Он протянул руку, но не для рукопожатия, а для того, чтобы положить тяжёлый бархатный мешочек на стол. Мешочек знакомо звякнул.
– Я не понимаю, – Бартоломью был сбит с толку.
– На ваши планы нужны ресурсы. Я не воин, но у меня есть золото. Это вам. Приходите ко мне, если понадобится помощь или совет. Любая помощь, – Согер склонил голову в почтении и покинул Бартоломью.
Такого он не ожидал.
К слову, Согер солгал. Может быть, беседа их и была недолгой, но он украл не минуту. Мысли Бартоломью теперь неотступно ходили вокруг этой троицы. А события текли, текли… приходили люди – знать из стран и городов, кланялись и прощались с телом Володыки. Бледный Габриэль держался с достоинством, но сколько это могло ещё длиться? А поток не заканчивался.
– Прощайте, Володыка!
– Да будет Свет с тобою…
Прощания на разный лад. Где-то всхлип или вздох, где-то слово. И каждому приходилось ответно свидетельствовать почтение. И ещё – не замечать взглядом приехавших на Габриэля. Слухи ползут быстро, слишком быстро.
– Мир тебе…
– Славься, Володыка!
Звучала и иностранная речь. Бартоломью был здесь и следил за всем и всеми и одновременно всё же не здесь. Утреннее происшествие слегка выбило его из привычного ощущения всезнания и всевластия.
К тому же, он просчитывал теперь как разобраться со знатными семействами и с кого из двух оставшихся начать? С Кардо и Балеком ему тоже довелось встретиться уже в начале церемонии. Печальная траурная процессия несла тяжёлое ложе, последнее ложе Володыки, в людском море любопытных шумело, и Бартоломью торопился вниз, когда столкнулся и с другими двумя представителями знати Города.
Они, кажется, ждали. А может быть, это была и случайность. Во всяком случае, и Кардо, и Балек вздрогнули, точно не ожидали его встретить именно сейчас.
– Минутку, Верховный! – попросил Балек.
– Неуместно, – заметил Бартоломью, однако, остановился, – вам так не кажется?
Им не казалось. Люди ещё собирались, толпились, мерно гудели, обсуждая меж собой всё произошедшее и обмениваясь слухами.
– Мы только хотим сказать, что скорбим с вами, Верховный, – сказал Балек, – но, как бы ни была высока потеря, это не отменяет рутины. Мы хотим личной встречи по поводу возвращения наших… убытков.
– Назначьте нам час, – поддержал Кардо, – мы вложились, и вложились достаточно.
– Это же было ваше решение, нет? – Бартоломью почувствовал подступающее к горлу бешенство.
– Мы не хотим возвращения деньгами, но всё же хотим, чтобы Город отметил наши заслуги, – ответил Балек.
Что ж, всё было ясно. Этим поганцам, решившим, что в отсутствии Володыки, при новом приходе его, при перевоплощении, Город можно терзать и мучить. Они явно хотели или титулов, или земли. А может и без «или» – просто, того и другого, и можно без хлеба.
Логика их была проста и зла. Они вложились и до того вкладывались. Они не видели власти и считали, что власть держится ими.
Определенно, с этих поганцев следовало начать.
Пришлось, однако, пока уступить и назначить встречу. На церемонии прощания скандалы были ни к чему, как и задержки. Он нужен был там, а не здесь, в коридоре, с двумя торговцами из знати, которая решила собрать урожай.
Но выйдя на площадь, к людям, Бартоломью всё ещё обдумывал поведение этой троицы, от того некоторая часть его собственных движений была механической. Он склонял голову, прижимал руку к сердцу, наблюдал, ободрял и… думал, много думал.
И всё отчётливее понимал – ему нужен кто-то, с кем можно разделить полностью все истинные мысли и размышления, не опасаясь осуждения или ужаса. Настоящий соратник, иначе, на него одного легло слишком многое.
