Это было важно. Но Магда и впрямь изменилась.
– А ты сможешь сохранить тайну, что я болтала с врагом Города и не поняла этого?
Про себя она решила, что Бартоломью всё равно не виноват, у него всего лишь есть какая-то тайна, объяснение. И она сможет с этим жить, с этой верой. Вот и всё. Куда больше её обидело то, что тот человек оказался воплощением зла для Города, а ведь его взгляд был таким тёплым и живым! А ведь если верить слухам, именно он приносил в жертву людей и творил страшные мессы.
– Паршивая ночь, – Филиппо вздохнул, – давай возвращаться, завтра поговорим.
Магда не стала спорить и нырнула за ним в черноту кустов. Она уже жалела что пошла куда-то, а не осталась в своих покоях. Вот куда её Малзус тянул, а?
По возвращению, которое Магда, погружённая в свои мысли, и не заметила, разойтись, чтобы отложить разговор на завтра, не удалось. Нет, Филиппо, честно проводив её до коридора, разделяющего их миры и этажи, пошёл к себе. Он, привычный к бессоннице, собирался подумать обо всём случившемся. Не удалось.
– Иди спать, Магда, – посоветовал Филиппо, когда она его окликнула. Тихо, неуверенно, но в ночи это было ещё тяжелее слышать. И заметнее!
– Я не усну, – возразила она. – Надо хотя бы до чего-нибудь договориться.
Резон в её словах был. Филиппо пришло в голову, что надо бы научить её вести себя так, чтобы Бартоломью ничего не заподозрил. Получится ли? Остаётся надеяться что да, получится.
– Надо, Магда, – Филиппо не собирался отдавать остаток ночи, жалкий, скомканный остаток, утешению её. В конце концов, от неё пока ничего и не требовалось, пусть только не выдаст себя. – Веди себя утром как обычно, а потом поговорим, ладно? Мы ведь ещё так мало знаем.
Она кивнула, но не двинулась с места. Филиппо покачал головой:
– Ты не знаешь как быть, да?
Отчасти он понимал её. Несколько часов назад Магда кралась из своих покоев, что были ей крепостью, из своего уютного прекрасного мира, где она знала каждую линию, каждый предмет, и теперь всё это не имело значения. За какие-то пару часов у неё появились основания подозревать человека, которому она была всем обязана, и которого любила, в связи с силами, превосходящими силы Святого Города.
И это если не брать её глупость с капюшоном и знакомством с одним из лидеров Чёрного Креста!
– Ладно, пойдём, будем разговаривать, – Филиппо сдался. Торчать в коридоре было и правда подозрительно, надо было сдаться, исчезнуть, привести её в чувство.
В комнате Магды всё было так, как всегда. Внешне точно было. Внутреннее же наполнение на взгляд Магды изменилось, стало каким-то чужим, душным. Она смотрела на комнату и не узнавала её. Впервые в глаза бросился вечный беспорядок, который ей был незаметен и привычен, и руки безотчётно схватились за какую-то вещицу, принялись разглаживать…
– Уймись, – посоветовал Филиппо, выдирая вещь из её рук, – это плохая привычка. Сначала предметы, потом руки, потом ногти, волосы… со стороны противно. Учись владеть собой, ты же дознаватель.
Она кивнула, села, сложила руки на коленях, потупилась и спросила робко:
– Что мы будем делать?
Этого «мы» Филиппо не хотелось. Но с другой стороны, от Магды могла быть определённая польза.
– Ты будешь вести себя так, как вела прежде. Никакой самодеятельности, бегающего взгляда, вопросов, никакого подозрения!
– Я смогу, – заверила Магда, и знала, что не лжёт. Это нужно было вынести, пережить, чтобы успокоить нехорошее подозрение, которое могло отравить всю её жизнь. После всего она решила покаяться перед Бартоломью. Она была уверена, что ничего не найдёт ни она, ни Филиппо, просто потому что и искать-то нечего! Ведь это он – самый надёжный, самый лучший. Без него ей самой не будет жизни.
Так что да – она сможет во имя Его.
