Лима не успевает подумать, какие именно там глаза, потому что Художник вырывает ее из какого-то сладкого морока, безжалостно объявляя:
-Всё!
-Всё? – Лима чуть не плачет от мгновенно разочарования.
-Всё, - тихо повторяет Художник и разворачивает к ней ее портрет и Лима замирает от странного и неожиданно неприятного чувства.
Это вроде бы она, и вроде бы нет. Те же черты, те же глаза, только она силилась улыбаться, а здесь, на холсте, губы плотно сжаты. Но даже это нестрашно. Есть что-то в этом отталкивающее.
Вот тебе и художник! Нарисовал Луал весть что. Тоже мастер нашелся!
Лиме обидно. И холодок в груди разрастается, но, что делать? Она кивает и благосклонно соглашается:
-Замечательно.
Внезапно холодок становится совсем уж обжигающим и неприятным. Ей неуютно больше находиться в этой мастерской. Кажется, все портреты улыбающиеся прежде, смотрят на нее, хоть Лима и понимает, как это бредово само по себе. Но она не может справится с собою и осторожно лопочет:
-Вы…спасибо. Да. Извините. Меня ждет подруга. Я пойду!
Торопливо повернувшись, бросается к дверям и дергает даже за ручку, как вдруг понимает, что дверь закрыта.
Но совершенно точно она входила последней, за Художником, и только прикрыла дверь, не захлопнула ее!
-Уже? – хрипло смеется Художник позади и в этом голосе, и в этом смехе уже нет обволакивающей магии. Есть что-то издевательское и отвратительное.
Лима в ужасе поворачивается и видит Художника слишком близко к себе. Он усмехается…нехорошо усмехается.
Плетет покрывало судьбы Луал и Девять Рыцарей Его. шумит столица – шум не затихает здесь и к ночи, только сменяется от праздничного дневного феерией других звуков: пьянствующих, проигрывающих, рыдающих, утративших, горюющих…
Ночная столица и дневная как две разных, но одинаково живых.
Какое есть дело ночным обывателям – дворовым девкам, бардам, отверженным и не очень поэтам, бродягам, философам, интриганам, алкоголикам и игрокам до нескольких ремесленников, что бегают по площади и ищут девушку и встречают лишь равнодушное пожимание плечами: девушек много, кто же смотрит-то?
Какое кому есть дело до неказистой приземистой девицы, что рыдает от горестных воплей тех же ремесленников:
-На кой ты ее оставила? Где бросила? Дуры! Обе вы дуры!
Никому. Даже страже. Разборки на то и разборки. Стража вмешается лишь в драку. И то…лениво.
А земля Маары состоит из четырех уделов. Кто может знать, что сейчас в одной деревне на западе прихватило сердце у и без того больного мужчины? Никто. Даже жена его, неотлучно находясь при муже, вдруг уснула, нарыдавшись в страшной и непонятной ей самой тревоге.
И кто может знать, что в свете равнодушной луны, в бликах, что падают в странную, заколоченную еще до первых дней бойни и смуты, висит сейчас портрет девушки Лимы. Портрет улыбается, как и другие. А в глазах странное выражение. И имя этому выражению: безысходный ужас, когда на тебя надвигается нечто страшное, но ты уже ничего не можешь изменить.
И бродит где-то мастер этого портрета, бродит, ища себе новую натуру, приглядываясь, и ища по одному ему ведомому признаку образ, который он запечатлеет и запечатает на вечность так, что оригинал пропадет…
Лима никогда не понимала этой легенды потому что не слышала ее целиком. До запада дошло лишь про то, что такой художник есть, но север всегда знал, что встреча с ним кончается заточением в вечности, заточением в улыбке на портрете и ужасе в глазах.
Впрочем, это ведь все легенды. Север всегда был суров и жесток в них, так кто же ему поверит?
-Всё!
-Всё? – Лима чуть не плачет от мгновенно разочарования.
-Всё, - тихо повторяет Художник и разворачивает к ней ее портрет и Лима замирает от странного и неожиданно неприятного чувства.
Это вроде бы она, и вроде бы нет. Те же черты, те же глаза, только она силилась улыбаться, а здесь, на холсте, губы плотно сжаты. Но даже это нестрашно. Есть что-то в этом отталкивающее.
Вот тебе и художник! Нарисовал Луал весть что. Тоже мастер нашелся!
Лиме обидно. И холодок в груди разрастается, но, что делать? Она кивает и благосклонно соглашается:
-Замечательно.
Внезапно холодок становится совсем уж обжигающим и неприятным. Ей неуютно больше находиться в этой мастерской. Кажется, все портреты улыбающиеся прежде, смотрят на нее, хоть Лима и понимает, как это бредово само по себе. Но она не может справится с собою и осторожно лопочет:
-Вы…спасибо. Да. Извините. Меня ждет подруга. Я пойду!
Торопливо повернувшись, бросается к дверям и дергает даже за ручку, как вдруг понимает, что дверь закрыта.
Но совершенно точно она входила последней, за Художником, и только прикрыла дверь, не захлопнула ее!
-Уже? – хрипло смеется Художник позади и в этом голосе, и в этом смехе уже нет обволакивающей магии. Есть что-то издевательское и отвратительное.
Лима в ужасе поворачивается и видит Художника слишком близко к себе. Он усмехается…нехорошо усмехается.
***
Плетет покрывало судьбы Луал и Девять Рыцарей Его. шумит столица – шум не затихает здесь и к ночи, только сменяется от праздничного дневного феерией других звуков: пьянствующих, проигрывающих, рыдающих, утративших, горюющих…
Ночная столица и дневная как две разных, но одинаково живых.
Какое есть дело ночным обывателям – дворовым девкам, бардам, отверженным и не очень поэтам, бродягам, философам, интриганам, алкоголикам и игрокам до нескольких ремесленников, что бегают по площади и ищут девушку и встречают лишь равнодушное пожимание плечами: девушек много, кто же смотрит-то?
Какое кому есть дело до неказистой приземистой девицы, что рыдает от горестных воплей тех же ремесленников:
-На кой ты ее оставила? Где бросила? Дуры! Обе вы дуры!
Никому. Даже страже. Разборки на то и разборки. Стража вмешается лишь в драку. И то…лениво.
А земля Маары состоит из четырех уделов. Кто может знать, что сейчас в одной деревне на западе прихватило сердце у и без того больного мужчины? Никто. Даже жена его, неотлучно находясь при муже, вдруг уснула, нарыдавшись в страшной и непонятной ей самой тревоге.
И кто может знать, что в свете равнодушной луны, в бликах, что падают в странную, заколоченную еще до первых дней бойни и смуты, висит сейчас портрет девушки Лимы. Портрет улыбается, как и другие. А в глазах странное выражение. И имя этому выражению: безысходный ужас, когда на тебя надвигается нечто страшное, но ты уже ничего не можешь изменить.
И бродит где-то мастер этого портрета, бродит, ища себе новую натуру, приглядываясь, и ища по одному ему ведомому признаку образ, который он запечатлеет и запечатает на вечность так, что оригинал пропадет…
Лима никогда не понимала этой легенды потому что не слышала ее целиком. До запада дошло лишь про то, что такой художник есть, но север всегда знал, что встреча с ним кончается заточением в вечности, заточением в улыбке на портрете и ужасе в глазах.
Впрочем, это ведь все легенды. Север всегда был суров и жесток в них, так кто же ему поверит?