За этими размышлениями Бартоломью едва не пропустил начало речи Габриэля. Тот нервничал – ещё бы! – сегодня он представлял собою нового Володыку! И пусть его уже официально объявил сам Бартоломью, сославшись на то, что это было общим решением всего Совета Города Великого Престола, толпа ждала как проявит себя сам Габриэль.
Одетый в светлые одежды, он казался бледнее обычного, но тут ничего не поделаешь – Володыка всегда обряжается в светлое и золотое, ныне это постоянные цвета Габриэля!
Он говорил отчётливо, ясно, разделяя слова той самой нужной паузой, какая нужна для того, чтобы смысл каждого слова дошёл. Так учил его Бартоломью и Габриэль впитал эти уроки. Поприветствовав всех, засвидетельствовав всем свою благодарность за присутствие на столь скорбном событии, Габриэль и сам повторил, что был избран Советом как новый Володыка.
– Это честь и ответственность, которую я принимаю с большой гордостью, – возвестил Габриэль.
Официальное и ожидаемое было сказано, теперь нужно было обозначить главное: перемены грядут.
– Город Святого Престола нуждается в переменах, в укреплении своих сил, в истреблении своих врагов, как внешних, так и внутренних, чтобы никакая тень не касалась более ни стен Города, ни Святого Престола, ни Пресветлого…
После этих слов по толпе прошёл шепоток. Слова были новыми, произносил их молодой человек, и произносил без крика или истеричного убеждения, а холодно и взвешенно, и это означало, что он продумал все эти слова.
Про перемены и врагов было пока ещё неясно, особенно про врагов внутренних, но звучало многообещающе и вызывало любопытство.
Бартоломью считывал реакцию народа. Конечно, он рисковал. Габриэль и сам упорствовал некоторое время, склоняясь к тому, что вариант про врагов и их истребление – это не то, чего ждут от Володыки, ведь дело пахнет дурно…
Да чего скрывать? Кровью пахнет! Это Габриэль уже учуял и пока Бартоломью готовил его к выступлению, попытался смягчить:
– Может быть, не стоит говорить про истребление? От Володыки ждут утешения и надежды…
Бартоломью тогда усмехнулся. У него уже был готов ответ, и что важнее – он верил в этот ответ.
– От Володыки, мой друг, ждут только одного – защиты Пресветлого! Откровенно говоря, Володыка был стар, он боялся каких-то радикальных перемен, но в своём сердце поддерживал их. Теперь Володыка ты, и ты молод, у тебя достанет и сил, и уверенности, чтобы истребить врагов Города и Пресветлого, начиная от различных шпионов Чёрного Креста, засевших в Городе и заканчивая самим Чёрным Крестом. Враги должны быть уничтожены, а народ должен знать – слуга Пресветлого защитит их.
– Всё это ужасно, я не хочу крови, – напоминал Габриэль.
– Никто не хочет, – соглашался Бартоломью, – но кровь всегда будет. И это будет благом. К тому же, на это у тебя есть Верховный.
Габриэль задумался. Он не хотел никакой жестокости и боялся того, что может случиться. Но с другой стороны – разве Бартоломью не показал себя истинным защитником Города? Наверное, он прав. К тому же, учитывая то, что в последнее время Чёрный Крест и правда был безумным, проявлялся всё отчётливее, правота Бартоломью очевидна – враги у Города есть, а с врагами надо бороться.
– Я хочу процветания для Города, – сказал Габриэль. Колебания всё ещё не оставляли его.
– Как и я, – кивнул Бартоломью. – Но я напомню тебе, дорогой друг, что среди последователей Пресветлого были рыцари и воители, и они защищали последователей Его от врагов. Они шли на жёсткие меры… взять хотя бы ту историю, когда в Городе последователи Пресветлого только обосновались, а к ним пришли торговые караваны и предложили им сменить убеждения и торговать с ними. И что было? Помнишь?
Габриэль помнил. Некоторые страницы истории ему не нравились, и Бартоломью затронул одну из них. Тогда первые последователи Пресветлого, солгав торговцам, предложили им застолье в честь будущего союза, а во время него всех заперли и сожгли, объявив, что Пресветлого предавать не станут. Габриэль считал, что это слишком. Одно дело не предавать, другое дело жечь людей, которые предложили торговать, но выставили условие – мол, не могут с иноверцами торговать, предлагаем породниться.
