И вечность просверкивает через провалы в душе, когда душа растворяется. Сначала провалы маленькие, едва заметные, затем их становится всё больше и больше, они ширятся, множатся и вот уже душа становится похожа на сито. Затем провалы объединяются и вот уже огромные пустоты, из которых смотрит чернота.
Чернота вечности из которой нет выхода, куда есть только вход. Мне интересно заглянуть в эту пустоту хотя бы раз, но я боюсь того, что она меня разочарует и окажется ужасом, о существовании которого и неизбежности я буду знать.
Ещё минут десять я сижу на полу, хотя можно уже встать и уйти. Я сделала своё дело, Стефы тут нет, призраков нет, живи, радуйся жизни! Но в последнее время мне всё сложнее уйти сразу, мне кажется, и в последнее время всё отчётливее, что если я задержусь, ещё ненадолго задержусь, я увижу что-то новое, открою, и тогда…
Но ничего не происходит. Тело немного устает без движения, и я признаю очередное поражение – всё тщетно, всё безнадежно, я не могу сделать больше, чем уже сделала.
– Иными словами, заселяйтесь и живите, – Волак улыбается Элизабет так, словно она ему небезразлична. Будь я другой, я бы даже поверила, но Волака я знаю хорошо, так хорошо, что, может быть, даже лучше самой себя. Ему плевать на всех. Он сделал меня такой какая я есть, отнял всю радость моей жизни, ввергнул в бесконечную тоску, и назвал это добродетелью.
– С ними надо быть на одной волне, – сказал он, имея в виду призраков. Что ж, может быть по этой причине у меня и правда самые высокие показатели в Агентстве и от того среди коллег я пользуюсь мрачной репутацией и почти физически чувствую их ненависть к себе.
Когда-нибудь мне будет это важно.
– Только счет оплатить не забудьте, – я улыбаюсь, но знаю, что улыбка у меня неискренняя, а холодная и неприятная. Такая мне и нужна. Такая всем нужна, кто выставляет счет за бесценные, надо сказать, услуги.
Волак бросает на меня быстрый взгляд, но обещания насчёт выволочки или грозы в его взгляде нет. По сравнению с тем, что я могу сказать нашим клиентам, это ещё цветочки.
Элизабет нервно улыбается, когда берет чек из рук Волака. На короткое мгновение рукав её кофты скользит, обнажая тонкую белую руку и ещё…пару синяков. Один совсем свежий, другой бледный, почти сошедший.
Я ловлю их взглядом и уже внимательнее смотрю на Элизабет. Потерянный, слабый вид, добротная, но явно большая по размеру одежда, отсутствие косметики, общая блеклость души… такая есть у тех, кто страдает. И ещё у тех, кто ничего кроме страдания не умеет делать хорошо.
– Спасибо, спасибо вам, – я замечаю, что она не смотрит в глаза ни мне, ни Волаку. Что ж, прежде я этого не заметила потому что мне было плевать на неё, а тут невольно попалось на глаза.
Она идёт к дверям, слегка ссутулившись, неуверенно жмётся к дверям. Я смотрю ей вслед. Я могу броситься за нею, развернуть за плечи и заорать ей, что она похожа на тень, на такую жалкую тень, что даже призрак пытался её защитить. Я могу сказать, что она губит свою жизнь. Я могу давить на неё той клятвой, что дала Стефе до того, как та сошла в вечность.
Я много чего могу, потому что я живая, но я ничего не сделаю, потому что я должна думать о мёртвых. Живым есть куда обратиться, а мертвые могут найти помощь лишь в нашем Агентстве и думать за всех, оберегать всех я не намерена.
Я не занимаюсь благотворительностью. И ещё – не лезу к живым.
Элизабет уходит жить дальше так, как ей угодно. Волак смотрит на меня со смешком:
– Жалкое зрелище, да?
Разгадал ли он мои мысли? Не знаю. Я живая, и я могу защитить себя сама. В том числе и от таких вопросов.
– Мы не лучше.
Волак пожимает плечами, он не согласен, но спорить не будет. вместо этого он лезет в стол за новой папкой.
(*) из цикла «Мёртвые дома» - вселенная отдельных рассказов. Предыдущие рассказы: «Рутина, рутина…» , «Отрешение» , «Тот шкаф», «О холоде», «Тишина», «Та квартира» и «Об одной глупости». Каждый рассказ можно читать отдельно.
