– Защити брата моего, защити друга моего, защити землю мою, защити реки мои…
Всё-то им защити, защити! Да не слышат этого жители Хармони-Гроув, видят одно: шепчут что-то странное, точно ведь – заклятие!
И как разрыв струны, что долго жила напряжением, вопль под утро: растерзали курицу у Кеннетов. Кто то сделал? Лиса ли? Волк? Пес? Нет, виновник ясен и всё сходится в единую точку: гнать надо мануш, нет, не так. остановить надо зло. Остановить бемпощадной добродетелью.
Старая Заро всегда проповедовала в обозах прощение. Старая Заро думала, что узнала за жизнь свою горькую многие беды: били её? били. Теряла она и зубы, и кости ломала, и падал на мостовую. И грабили её. и теряла она родных, теряла страшно. Но знала ли ненависть после всего? Нет, как-то смирилась, сжилась.
А теперь, когда расходится серый и едкий дым над предместьем, над выжженным полем, что будто бы ещё дышит, обиженное на такое варварство, знает старая Заро, что такое ненависть.
Она сама не смогла бы сейчас ответить, как спаслась от жителей славного Хармони-Гроув. Вроде бы стары её ноги, да слепы глаза, а чутьё, что к природе близкое, повело вдруг к воде. Оттуда почуяла она дым, а прежде у реки сманило её сном. Но тут – дым… и крики.
Знакомые крикию
Старая Заро видела, как застрелили Петара. Он не пытался дать отпор, хотя в руках его был славный кинжал. Не так он был воспитан.
И Ольга сгинула со своим Кхамало, не отпустила его руки и перед смертью. Слеп был Кхамало, а Ольга его и в слепоте не оставила, всюду его вела. И вот, ушли они вместе.
И Гожо сгинул с семьёй на глазах старой Заро. И Алмас пыталась до последнего закрыть собою сестру, как наседка руки расставляла. Да не спасло от пули.
И Лачи – её дорогая Лачи, молодая, ненапуганная жизнью, как-то странно вскрикнула, качнулась вперёд от незримого толчка и медленно вдруг осела. Тонкая струйка крови стекла по губам, как последняя капелька света.
– Жги их, чертей! Будут знать как вредить честным людям! – звучала кровавая радость, разливалась полосою проклятья. И верили жители славного Хармони-Гроув, что совершают они очищение.
Старая Заро совсем не скрывалась, да только в дыму, что от шатров мануш поднялся, скрылась фигура скорбная, защитили её в дыму. А в слепой ярости, в запахе крови и едкого дыма, в метании страха прозревающих душ, отходящих от бешенства – никто не стал в дым вглядываться, да подсчитывать: всех ли забили?
– Отступай! Отступай! – ревело со всех сторон. И славные жители из числа добровольцев рвались прочь от пожарища, и бежали от себя, от самих теней своих.
Кто они были? Старая Заро не знала. Ей было это едино, темно, безразлично. Зло пришло в её сердце следом за этим злом. И не было больше сторон для Заро. Не было в ней ни прощения, ни добродетели, ни понимания, один лишь вопрос стучал и бился, срывался с иссохших искусанных губ:
– За что?
За что? Нет ответа. И не будет. Как не будет смысла, не будет скитания, не будет солнца. Не будет Лачи, не будет всех, кто шёл с обозом, кого знала старая Заро. А что же будет?
Она пыталась заплакать, но не смогла – не было слёз в пустой душе. Умерло всё, что рыдать могло, осталось лишь то, что могло ненавидеть.
Она пыталась завыть, но голос охрип, и не было воли, чтобы его призвать на что-то, кроме мести.
Старая Заро знала о мести. Что-то слышала прежде, но слов, какие там нужны, не предполагала. Но отыскались они, вышли из самого мёртвого сердца, прошли до губ, отразились в дыму, утонули в нём же:
– Всё, что любила, всё, что дала тебе, Боже, я проклинаю. Как тебя самого. Не нужен ты мне. Не защитивший, не двинется в путь. Всё, что отвергала прежде, зову.
Она звала тьму. Самую страшную, на какую была только способна. Тьму, которая должна была навсегда отделить её душу от других манушей, уже ушедших, убиенных. А ей путь туда заказан. Она в месть упала, и не хочет из неё выходить. Потому что нет ей ответа: за что?
Тьма скользит проще, свет сдаётся, уходит. Свет любит всех, его не надо звать, он сам придёт. А тьма – нет, её впустить нужно, а то и поуговаривать. Но на ярость она откликается быстрее. Шепчет, и старая Заро понимает слова иначе. Проклятия срываются с губ её полустоном-полукриком.
Измученная, выдаёт она роковое:
– Будь проклят Хармони-Гроув со всеми жизнями его!
Извергнув из себя чужое, на миг желанное, слепнет от ярости старая Заро, но не успевает даже поймать ту слепоту – падает на траву уже без движения, не зная, что проклятие её поднялось до верхов, растеклось серой скорбью над славным и тихим Хармони-Гроув, напуганный, всклокоченным в эту странную ночь.
Забудут люди Хармони-Гроув, и лишь дикие тени будут плясать – расскажут о том скитальцы, гости, туристы, но что в их словах есть правда, что ложь?