Но было ведь, было! И эти смельчаки, эти первые последователи вошли в сонм Пресветлого и во всех книгах их поступок преподносился как героический.
– Могу и дальше продолжить, – заметил Бартоломью, – но я думаю, это без надобности. Мою мысль ты понял, а примеры и сам знаешь, у тебя хорошее образование. Врагов надо уничтожать. Пресветлый не сочтёт это грехом. Мы будем отстаивать Город, очистим его от скверны, от предательства, шпионов и всякой дряни, превратив в то, чем он должен был быть всегда – местом, где живут по заветам Пресветлого и чтут Его!
Но дальше продолжать не пришлось – Габриэль принял правоту своего наставника и поверил ему.
Сейчас, слушая его с необыкновенной даже для себя придирчивостью, Бартоломью решал: справляется он или нет? Люди внимали, но больше из любопытства, чем из истинного понимания всего, что желает сказать и должен сказать Володыка. Они смотрели на него, изучали, примеривались…
Но это ничего. Люди вообще глупы. Особенно, когда держатся толпой.
– В эти времена нашего укрепления и возвышения, мы хотим особенно подчеркнуть ценность наших союзников, – продолжал Габриэль, и вот это уже Бартоломью не нравилось. Нет, в речи про союзников было, но не было речи про «наше укрепление», всё было связано с Городом, и только с ним. По замыслу Бартоломью образ Города должен быть неотделим от образа Володыки, так и только так! Не критично, конечно, но на будущее надо учесть и поправить Габриэля, чтобы он всегда говорил о Городе.
– Володыка мёртв, – речь же шла к концу. Приходило время окончательного прощания и перехода в новую эру. – И Мы все знаем его заслуги перед Городом…
Далее шли формальности. Строго говоря, по мнению Бартоломью, особенных заслуг у Володыки не было. Он был хранителем Города, но внёс очень мало в его устройство и возвышение. Природная робость и трусость мешали ему, так и прошли годы силы. Теперь придётся это изменить. Но толпе нужны подвиги, и прошедшие подвиги, и грядущие, и эта часть далась Габриэлю неожиданно хорошо.
Он был искренним, когда говорил о подвигах и деяниях Володыки. Приукрашенных, конечно, ради скорбного дня, но звучащих очень правдоподобно из уст Габриэля, с удовольствием верившего, что так оно и было. Привязанный к Володыке, видевший в нём своего наставника прежде, Габриэль нёс бесконечное тепло и нежность к нему.
Для Бартоломью это был и плюс, и минус одновременно. С одной стороны, у костной части общества это вызывало симпатию, и даже сейчас, во время церемонии зажжения последних прощальных свечей было видно, что более консервативный люд уже легко увидел в Габриэле продолжателя и Володыку – недаром они стали склонять головы перед ним, ставя свечи у последнего ложа прежнего Володыки.
Это было хорошо.
С другой стороны, если так будет продолжаться, то Бартоломью постоянно придётся преодолевать сопротивление Габриэля! Не хватало ещё, чтобы и он стал робким!
Нет, в себя Бартоломью верил, конечно, и надеялся одолеть сопротивление в таком случае, воззвать к разуму, но оно ему надо? Новые затраты сил! А у него и без того дел и забот хватает с лихвой.
Впрочем, может быть пока рано делать выводы? Габриэль сбит с толку, потерян и нуждается в защитнике. Таким защитником можно стать и уже тогда…
Но Бартоломью всё же не заходил далеко в своих мыслях. Праздновать победу преждевременно – это привилегия глупцов и безумцев, а ни к тем, ни к другим он себя не относил.
