есть, а что нет? Кто-то сам о себе не знает, потом удивлён. А кто-то и знает, да реже всё это.
Древние слово за силу ценили. Слово волею было одной. Ныне слов много стало, и если уж одно гаданье не нравится, заплати за другое. Там ты будешь и мудр, и славен. А все неприятности, беды – так то от врагов!
Каким будет гость? Анлика не знает. Знать не желает, хоть может прочесть, но к чему? Она ему нити дала. Выбор за ним. Древние слово рекли, да тем его возвышали, что сказанное будет исполнено. Анлика же ценит болтливое время за выбор, за то, что каждый, кто слушал, может своё сам исполнить.
– Ступай, добрый гость, – провожает Анлика, плату ей гость оставляет с поклоном, но ей тот поклон как ничто.
Мирра его до дверей провожает, смотрит, как скрывается в ночи.
– Я видела, – говорит, – как в тенях всё же путь проступает?
Анлика молчит. Как расстроить её?
Колдовство колдовством, да всё же глаза живые увидят-то больше, а уши услышат. И тот, кто толкует, тот сам как колдун, да только вот магия здесь не при деле. Тени тенями… не любят советы люди, когда люди другие их легко подают.
Людям тени нужны, людям страхи важны, и слова колдовские! Как будто бы мало того им, что время и так пришло для болтливых!
Анлика умеет смотреть по-разному в воду. Но то, чего просят – сложно редко бывает. Она уж не помнит когда колдовала как надо, как древние то завещали. Больше слов и не нужно как будто. Только образ, да тени, что вихрем кружат, да вдруг темнят воду, словно в воде той быть может ответ.
Не понять того Мирре, из другого она истока. Не от древних уже, но ещё не с болтливых. Мучаться долго придётся бедняжке – Анлика то видит без колдовства. Если поймёт – совесть заест, или сгорит как бумажная. Если же осознания и дальше нет…
Может так лучше, хоть честно вс будет сама проходить. Да проку-то в том? Анлика не знает. Люди не терпят, когда им не то говорят, пусть даже предупреждают. Анлика уж может позволить себе по праву прожитых лет, да равнодушья. Её уже сердце застыло, как в тёмную воду ушло. А Мирре жить ещё долго, совсем уж юна, и кто знает – какой гость на долю её и придёт?
Анлика устала, встаёт. Мирра отступает как в тень, словно не может позволить себе рядом с нею стоять.
– Я научусь? – шепчет она. Потрясённая! Как же! Всё видела, верно, сама.
– Научишься, – лжёт и не лжёт Анлика. Что ей до Мирры иль ещё до кого? Ныне время такое, время болтливых, и счастье, о, счастье, что выбор даёт оно!..