Чернота вечности из которой нет выхода, куда есть только вход. Мне интересно заглянуть в эту пустоту хотя бы раз, но я боюсь того, что она меня разочарует и окажется ужасом, о существовании которого и неизбежности я буду знать.
Ещё минут десять я сижу на полу, хотя можно уже встать и уйти. Я сделала своё дело, Стефы тут нет, призраков нет, живи, радуйся жизни! Но в последнее время мне всё сложнее уйти сразу, мне кажется, и в последнее время всё отчётливее, что если я задержусь, ещё ненадолго задержусь, я увижу что-то новое, открою, и тогда…
Но ничего не происходит. Тело немного устает без движения, и я признаю очередное поражение – всё тщетно, всё безнадежно, я не могу сделать больше, чем уже сделала.
***
– Иными словами, заселяйтесь и живите, – Волак улыбается Элизабет так, словно она ему небезразлична. Будь я другой, я бы даже поверила, но Волака я знаю хорошо, так хорошо, что, может быть, даже лучше самой себя. Ему плевать на всех. Он сделал меня такой какая я есть, отнял всю радость моей жизни, ввергнул в бесконечную тоску, и назвал это добродетелью.
– С ними надо быть на одной волне, – сказал он, имея в виду призраков. Что ж, может быть по этой причине у меня и правда самые высокие показатели в Агентстве и от того среди коллег я пользуюсь мрачной репутацией и почти физически чувствую их ненависть к себе.
Когда-нибудь мне будет это важно.
– Только счет оплатить не забудьте, – я улыбаюсь, но знаю, что улыбка у меня неискренняя, а холодная и неприятная. Такая мне и нужна. Такая всем нужна, кто выставляет счет за бесценные, надо сказать, услуги.
Волак бросает на меня быстрый взгляд, но обещания насчёт выволочки или грозы в его взгляде нет. По сравнению с тем, что я могу сказать нашим клиентам, это ещё цветочки.
Элизабет нервно улыбается, когда берет чек из рук Волака. На короткое мгновение рукав её кофты скользит, обнажая тонкую белую руку и ещё…пару синяков. Один совсем свежий, другой бледный, почти сошедший.
Я ловлю их взглядом и уже внимательнее смотрю на Элизабет. Потерянный, слабый вид, добротная, но явно большая по размеру одежда, отсутствие косметики, общая блеклость души… такая есть у тех, кто страдает. И ещё у тех, кто ничего кроме страдания не умеет делать хорошо.
– Спасибо, спасибо вам, – я замечаю, что она не смотрит в глаза ни мне, ни Волаку. Что ж, прежде я этого не заметила потому что мне было плевать на неё, а тут невольно попалось на глаза.
Она идёт к дверям, слегка ссутулившись, неуверенно жмётся к дверям. Я смотрю ей вслед. Я могу броситься за нею, развернуть за плечи и заорать ей, что она похожа на тень, на такую жалкую тень, что даже призрак пытался её защитить. Я могу сказать, что она губит свою жизнь. Я могу давить на неё той клятвой, что дала Стефе до того, как та сошла в вечность.
Я много чего могу, потому что я живая, но я ничего не сделаю, потому что я должна думать о мёртвых. Живым есть куда обратиться, а мертвые могут найти помощь лишь в нашем Агентстве и думать за всех, оберегать всех я не намерена.
Я не занимаюсь благотворительностью. И ещё – не лезу к живым.
Элизабет уходит жить дальше так, как ей угодно. Волак смотрит на меня со смешком:
– Жалкое зрелище, да?
Разгадал ли он мои мысли? Не знаю. Я живая, и я могу защитить себя сама. В том числе и от таких вопросов.
– Мы не лучше.
Волак пожимает плечами, он не согласен, но спорить не будет. вместо этого он лезет в стол за новой папкой.
(*) из цикла «Мёртвые дома» - вселенная отдельных рассказов. Предыдущие рассказы: «Рутина, рутина…» , «Отрешение» , «Тот шкаф», «О холоде», «Тишина», «Та квартира» и «Об одной глупости». Каждый рассказ можно читать отдельно.