Церемония шла к завершению. Речь кончилась. Габриэль ещё раз поблагодарил всех пришедших простится с Володыкой и собрался покинуть толпу. В тот же момент, заранее подготовленная и проинструктированная группа из дознавателей и служения, из числа слабых, но мешающихся под ногами и от того требующих какого-нибудь занятия, переодетая в обычные городские одежды, сделала то, что должна была.
– Володыка мёртв, да здравствует Володыка! – прокричали из толпы и Габриэль. Сходящий по ступеням со своего помоста, вздрогнул и замер, словно только сейчас осознал, что это относится к нему.
– Володыка мёртв, да здравствует Володыка! – повторили уже громче и больше, присоединились к этому крику и воспрянувшие, спохватившиеся члены Совета, и, конечно, Бартоломью.
– Да здравствует Володыка! – это уже гости и горожане, слегка неуверенно, но не решаясь спорить с толпой, подхватили призыв.
Грянула музыка. Торжественная и печальная. В начале одного возвышения лежит чьё-то падения или чья-то смерть. Это закон мироздания и Габриэль, оглушённый и смущённый внезапным новым шумом, сошёл со ступеней и скрылся в темноте, укрывавшей проход в резиденцию.
В толпу вышли музыканты, разносчики сладостей и мелких даров – лент, монет, маленьких листочков с переписанными воззваниями и молитвами к Пресветлому – началось привычное одаривание. Гости же могли принести последнее прощание – ещё раз подойти к уже закрытому ложу и выразить прощение, а также пожертвовать любую сумму ставшим ловкими служителями.
– Пресветлый, я сейчас потеряю сознание! – сообщил Габриэль, практически падая в руки Бартоломью. Скрытые темнотой и шумихой, они были уже недосягаемы для толпы, которая получала дары, прощалась, оглядывалась по сторонам, шепталась, жертвовала… жила, как и полагается жить многоликой, многоокой толпе.
– Всё в порядке, мой друг, всё в порядке, – заверил Бартоломью, – отличная речь, ничего лишнего и ничего робкого. Никакой запутанности и абсолютное достоинство. Ты справился.
– Это утомительно, – сказал Габриэль, – я никогда не думал, что это так утомительно…
Некоторые члены Совета уже возникали в коридоре. Бартоломью хлопнул Габриэля по плечу, выражая ему полную свою поддержку и шёпотом предложил крепиться. Члены Совета – почти все, за исключением Магды и Филиппо, которые, ясное дело, следили за порядком на площади, торопились засвидетельствовать своё почтение. Бартоломью даже не стал очень уж наседать со своим вниманием к этому, уж с этим-то Габриэль справится, не мальчик!
А зря…
Балек – один из трёх представителей знатных семейств, горячо пожимая руку новоставленному, признанному Володыке, выразил не только поздравление, но и прошелестел тихо-тихо. Чтобы даже рядом стоящий Согер на расслышал:
– Нам надо поговорить с вам, Володыка…
И быстро отошёл, не давая себя выдать. Габриэль моргнул, запоздало спохватываясь, но всё же не выдал. Он не видел пока ничего страшного в таком поступке, и потому даже не стал сообщать о нём Бартоломью.
Магда, как это и всегда бывало на мероприятиях, не чувствовала ног. Конечно, как Всадник, она вроде бы и не обязана была сама теперь бегать по всей площади, помогая и сообщая, показывая, разнимая, встречая…
Вроде бы и не обязана, но, во-первых, она столько лет этим занималась, что теперь не смогла бы даже остаться на месте, если бы её даже и не позвали бы в толпу для работы. Во-вторых, в последнее время она всё больше разочаровывалась в своих же дознавателях, отчётливее видя их общую лень и нежелание лишние шаги сделать, так что доверия к ним у неё уже не было. И это вызывало у Магды некоторую тоску.
С одной стороны, Бартоломью дал ей понять, что скоро будет новый порядок, в том числе и среди дознавателей, и вроде бы беспокоиться не о чем. С другой – столько лет службы вместе, бок о бок, и, оказывается, она даже не замечала прежде этих людей, не видела их дурных сторон и нежелания работать? Как это возможно? Или это было не так? Может быть, они стали такими, а не были всегда? Может быть, это её возвышение так влияло на них?