Всё-то им защити, защити! Да не слышат этого жители Хармони-Гроув, видят одно: шепчут что-то странное, точно ведь – заклятие!
И как разрыв струны, что долго жила напряжением, вопль под утро: растерзали курицу у Кеннетов. Кто то сделал? Лиса ли? Волк? Пес? Нет, виновник ясен и всё сходится в единую точку: гнать надо мануш, нет, не так. остановить надо зло. Остановить бемпощадной добродетелью.
***
Старая Заро всегда проповедовала в обозах прощение. Старая Заро думала, что узнала за жизнь свою горькую многие беды: били её? били. Теряла она и зубы, и кости ломала, и падал на мостовую. И грабили её. и теряла она родных, теряла страшно. Но знала ли ненависть после всего? Нет, как-то смирилась, сжилась.
А теперь, когда расходится серый и едкий дым над предместьем, над выжженным полем, что будто бы ещё дышит, обиженное на такое варварство, знает старая Заро, что такое ненависть.
Она сама не смогла бы сейчас ответить, как спаслась от жителей славного Хармони-Гроув. Вроде бы стары её ноги, да слепы глаза, а чутьё, что к природе близкое, повело вдруг к воде. Оттуда почуяла она дым, а прежде у реки сманило её сном. Но тут – дым… и крики.
Знакомые крикию
Старая Заро видела, как застрелили Петара. Он не пытался дать отпор, хотя в руках его был славный кинжал. Не так он был воспитан.
И Ольга сгинула со своим Кхамало, не отпустила его руки и перед смертью. Слеп был Кхамало, а Ольга его и в слепоте не оставила, всюду его вела. И вот, ушли они вместе.
И Гожо сгинул с семьёй на глазах старой Заро. И Алмас пыталась до последнего закрыть собою сестру, как наседка руки расставляла. Да не спасло от пули.
И Лачи – её дорогая Лачи, молодая, ненапуганная жизнью, как-то странно вскрикнула, качнулась вперёд от незримого толчка и медленно вдруг осела. Тонкая струйка крови стекла по губам, как последняя капелька света.
– Жги их, чертей! Будут знать как вредить честным людям! – звучала кровавая радость, разливалась полосою проклятья. И верили жители славного Хармони-Гроув, что совершают они очищение.
Старая Заро совсем не скрывалась, да только в дыму, что от шатров мануш поднялся, скрылась фигура скорбная, защитили её в дыму. А в слепой ярости, в запахе крови и едкого дыма, в метании страха прозревающих душ, отходящих от бешенства – никто не стал в дым вглядываться, да подсчитывать: всех ли забили?
– Отступай! Отступай! – ревело со всех сторон. И славные жители из числа добровольцев рвались прочь от пожарища, и бежали от себя, от самих теней своих.
Кто они были? Старая Заро не знала. Ей было это едино, темно, безразлично. Зло пришло в её сердце следом за этим злом. И не было больше сторон для Заро. Не было в ней ни прощения, ни добродетели, ни понимания, один лишь вопрос стучал и бился, срывался с иссохших искусанных губ:
– За что?
За что? Нет ответа. И не будет. Как не будет смысла, не будет скитания, не будет солнца. Не будет Лачи, не будет всех, кто шёл с обозом, кого знала старая Заро. А что же будет?
Она пыталась заплакать, но не смогла – не было слёз в пустой душе. Умерло всё, что рыдать могло, осталось лишь то, что могло ненавидеть.
Она пыталась завыть, но голос охрип, и не было воли, чтобы его призвать на что-то, кроме мести.
Старая Заро знала о мести. Что-то слышала прежде, но слов, какие там нужны, не предполагала. Но отыскались они, вышли из самого мёртвого сердца, прошли до губ, отразились в дыму, утонули в нём же:
– Всё, что любила, всё, что дала тебе, Боже, я проклинаю. Как тебя самого. Не нужен ты мне. Не защитивший, не двинется в путь. Всё, что отвергала прежде, зову.
Она звала тьму. Самую страшную, на какую была только способна. Тьму, которая должна была навсегда отделить её душу от других манушей, уже ушедших, убиенных. А ей путь туда заказан. Она в месть упала, и не хочет из неё выходить. Потому что нет ей ответа: за что?
Тьма скользит проще, свет сдаётся, уходит. Свет любит всех, его не надо звать, он сам придёт. А тьма – нет, её впустить нужно, а то и поуговаривать. Но на ярость она откликается быстрее. Шепчет, и старая Заро понимает слова иначе. Проклятия срываются с губ её полустоном-полукриком.
Измученная, выдаёт она роковое:
– Будь проклят Хармони-Гроув со всеми жизнями его!
Извергнув из себя чужое, на миг желанное, слепнет от ярости старая Заро, но не успевает даже поймать ту слепоту – падает на траву уже без движения, не зная, что проклятие её поднялось до верхов, растеклось серой скорбью над славным и тихим Хармони-Гроув, напуганный, всклокоченным в эту странную ночь.
Забудут люди Хармони-Гроув, и лишь дикие тени будут плясать – расскажут о том скитальцы, гости, туристы, но что в их словах есть правда, что ложь?