У Филиппо на этот счёт, конечно, были свои соображения, но он не стал их озвучивать из чувства такта. В конце концов, Магда и правда могла быть полезна. И потом – необязательно посвящать её во всё!
– Что ж, я надеюсь, ты сможешь, – сказал Филиппо. – Тогда мы должны установить несколько правил. Правило первое: слушаем меня. Я опытнее, я больше умею и проходил через разные обстоятельства.
– Да, я согласна, – она не спорила. Да и не могла она поспорить! Её собственный опыт, тот опыт, который даёт только настоящая, а не тепличная жизнь, был мал. Бартоломью делал из неё удобную марионетку, когда осознанно, а когда нет, и при этом оберегал от обстоятельств, которые могли её привязанность к нему ослабить. Можно сказать, он не уследил случайно, а так Магда и жила бы в счастливом неведении.
– Согласна! – передразнил Филиппо, – сначала она согласна, а потом снимает капюшон и кокетничает с врагом Святого Престола!
– Я не кокетничала! – вспыхнула Магда и невольно отвела взгляд. Ей очень не хотелось этого признавать, но внимание этого негодяя было приятно. Разумеется, пока она не узнала кто он такой, после того, как знание коснулось её, хотелось только отмыться. Но ведь было мгновение, когда она даже наслаждалась его обществом! И Магда не могла теперь понять, как в таком человеке может сочетаться такая враждебность к свету, коварство, жертвоприношения и умение располагать к себе?!
– Успокоилась? – поинтересовался Филиппо, наблюдая за красными пятнами, которыми пошла Магда. – Дура ты, честное слово. А если бы я не вернулся?
– Это был диалог, – возразила Магда. Решительность возвращалась к ней. – Мои чувства к Бартоломью…
Она дрогнула, но только на мгновение. Филиппо снова промолчал, не отзываясь никаким едким словом на то, что всем вокруг, пожалуй, уже давно было очевидно.
– Я не скрываю, нет, – она усмехнулась, – видишь? Я тебе говорю открыто.
– Да у тебя на лице написано, но правило номер один это не отменяет. Если я в следующий раз скажу, чтобы ты не снимала капюшон, то, значит, не снимай его! Магда, я дрянь не посоветую, – Филиппо не злился на неё. Как он мог бы это сделать? Она была Магдой, которая не знала жизни, не видела толком подлости, кроме той, малой, что была поймана. И она любила Бартоломью, а всех прочих мужчин не замечала, привыкнув к ним. Гасион же нарушил её привычный уклад, он просто был не похож на тех, кого Магда привыкла видеть каждый день, и он не походил на Бартоломью. Вот и всё!
– Я поняла, – тихо подтвердила Магда.
Что ж, в это можно было бы поверить.
– Второе правило: никому не говори. Ни о результатах, ни о том, что мы делаем, ни о том, что найдем… или не найдём.
– Я что, в твоих глазах не умнее морковки? – спросила Магда, взглянув на Филиппо с обидой. – Ещё скажи, что третье правило касается того, что я должна не забывать зубной порошок использовать!
– По опыту знаю, что разбирая одну тайну, почти всегда есть риск попасть на другую, связанную с другим человеком. Соблазн рассказать велик, Магда.
– Я что, не понимаю?!
– Ты и про капюшон вроде поняла!
Магда притихла. Можно было бы обидеться, сказать, что он не имеет права припоминать ей эту оплошность так долго, но Магда понимала, что он в своём праве. Филиппо рисковал собой, а она? Благо, её никто не узнал…
Наверное.
– Слушай, я не нарочно, правда, – слова дались легко, Магда понимала, что уже показала Филиппо свою глупость, и скрывать ей уже нечего. – Я не хотела. Я знаю, что сглупила, и постараюсь больше не делать ничего подобного. Ты подсказывай мне, ладно?
– Ладно, – согласился Филиппо и поднялся, – время уже к рассвету, тебе нужно хотя бы немного поспать, не спорь! После подумаем. И помни – ты не должна ничем выдать себя!