– Я не понимаю, – Бартоломью был сбит с толку.
– На ваши планы нужны ресурсы. Я не воин, но у меня есть золото. Это вам. Приходите ко мне, если понадобится помощь или совет. Любая помощь, – Согер склонил голову в почтении и покинул Бартоломью.
Такого он не ожидал.
К слову, Согер солгал. Может быть, беседа их и была недолгой, но он украл не минуту. Мысли Бартоломью теперь неотступно ходили вокруг этой троицы. А события текли, текли… приходили люди – знать из стран и городов, кланялись и прощались с телом Володыки. Бледный Габриэль держался с достоинством, но сколько это могло ещё длиться? А поток не заканчивался.
– Прощайте, Володыка!
– Да будет Свет с тобою…
Прощания на разный лад. Где-то всхлип или вздох, где-то слово. И каждому приходилось ответно свидетельствовать почтение. И ещё – не замечать взглядом приехавших на Габриэля. Слухи ползут быстро, слишком быстро.
– Мир тебе…
– Славься, Володыка!
Звучала и иностранная речь. Бартоломью был здесь и следил за всем и всеми и одновременно всё же не здесь. Утреннее происшествие слегка выбило его из привычного ощущения всезнания и всевластия.
К тому же, он просчитывал теперь как разобраться со знатными семействами и с кого из двух оставшихся начать? С Кардо и Балеком ему тоже довелось встретиться уже в начале церемонии. Печальная траурная процессия несла тяжёлое ложе, последнее ложе Володыки, в людском море любопытных шумело, и Бартоломью торопился вниз, когда столкнулся и с другими двумя представителями знати Города.
Они, кажется, ждали. А может быть, это была и случайность. Во всяком случае, и Кардо, и Балек вздрогнули, точно не ожидали его встретить именно сейчас.
– Минутку, Верховный! – попросил Балек.
– Неуместно, – заметил Бартоломью, однако, остановился, – вам так не кажется?
Им не казалось. Люди ещё собирались, толпились, мерно гудели, обсуждая меж собой всё произошедшее и обмениваясь слухами.
– Мы только хотим сказать, что скорбим с вами, Верховный, – сказал Балек, – но, как бы ни была высока потеря, это не отменяет рутины. Мы хотим личной встречи по поводу возвращения наших… убытков.
– Назначьте нам час, – поддержал Кардо, – мы вложились, и вложились достаточно.
– Это же было ваше решение, нет? – Бартоломью почувствовал подступающее к горлу бешенство.
– Мы не хотим возвращения деньгами, но всё же хотим, чтобы Город отметил наши заслуги, – ответил Балек.
Что ж, всё было ясно. Этим поганцам, решившим, что в отсутствии Володыки, при новом приходе его, при перевоплощении, Город можно терзать и мучить. Они явно хотели или титулов, или земли. А может и без «или» – просто, того и другого, и можно без хлеба.
Логика их была проста и зла. Они вложились и до того вкладывались. Они не видели власти и считали, что власть держится ими.
Определенно, с этих поганцев следовало начать.
Пришлось, однако, пока уступить и назначить встречу. На церемонии прощания скандалы были ни к чему, как и задержки. Он нужен был там, а не здесь, в коридоре, с двумя торговцами из знати, которая решила собрать урожай.
Но выйдя на площадь, к людям, Бартоломью всё ещё обдумывал поведение этой троицы, от того некоторая часть его собственных движений была механической. Он склонял голову, прижимал руку к сердцу, наблюдал, ободрял и… думал, много думал.
И всё отчётливее понимал – ему нужен кто-то, с кем можно разделить полностью все истинные мысли и размышления, не опасаясь осуждения или ужаса. Настоящий соратник, иначе, на него одного легло слишком многое.
За этими размышлениями Бартоломью едва не пропустил начало речи Габриэля. Тот нервничал – ещё бы! – сегодня он представлял собою нового Володыку! И пусть его уже официально объявил сам Бартоломью, сославшись на то, что это было общим решением всего Совета Города Великого Престола, толпа ждала как проявит себя сам Габриэль.
