– Не переживаю, – отзывается Аманда и даже кивает, подчёркивая согласие.
Они идут к дверям. А я следую за ней, зная, что не смогу покинуть место своей смерти, только если на Зов пойти. Но проводить, проводить мою Аманду я должен.
– Может это и к лучшему, – продолжает Аманда, – ты бы знала, как мне надоело его видеть!
Я застываю. Хэйди тоже. Это она…обо мне?
– Ты о чём? – Хэйди, на моё счастье, сверкнув в мою сторону жестокими глазами, задаёт этот вопрос.
– О нём, – Аманда безошибочно указывает на меня пальцем и я цепенею, хотя должен был давно своё отцепенеть. Мёртвые они, зниешь, повсюду. А этот вроде безобидным был. Ладно, пошли.
– Так ты видела? – этот вопрос вырывается из нас с Хэйди одновременно. Наше изумление сближает нас, но ненадолго.
– Видела, чувствовала, не замечала. Насмотрелась на бабушку в детстве, не хотела, чтобы обо мне говорили, что я сумасшедшая, вот и научилась…– Аманда говорит всё это буднично, словно ничего в её жизни не поменялось.
Хэйди растеряна, у неё явно пропал дар речи. У меня тоже.
– Пойдём, – предлагает Аманда и даже берёт Хэйди за руку, ведёт к дверям и не оборачивается на меня.
Зов хохочет, когда дверь закрывается, навеки разделяя своей спиной, меня от мира живых, от моей Аманды, которая, как оказалось, всё это время мастерски прикидывалась слепой и глухой ко мне. Игнорировала. Не видела. Не чуяла? Всё ложь! Она всё видела и всё чувствовала. Просто отвергала.
Ненавижу её.
Я бьюсь в дверь, которая надёжно держит меня на периметре моей смерти. Я проклинаю подлянку. Я ору ругательства. Я бешусь. Я слабею.
И ненавижу, отчаянно ненавижу.
– Может пойдёшь туда, куда тебе, наконец, следует пойти? – спрашивает Зов.
– А что там? – мне всё равно. Я разбит. Разбит больше, чем был разбит смертью.
– Единственное место, где тебе найдётся приют.
– Покой?
– А ты его заслужил?
Зов не врёт. Впервые за долгое время, что я мёртв и сопротивляюсь ему, он не врёт. Конечно же, там не будет покоя. Я его не заслужил. Я должен нести наказание. Для меня там только одна ненависть, скроённая единым большим бездонным желудком, переваривающая остатки моей мёртвой души.
И пустота.
– Пойдём, – мягко просит Зов, – всё равно уже не будет ничего хорошего. Вечность здесь не скоротаешь. Когда-нибудь этот дом разрушится, как разрушается всё и тебя притянет туда. Лучше уж сам, слышишь?
Слышу. Я всегда слышу. Это неизменная участь мёртвых – слышать. слух умирает последним, и воскресает в посмертии первым.
И что остаётся? Только кивок и смешок:
– Ненавижу!
Они идут к дверям. А я следую за ней, зная, что не смогу покинуть место своей смерти, только если на Зов пойти. Но проводить, проводить мою Аманду я должен.
– Может это и к лучшему, – продолжает Аманда, – ты бы знала, как мне надоело его видеть!
Я застываю. Хэйди тоже. Это она…обо мне?
– Ты о чём? – Хэйди, на моё счастье, сверкнув в мою сторону жестокими глазами, задаёт этот вопрос.
– О нём, – Аманда безошибочно указывает на меня пальцем и я цепенею, хотя должен был давно своё отцепенеть. Мёртвые они, зниешь, повсюду. А этот вроде безобидным был. Ладно, пошли.
– Так ты видела? – этот вопрос вырывается из нас с Хэйди одновременно. Наше изумление сближает нас, но ненадолго.
– Видела, чувствовала, не замечала. Насмотрелась на бабушку в детстве, не хотела, чтобы обо мне говорили, что я сумасшедшая, вот и научилась…– Аманда говорит всё это буднично, словно ничего в её жизни не поменялось.
Хэйди растеряна, у неё явно пропал дар речи. У меня тоже.
– Пойдём, – предлагает Аманда и даже берёт Хэйди за руку, ведёт к дверям и не оборачивается на меня.
Зов хохочет, когда дверь закрывается, навеки разделяя своей спиной, меня от мира живых, от моей Аманды, которая, как оказалось, всё это время мастерски прикидывалась слепой и глухой ко мне. Игнорировала. Не видела. Не чуяла? Всё ложь! Она всё видела и всё чувствовала. Просто отвергала.
Ненавижу её.
Я бьюсь в дверь, которая надёжно держит меня на периметре моей смерти. Я проклинаю подлянку. Я ору ругательства. Я бешусь. Я слабею.
И ненавижу, отчаянно ненавижу.
– Может пойдёшь туда, куда тебе, наконец, следует пойти? – спрашивает Зов.
– А что там? – мне всё равно. Я разбит. Разбит больше, чем был разбит смертью.
– Единственное место, где тебе найдётся приют.
– Покой?
– А ты его заслужил?
Зов не врёт. Впервые за долгое время, что я мёртв и сопротивляюсь ему, он не врёт. Конечно же, там не будет покоя. Я его не заслужил. Я должен нести наказание. Для меня там только одна ненависть, скроённая единым большим бездонным желудком, переваривающая остатки моей мёртвой души.
И пустота.
– Пойдём, – мягко просит Зов, – всё равно уже не будет ничего хорошего. Вечность здесь не скоротаешь. Когда-нибудь этот дом разрушится, как разрушается всё и тебя притянет туда. Лучше уж сам, слышишь?
Слышу. Я всегда слышу. Это неизменная участь мёртвых – слышать. слух умирает последним, и воскресает в посмертии первым.
И что остаётся? Только кивок и смешок:
– Ненавижу!