Он ушёл, оставив Магду один на один с мыслями. Она вздохнула, не зная за что взяться. Лечь спать? А есть смысл? Что даст ей два несчастных часа?! Но Магда обещала слушать Филиппо и покорно побрела в постель, легла, толком не разбирая одеял – к чему? Только лишние хлопоты. Чистая одежда уже ждала её завтрашнего утреннего выхода, но что будет в этом утре? О чём они договорятся с Филиппо? К чему придут? С чем им вообще начать?
Магда попыталась представить себя тем, кем её делала жизнь – дознавателем. Бартоломью, стало быть, превращался в дело, в поручение. И она подозревала…
Нет, не подозревала! Она должна была подтвердить его невиновность и показать преданность Городу! Так с чего начать?
Мысли не шли. Ступор был сильнее необходимости размышлять. Магда выругалась тихонько, глядя в чёрный ещё потолок, которого не тронуло медленно сереющее небо. Надо же было быть такой бестолковой!
Ну хорошо, ещё разок. Зачем Бартоломью регулярно встречается с Гасионом? Ответ очевиден: он хочет знать, что замышляет Чёрный Крест, чтобы опередить их злодеяния. Зачем ещё-то? Так! А почему Крест должен ему верить?..
Вопрос был плохим. Вернее, сам вопрос не был ни в чём виноват, но Магда смутно понимала, что ответ ей не понравится в любом случае, хотя бы потому что даже ей очевидно, что доверие врагов надо было заслужить! А чем? Что такого мог дать или обещать Бартоломью, что пришлось бы по вкусу Чёрному Кресту, да ещё и доверие им бы внушило?
Магда не знала, но сомневалась, что Бартоломью обещал им бутылку да хоть бочонок вина! Нет, он должен был дать что-то куда более серьёзное, весомое, значимое… что?
Магда перевернулась на другой бок, уверенная в том, что последние часы перед рассветом будут для неё полны мучительных переживаний и размышлений и не дадут ей сна, и неожиданно для себя почувствовала, как её веки тяжелеют, а мысли, словно напитавшись какой-то железной тяжестью, идут всё путанее и тяжелее.
Она не заметила как заснула, это было неожиданно и даже как-то легко, Магда не была готова к тому, что её разум, который должен был бы переживать всю эту трудную и странную ночь, просто сдастся под грузом всего произошедшего и отправит её в сон, отдалив на время от Бартоломью, размышлений о том, что он обещал Кресту и от Креста.
Бартоломью не мог знать того, что эта ночь стала своего рода новой дорогой для Магды. Он, обычно осторожный, совершил ошибку гордецов: он уверовал в собственную неуловимость. Бартоломью казался себе умнее всех, хитрее всех и осторожнее всех, и эта ложная вера в самого себя стала для него тем самым опасным краем, за который он перешёл, даже не заметив.
Да и куда ему было оглядываться? Зачем? Ему нужно было решить куда более сложную проблему, и спастись от более сложного дела, чем какая-то там осторожность!
– Старвис, ты заставляешь меня нервничать, а ведь я этого не выношу, – Гасион не повышал голоса, нет, он оставался спокоен, и это было хуже всего. С таким спокойствием он убивал. С таким спокойствием принял в свой круг Бартоломью.
– Я знаю зачем тебе Чаша, – сказал Бартоломью, – и если ты думаешь, что я отдам тебе её в пользование насовсем, ты ошибаешься!
Это было неожиданно. Чёрный Грааль, он же Вороний Грааль, он же – Чаша Смерти, созданный Малзусом, врагом Пресветлого, должен был быть среди последователей Малзуса! А Чёрный Крест себя относил напрямую к таким последователям. Даже то, что сам Грааль этот хранился в бесконечных архивах Города Святого Престола, хранился в небрежности, забытый, отнятый – это было уже оскорбление!
Бартоломью знал всё это. Он провоцировал Гасиона, но тот оказался сдержаннее.
– Это… можно обсудить, хотя это меня и огорчает. Изначально мы договаривались о том, что мы помогаем тебе занять твою власть, а ты отдаёшь нам Чашу. Теперь ты меняешь договор в одностороннем порядке, а так дела не ведутся.