Одетый в светлые одежды, он казался бледнее обычного, но тут ничего не поделаешь – Володыка всегда обряжается в светлое и золотое, ныне это постоянные цвета Габриэля!
Он говорил отчётливо, ясно, разделяя слова той самой нужной паузой, какая нужна для того, чтобы смысл каждого слова дошёл. Так учил его Бартоломью и Габриэль впитал эти уроки. Поприветствовав всех, засвидетельствовав всем свою благодарность за присутствие на столь скорбном событии, Габриэль и сам повторил, что был избран Советом как новый Володыка.
– Это честь и ответственность, которую я принимаю с большой гордостью, – возвестил Габриэль.
Официальное и ожидаемое было сказано, теперь нужно было обозначить главное: перемены грядут.
– Город Святого Престола нуждается в переменах, в укреплении своих сил, в истреблении своих врагов, как внешних, так и внутренних, чтобы никакая тень не касалась более ни стен Города, ни Святого Престола, ни Пресветлого…
После этих слов по толпе прошёл шепоток. Слова были новыми, произносил их молодой человек, и произносил без крика или истеричного убеждения, а холодно и взвешенно, и это означало, что он продумал все эти слова.
Про перемены и врагов было пока ещё неясно, особенно про врагов внутренних, но звучало многообещающе и вызывало любопытство.
Бартоломью считывал реакцию народа. Конечно, он рисковал. Габриэль и сам упорствовал некоторое время, склоняясь к тому, что вариант про врагов и их истребление – это не то, чего ждут от Володыки, ведь дело пахнет дурно…
Да чего скрывать? Кровью пахнет! Это Габриэль уже учуял и пока Бартоломью готовил его к выступлению, попытался смягчить:
– Может быть, не стоит говорить про истребление? От Володыки ждут утешения и надежды…
Бартоломью тогда усмехнулся. У него уже был готов ответ, и что важнее – он верил в этот ответ.
– От Володыки, мой друг, ждут только одного – защиты Пресветлого! Откровенно говоря, Володыка был стар, он боялся каких-то радикальных перемен, но в своём сердце поддерживал их. Теперь Володыка ты, и ты молод, у тебя достанет и сил, и уверенности, чтобы истребить врагов Города и Пресветлого, начиная от различных шпионов Чёрного Креста, засевших в Городе и заканчивая самим Чёрным Крестом. Враги должны быть уничтожены, а народ должен знать – слуга Пресветлого защитит их.
– Всё это ужасно, я не хочу крови, – напоминал Габриэль.
– Никто не хочет, – соглашался Бартоломью, – но кровь всегда будет. И это будет благом. К тому же, на это у тебя есть Верховный.
Габриэль задумался. Он не хотел никакой жестокости и боялся того, что может случиться. Но с другой стороны – разве Бартоломью не показал себя истинным защитником Города? Наверное, он прав. К тому же, учитывая то, что в последнее время Чёрный Крест и правда был безумным, проявлялся всё отчётливее, правота Бартоломью очевидна – враги у Города есть, а с врагами надо бороться.
– Я хочу процветания для Города, – сказал Габриэль. Колебания всё ещё не оставляли его.
– Как и я, – кивнул Бартоломью. – Но я напомню тебе, дорогой друг, что среди последователей Пресветлого были рыцари и воители, и они защищали последователей Его от врагов. Они шли на жёсткие меры… взять хотя бы ту историю, когда в Городе последователи Пресветлого только обосновались, а к ним пришли торговые караваны и предложили им сменить убеждения и торговать с ними. И что было? Помнишь?
Габриэль помнил. Некоторые страницы истории ему не нравились, и Бартоломью затронул одну из них. Тогда первые последователи Пресветлого, солгав торговцам, предложили им застолье в честь будущего союза, а во время него всех заперли и сожгли, объявив, что Пресветлого предавать не станут. Габриэль считал, что это слишком. Одно дело не предавать, другое дело жечь людей, которые предложили торговать, но выставили условие – мол, не могут с иноверцами торговать, предлагаем породниться.