Гасион сдержался. Может быть решил, что хоть какой-то договор куда лучше, чем развязывание войны и прекращение всех договорённостей. Может быть, даже он был готов к подобному. Впрочем, в своём ответе он не добавил слова «старвис», что значило «друг», как добавлял прежде, много раз, нервируя и раздражая Бартоломью, и это тоже было знаком.
Они переходили на другой язык – насквозь официальный, лишённый притворства.
– Может быть, но мы договаривались, что я отдам тебе Чашу, когда объединю в себе Дознание и Служение, и Город станет моим полностью. Ты начал требовать Грааль раньше.
– Я не всюду могу тебе помочь. Кое-что ты должен был сделать и сам, поторопившись, – Гасион оставался равнодушен к ответу Бартоломью, в котором тот пытался выдать своё обвинение.
Бартоломью не ответил на это. Да, некоторые силы вмешались в его дела. То эта дурная Сибилла де Суагрэ, то Агнесс, то Рогир со своими попытками плести интриги , то Володыка со своим внезапно сильным здоровьем…
Всё это отвлекало, требовало времени. И положиться было не на кого! Другое дело, когда он станет во главе Города Святого Престола и тогда всё уже будет подчинено ему официально, а пока союзники не должны знать о том, к чему ведут его, и это значит, что всё нужно держать в уме.
В своём уме, на себя одного надеясь.
– Ты не сказал мне правду о Чаше. Ты говорил, что это просто символ.
– Так и есть.
– Символ, из которого испил Малзус? – Бартоломью усмехнулся, – злая сила, боровшаяся с Пресветлым? Кровь Пресветлого была собрана в Светлый Грааль, и в нём сохранилась, и тогда враг его, завидуя, злясь на то почтение, создал вторую Чашу – Чаша дверь, кровь в ней ключ, и только не было жертвы…
– У нас это звучит иначе, – заметил Гасион, он улыбался. Ледяного презрения в нём не было, теперь он снова смотрел на Бартоломью как на друга, на равного собеседника. – У нас говорят, что Пресветлый не донёс своего послания людям, а потому запечатал свою силу в Чаше, в надежде на то, что вернётся или однажды появится достойный, кто, испив из неё, обретёт продолжение Пресветлого в себе и будет говорить его устами. Малзус же не любит превращать людей в чревовещателей. Он создал свою Чашу по образцу Светлого Грааля, но напитал её собою, и тот, кто сделает всё верно, пригласит Малзуса в мир, получит его силу, его сознание, его ум.
– И в чём разница? то же чревовещание.
– Малзус дарует свободу выбора, а ваш Пресветлый говорит о том, что ведано им лишь одним.
Бартоломью покачал головой. Да, он мог брать в союзники Культ Чёрно Креста, но понимать их он так и не научился. Со слов Гасиона выходило, что в мире Пресветлого нет свободы, а ведь она была, и Бартоломью чувствовал её в себе и в Городе. Более того, отрекаться от Пресветлого Бартоломью не собирался. Он веровал: и в Город, и в Пресветлого, и в Престол Его. И для того, чтобы вернуть величие всех этих священных для себя вещей, для того, чтобы защитить их и возвысить вновь, собирался стать во главе и для того заключил договор с врагами Города, Пресветлого и Престола Его.
И мир не рухнул. Бартоломью не считал себя виноватым и в предатели тоже не торопился записаться. В его мироустройстве всё складывалось так, как должно было, и вело на благо Города и Пресветлого мира.
– Но мы не будем спорить об этом, – опередил Гасион, – мы будем умнее. Мы оба можем извлечь выгоду. Мне нравится, что ты не боишься нашего союза и нравится, что не боишься, что об этом союзе кто-то узнает. Это хорошо.
Не боялся? Бартоломью и правда больше не боялся. Нет, в начале, после первой встречи, его трясло осиновым листом и казалось, что все вокруг знают или подозревают о той встрече, что произошла, и о разговоре, и о первой договорённости… Время прошло, и страх отступил, Бартоломью с удивительной ясностью ощутил на себе, что стал неуязвим, потому что дерзнул сделать то, что другим даже в голову не приходило сделать.
– А ты сможешь сохранить тайну, что я болтала с врагом Города и не поняла этого?
Про себя она решила, что Бартоломью всё равно не виноват, у него всего лишь есть какая-то тайна, объяснение. И она сможет с этим жить, с этой верой. Вот и всё. Куда больше её обидело то, что тот человек оказался воплощением зла для Города, а ведь его взгляд был таким тёплым и живым! А ведь если верить слухам, именно он приносил в жертву людей и творил страшные мессы.
– Паршивая ночь, – Филиппо вздохнул, – давай возвращаться, завтра поговорим.
Магда не стала спорить и нырнула за ним в черноту кустов. Она уже жалела что пошла куда-то, а не осталась в своих покоях. Вот куда её Малзус тянул, а?
Глава 34. В надежде и безнадежности
По возвращению, которое Магда, погружённая в свои мысли, и не заметила, разойтись, чтобы отложить разговор на завтра, не удалось. Нет, Филиппо, честно проводив её до коридора, разделяющего их миры и этажи, пошёл к себе. Он, привычный к бессоннице, собирался подумать обо всём случившемся. Не удалось.
– Иди спать, Магда, – посоветовал Филиппо, когда она его окликнула. Тихо, неуверенно, но в ночи это было ещё тяжелее слышать. И заметнее!
– Я не усну, – возразила она. – Надо хотя бы до чего-нибудь договориться.
Резон в её словах был. Филиппо пришло в голову, что надо бы научить её вести себя так, чтобы Бартоломью ничего не заподозрил. Получится ли? Остаётся надеяться что да, получится.
– Надо, Магда, – Филиппо не собирался отдавать остаток ночи, жалкий, скомканный остаток, утешению её. В конце концов, от неё пока ничего и не требовалось, пусть только не выдаст себя. – Веди себя утром как обычно, а потом поговорим, ладно? Мы ведь ещё так мало знаем.
Она кивнула, но не двинулась с места. Филиппо покачал головой:
– Ты не знаешь как быть, да?
Отчасти он понимал её. Несколько часов назад Магда кралась из своих покоев, что были ей крепостью, из своего уютного прекрасного мира, где она знала каждую линию, каждый предмет, и теперь всё это не имело значения. За какие-то пару часов у неё появились основания подозревать человека, которому она была всем обязана, и которого любила, в связи с силами, превосходящими силы Святого Города.
И это если не брать её глупость с капюшоном и знакомством с одним из лидеров Чёрного Креста!
– Ладно, пойдём, будем разговаривать, – Филиппо сдался. Торчать в коридоре было и правда подозрительно, надо было сдаться, исчезнуть, привести её в чувство.
В комнате Магды всё было так, как всегда. Внешне точно было. Внутреннее же наполнение на взгляд Магды изменилось, стало каким-то чужим, душным. Она смотрела на комнату и не узнавала её. Впервые в глаза бросился вечный беспорядок, который ей был незаметен и привычен, и руки безотчётно схватились за какую-то вещицу, принялись разглаживать…
– Уймись, – посоветовал Филиппо, выдирая вещь из её рук, – это плохая привычка. Сначала предметы, потом руки, потом ногти, волосы… со стороны противно. Учись владеть собой, ты же дознаватель.
Она кивнула, села, сложила руки на коленях, потупилась и спросила робко:
– Что мы будем делать?
Этого «мы» Филиппо не хотелось. Но с другой стороны, от Магды могла быть определённая польза.
– Ты будешь вести себя так, как вела прежде. Никакой самодеятельности, бегающего взгляда, вопросов, никакого подозрения!
– Я смогу, – заверила Магда, и знала, что не лжёт. Это нужно было вынести, пережить, чтобы успокоить нехорошее подозрение, которое могло отравить всю её жизнь. После всего она решила покаяться перед Бартоломью. Она была уверена, что ничего не найдёт ни она, ни Филиппо, просто потому что и искать-то нечего! Ведь это он – самый надёжный, самый лучший. Без него ей самой не будет жизни.
Так что да – она сможет во имя Его.