Но было ведь, было! И эти смельчаки, эти первые последователи вошли в сонм Пресветлого и во всех книгах их поступок преподносился как героический.
– Могу и дальше продолжить, – заметил Бартоломью, – но я думаю, это без надобности. Мою мысль ты понял, а примеры и сам знаешь, у тебя хорошее образование. Врагов надо уничтожать. Пресветлый не сочтёт это грехом. Мы будем отстаивать Город, очистим его от скверны, от предательства, шпионов и всякой дряни, превратив в то, чем он должен был быть всегда – местом, где живут по заветам Пресветлого и чтут Его!
Но дальше продолжать не пришлось – Габриэль принял правоту своего наставника и поверил ему.
Сейчас, слушая его с необыкновенной даже для себя придирчивостью, Бартоломью решал: справляется он или нет? Люди внимали, но больше из любопытства, чем из истинного понимания всего, что желает сказать и должен сказать Володыка. Они смотрели на него, изучали, примеривались…
Но это ничего. Люди вообще глупы. Особенно, когда держатся толпой.
– В эти времена нашего укрепления и возвышения, мы хотим особенно подчеркнуть ценность наших союзников, – продолжал Габриэль, и вот это уже Бартоломью не нравилось. Нет, в речи про союзников было, но не было речи про «наше укрепление», всё было связано с Городом, и только с ним. По замыслу Бартоломью образ Города должен быть неотделим от образа Володыки, так и только так! Не критично, конечно, но на будущее надо учесть и поправить Габриэля, чтобы он всегда говорил о Городе.
– Володыка мёртв, – речь же шла к концу. Приходило время окончательного прощания и перехода в новую эру. – И Мы все знаем его заслуги перед Городом…
Далее шли формальности. Строго говоря, по мнению Бартоломью, особенных заслуг у Володыки не было. Он был хранителем Города, но внёс очень мало в его устройство и возвышение. Природная робость и трусость мешали ему, так и прошли годы силы. Теперь придётся это изменить. Но толпе нужны подвиги, и прошедшие подвиги, и грядущие, и эта часть далась Габриэлю неожиданно хорошо.
Он был искренним, когда говорил о подвигах и деяниях Володыки. Приукрашенных, конечно, ради скорбного дня, но звучащих очень правдоподобно из уст Габриэля, с удовольствием верившего, что так оно и было. Привязанный к Володыке, видевший в нём своего наставника прежде, Габриэль нёс бесконечное тепло и нежность к нему.
Для Бартоломью это был и плюс, и минус одновременно. С одной стороны, у костной части общества это вызывало симпатию, и даже сейчас, во время церемонии зажжения последних прощальных свечей было видно, что более консервативный люд уже легко увидел в Габриэле продолжателя и Володыку – недаром они стали склонять головы перед ним, ставя свечи у последнего ложа прежнего Володыки.
Это было хорошо.
С другой стороны, если так будет продолжаться, то Бартоломью постоянно придётся преодолевать сопротивление Габриэля! Не хватало ещё, чтобы и он стал робким!
Нет, в себя Бартоломью верил, конечно, и надеялся одолеть сопротивление в таком случае, воззвать к разуму, но оно ему надо? Новые затраты сил! А у него и без того дел и забот хватает с лихвой.
Впрочем, может быть пока рано делать выводы? Габриэль сбит с толку, потерян и нуждается в защитнике. Таким защитником можно стать и уже тогда…
Но Бартоломью всё же не заходил далеко в своих мыслях. Праздновать победу преждевременно – это привилегия глупцов и безумцев, а ни к тем, ни к другим он себя не относил.
Церемония шла к завершению. Речь кончилась. Габриэль ещё раз поблагодарил всех пришедших простится с Володыкой и собрался покинуть толпу. В тот же момент, заранее подготовленная и проинструктированная группа из дознавателей и служения, из числа слабых, но мешающихся под ногами и от того требующих какого-нибудь занятия, переодетая в обычные городские одежды, сделала то, что должна была.