У Филиппо на этот счёт, конечно, были свои соображения, но он не стал их озвучивать из чувства такта. В конце концов, Магда и правда могла быть полезна. И потом – необязательно посвящать её во всё!
– Что ж, я надеюсь, ты сможешь, – сказал Филиппо. – Тогда мы должны установить несколько правил. Правило первое: слушаем меня. Я опытнее, я больше умею и проходил через разные обстоятельства.
– Да, я согласна, – она не спорила. Да и не могла она поспорить! Её собственный опыт, тот опыт, который даёт только настоящая, а не тепличная жизнь, был мал. Бартоломью делал из неё удобную марионетку, когда осознанно, а когда нет, и при этом оберегал от обстоятельств, которые могли её привязанность к нему ослабить. Можно сказать, он не уследил случайно, а так Магда и жила бы в счастливом неведении.
– Согласна! – передразнил Филиппо, – сначала она согласна, а потом снимает капюшон и кокетничает с врагом Святого Престола!
– Я не кокетничала! – вспыхнула Магда и невольно отвела взгляд. Ей очень не хотелось этого признавать, но внимание этого негодяя было приятно. Разумеется, пока она не узнала кто он такой, после того, как знание коснулось её, хотелось только отмыться. Но ведь было мгновение, когда она даже наслаждалась его обществом! И Магда не могла теперь понять, как в таком человеке может сочетаться такая враждебность к свету, коварство, жертвоприношения и умение располагать к себе?!
– Успокоилась? – поинтересовался Филиппо, наблюдая за красными пятнами, которыми пошла Магда. – Дура ты, честное слово. А если бы я не вернулся?
– Это был диалог, – возразила Магда. Решительность возвращалась к ней. – Мои чувства к Бартоломью…
Она дрогнула, но только на мгновение. Филиппо снова промолчал, не отзываясь никаким едким словом на то, что всем вокруг, пожалуй, уже давно было очевидно.
– Я не скрываю, нет, – она усмехнулась, – видишь? Я тебе говорю открыто.
– Да у тебя на лице написано, но правило номер один это не отменяет. Если я в следующий раз скажу, чтобы ты не снимала капюшон, то, значит, не снимай его! Магда, я дрянь не посоветую, – Филиппо не злился на неё. Как он мог бы это сделать? Она была Магдой, которая не знала жизни, не видела толком подлости, кроме той, малой, что была поймана. И она любила Бартоломью, а всех прочих мужчин не замечала, привыкнув к ним. Гасион же нарушил её привычный уклад, он просто был не похож на тех, кого Магда привыкла видеть каждый день, и он не походил на Бартоломью. Вот и всё!
– Я поняла, – тихо подтвердила Магда.
Что ж, в это можно было бы поверить.
– Второе правило: никому не говори. Ни о результатах, ни о том, что мы делаем, ни о том, что найдем… или не найдём.
– Я что, в твоих глазах не умнее морковки? – спросила Магда, взглянув на Филиппо с обидой. – Ещё скажи, что третье правило касается того, что я должна не забывать зубной порошок использовать!
– По опыту знаю, что разбирая одну тайну, почти всегда есть риск попасть на другую, связанную с другим человеком. Соблазн рассказать велик, Магда.
– Я что, не понимаю?!
– Ты и про капюшон вроде поняла!
Магда притихла. Можно было бы обидеться, сказать, что он не имеет права припоминать ей эту оплошность так долго, но Магда понимала, что он в своём праве. Филиппо рисковал собой, а она? Благо, её никто не узнал…
Наверное.
– Слушай, я не нарочно, правда, – слова дались легко, Магда понимала, что уже показала Филиппо свою глупость, и скрывать ей уже нечего. – Я не хотела. Я знаю, что сглупила, и постараюсь больше не делать ничего подобного. Ты подсказывай мне, ладно?
– Ладно, – согласился Филиппо и поднялся, – время уже к рассвету, тебе нужно хотя бы немного поспать, не спорь! После подумаем. И помни – ты не должна ничем выдать себя!
Он ушёл, оставив Магду один на один с мыслями. Она вздохнула, не зная за что взяться. Лечь спать? А есть смысл? Что даст ей два несчастных часа?! Но Магда обещала слушать Филиппо и покорно побрела в постель, легла, толком не разбирая одеял – к чему? Только лишние хлопоты. Чистая одежда уже ждала её завтрашнего утреннего выхода, но что будет в этом утре? О чём они договорятся с Филиппо? К чему придут? С чем им вообще начать?
Магда попыталась представить себя тем, кем её делала жизнь – дознавателем. Бартоломью, стало быть, превращался в дело, в поручение. И она подозревала…
Нет, не подозревала! Она должна была подтвердить его невиновность и показать преданность Городу! Так с чего начать?
Мысли не шли. Ступор был сильнее необходимости размышлять. Магда выругалась тихонько, глядя в чёрный ещё потолок, которого не тронуло медленно сереющее небо. Надо же было быть такой бестолковой!
Ну хорошо, ещё разок. Зачем Бартоломью регулярно встречается с Гасионом? Ответ очевиден: он хочет знать, что замышляет Чёрный Крест, чтобы опередить их злодеяния. Зачем ещё-то? Так! А почему Крест должен ему верить?..
Вопрос был плохим. Вернее, сам вопрос не был ни в чём виноват, но Магда смутно понимала, что ответ ей не понравится в любом случае, хотя бы потому что даже ей очевидно, что доверие врагов надо было заслужить! А чем? Что такого мог дать или обещать Бартоломью, что пришлось бы по вкусу Чёрному Кресту, да ещё и доверие им бы внушило?
Магда не знала, но сомневалась, что Бартоломью обещал им бутылку да хоть бочонок вина! Нет, он должен был дать что-то куда более серьёзное, весомое, значимое… что?
Магда перевернулась на другой бок, уверенная в том, что последние часы перед рассветом будут для неё полны мучительных переживаний и размышлений и не дадут ей сна, и неожиданно для себя почувствовала, как её веки тяжелеют, а мысли, словно напитавшись какой-то железной тяжестью, идут всё путанее и тяжелее.
Она не заметила как заснула, это было неожиданно и даже как-то легко, Магда не была готова к тому, что её разум, который должен был бы переживать всю эту трудную и странную ночь, просто сдастся под грузом всего произошедшего и отправит её в сон, отдалив на время от Бартоломью, размышлений о том, что он обещал Кресту и от Креста.
***
Бартоломью не мог знать того, что эта ночь стала своего рода новой дорогой для Магды. Он, обычно осторожный, совершил ошибку гордецов: он уверовал в собственную неуловимость. Бартоломью казался себе умнее всех, хитрее всех и осторожнее всех, и эта ложная вера в самого себя стала для него тем самым опасным краем, за который он перешёл, даже не заметив.
Да и куда ему было оглядываться? Зачем? Ему нужно было решить куда более сложную проблему, и спастись от более сложного дела, чем какая-то там осторожность!
– Старвис, ты заставляешь меня нервничать, а ведь я этого не выношу, – Гасион не повышал голоса, нет, он оставался спокоен, и это было хуже всего. С таким спокойствием он убивал. С таким спокойствием принял в свой круг Бартоломью.
– Я знаю зачем тебе Чаша, – сказал Бартоломью, – и если ты думаешь, что я отдам тебе её в пользование насовсем, ты ошибаешься!
Это было неожиданно. Чёрный Грааль, он же Вороний Грааль, он же – Чаша Смерти, созданный Малзусом, врагом Пресветлого, должен был быть среди последователей Малзуса! А Чёрный Крест себя относил напрямую к таким последователям. Даже то, что сам Грааль этот хранился в бесконечных архивах Города Святого Престола, хранился в небрежности, забытый, отнятый – это было уже оскорбление!
Бартоломью знал всё это. Он провоцировал Гасиона, но тот оказался сдержаннее.
– Это… можно обсудить, хотя это меня и огорчает. Изначально мы договаривались о том, что мы помогаем тебе занять твою власть, а ты отдаёшь нам Чашу. Теперь ты меняешь договор в одностороннем порядке, а так дела не ведутся.