– Володыка мёртв, да здравствует Володыка! – прокричали из толпы и Габриэль. Сходящий по ступеням со своего помоста, вздрогнул и замер, словно только сейчас осознал, что это относится к нему.
– Володыка мёртв, да здравствует Володыка! – повторили уже громче и больше, присоединились к этому крику и воспрянувшие, спохватившиеся члены Совета, и, конечно, Бартоломью.
– Да здравствует Володыка! – это уже гости и горожане, слегка неуверенно, но не решаясь спорить с толпой, подхватили призыв.
Грянула музыка. Торжественная и печальная. В начале одного возвышения лежит чьё-то падения или чья-то смерть. Это закон мироздания и Габриэль, оглушённый и смущённый внезапным новым шумом, сошёл со ступеней и скрылся в темноте, укрывавшей проход в резиденцию.
В толпу вышли музыканты, разносчики сладостей и мелких даров – лент, монет, маленьких листочков с переписанными воззваниями и молитвами к Пресветлому – началось привычное одаривание. Гости же могли принести последнее прощание – ещё раз подойти к уже закрытому ложу и выразить прощение, а также пожертвовать любую сумму ставшим ловкими служителями.
– Пресветлый, я сейчас потеряю сознание! – сообщил Габриэль, практически падая в руки Бартоломью. Скрытые темнотой и шумихой, они были уже недосягаемы для толпы, которая получала дары, прощалась, оглядывалась по сторонам, шепталась, жертвовала… жила, как и полагается жить многоликой, многоокой толпе.
– Всё в порядке, мой друг, всё в порядке, – заверил Бартоломью, – отличная речь, ничего лишнего и ничего робкого. Никакой запутанности и абсолютное достоинство. Ты справился.
– Это утомительно, – сказал Габриэль, – я никогда не думал, что это так утомительно…
Некоторые члены Совета уже возникали в коридоре. Бартоломью хлопнул Габриэля по плечу, выражая ему полную свою поддержку и шёпотом предложил крепиться. Члены Совета – почти все, за исключением Магды и Филиппо, которые, ясное дело, следили за порядком на площади, торопились засвидетельствовать своё почтение. Бартоломью даже не стал очень уж наседать со своим вниманием к этому, уж с этим-то Габриэль справится, не мальчик!
А зря…
Балек – один из трёх представителей знатных семейств, горячо пожимая руку новоставленному, признанному Володыке, выразил не только поздравление, но и прошелестел тихо-тихо. Чтобы даже рядом стоящий Согер на расслышал:
– Нам надо поговорить с вам, Володыка…
И быстро отошёл, не давая себя выдать. Габриэль моргнул, запоздало спохватываясь, но всё же не выдал. Он не видел пока ничего страшного в таком поступке, и потому даже не стал сообщать о нём Бартоломью.
***
Магда, как это и всегда бывало на мероприятиях, не чувствовала ног. Конечно, как Всадник, она вроде бы и не обязана была сама теперь бегать по всей площади, помогая и сообщая, показывая, разнимая, встречая…
Вроде бы и не обязана, но, во-первых, она столько лет этим занималась, что теперь не смогла бы даже остаться на месте, если бы её даже и не позвали бы в толпу для работы. Во-вторых, в последнее время она всё больше разочаровывалась в своих же дознавателях, отчётливее видя их общую лень и нежелание лишние шаги сделать, так что доверия к ним у неё уже не было. И это вызывало у Магды некоторую тоску.
С одной стороны, Бартоломью дал ей понять, что скоро будет новый порядок, в том числе и среди дознавателей, и вроде бы беспокоиться не о чем. С другой – столько лет службы вместе, бок о бок, и, оказывается, она даже не замечала прежде этих людей, не видела их дурных сторон и нежелания работать? Как это возможно? Или это было не так? Может быть, они стали такими, а не были всегда? Может быть, это её возвышение так влияло на них?