Гасион сдержался. Может быть решил, что хоть какой-то договор куда лучше, чем развязывание войны и прекращение всех договорённостей. Может быть, даже он был готов к подобному. Впрочем, в своём ответе он не добавил слова «старвис», что значило «друг», как добавлял прежде, много раз, нервируя и раздражая Бартоломью, и это тоже было знаком.
Они переходили на другой язык – насквозь официальный, лишённый притворства.
– Может быть, но мы договаривались, что я отдам тебе Чашу, когда объединю в себе Дознание и Служение, и Город станет моим полностью. Ты начал требовать Грааль раньше.
– Я не всюду могу тебе помочь. Кое-что ты должен был сделать и сам, поторопившись, – Гасион оставался равнодушен к ответу Бартоломью, в котором тот пытался выдать своё обвинение.
Бартоломью не ответил на это. Да, некоторые силы вмешались в его дела. То эта дурная Сибилла де Суагрэ, то Агнесс, то Рогир со своими попытками плести интриги , то Володыка со своим внезапно сильным здоровьем…
Всё это отвлекало, требовало времени. И положиться было не на кого! Другое дело, когда он станет во главе Города Святого Престола и тогда всё уже будет подчинено ему официально, а пока союзники не должны знать о том, к чему ведут его, и это значит, что всё нужно держать в уме.
В своём уме, на себя одного надеясь.
– Ты не сказал мне правду о Чаше. Ты говорил, что это просто символ.
– Так и есть.
– Символ, из которого испил Малзус? – Бартоломью усмехнулся, – злая сила, боровшаяся с Пресветлым? Кровь Пресветлого была собрана в Светлый Грааль, и в нём сохранилась, и тогда враг его, завидуя, злясь на то почтение, создал вторую Чашу – Чаша дверь, кровь в ней ключ, и только не было жертвы…
– У нас это звучит иначе, – заметил Гасион, он улыбался. Ледяного презрения в нём не было, теперь он снова смотрел на Бартоломью как на друга, на равного собеседника. – У нас говорят, что Пресветлый не донёс своего послания людям, а потому запечатал свою силу в Чаше, в надежде на то, что вернётся или однажды появится достойный, кто, испив из неё, обретёт продолжение Пресветлого в себе и будет говорить его устами. Малзус же не любит превращать людей в чревовещателей. Он создал свою Чашу по образцу Светлого Грааля, но напитал её собою, и тот, кто сделает всё верно, пригласит Малзуса в мир, получит его силу, его сознание, его ум.
– И в чём разница? то же чревовещание.
– Малзус дарует свободу выбора, а ваш Пресветлый говорит о том, что ведано им лишь одним.
Бартоломью покачал головой. Да, он мог брать в союзники Культ Чёрно Креста, но понимать их он так и не научился. Со слов Гасиона выходило, что в мире Пресветлого нет свободы, а ведь она была, и Бартоломью чувствовал её в себе и в Городе. Более того, отрекаться от Пресветлого Бартоломью не собирался. Он веровал: и в Город, и в Пресветлого, и в Престол Его. И для того, чтобы вернуть величие всех этих священных для себя вещей, для того, чтобы защитить их и возвысить вновь, собирался стать во главе и для того заключил договор с врагами Города, Пресветлого и Престола Его.
И мир не рухнул. Бартоломью не считал себя виноватым и в предатели тоже не торопился записаться. В его мироустройстве всё складывалось так, как должно было, и вело на благо Города и Пресветлого мира.
– Но мы не будем спорить об этом, – опередил Гасион, – мы будем умнее. Мы оба можем извлечь выгоду. Мне нравится, что ты не боишься нашего союза и нравится, что не боишься, что об этом союзе кто-то узнает. Это хорошо.
Не боялся? Бартоломью и правда больше не боялся. Нет, в начале, после первой встречи, его трясло осиновым листом и казалось, что все вокруг знают или подозревают о той встрече, что произошла, и о разговоре, и о первой договорённости… Время прошло, и страх отступил, Бартоломью с удивительной ясностью ощутил на себе, что стал неуязвим, потому что дерзнул сделать то, что другим даже в голову не приходило сделать.
