Но бежать некуда. Неотвратимость суда, пустоты и ничего не отступит. Он сделал всё, что мог сделать, значит, осталось лишь раскинуть руки навстречу этому закату, и душа воспарит, оставляя в мире людей лишь оболочку, глупое тело, что жило, нуждалось в пище и в тепле, в покое и в воде. А магии останется память. Память о делах, которые он не сможет уже изменить, память, от которой очень скоро не останется ничего.
Велика память, но забвение сильнее. Уйдет Катулус – взойдет звезда Михаэля. Его будут помнить, будут помнить Абрахама, что стал врагом Магической Цитадели и примкнул, предав все прошлое, к врагам… и других, что будут после и будут всегда.
Катулус вздохнул, прикрыл глаза, чтобы не видеть больше кровавого заката, раскинул руки в стороны и обратил лицо к небу.
Томительное мгновение ничего не происходило, но прежде, чем Катулус успел представить, что всё ошибка и его срок не сегодня, порыв ветра – сильный и хлесткий, ударил его по щеке, прошелся плетью по груди, заставляя пасть на колени…
Михаэль спускался вниз, уходя всё дальше от балкона, когда вдруг остановился, словно налетел на невидимую стену. Радость грядущего триумфа испарилась, словно ее кто-то потушил, зато пришел стыд.
Стыд за себя, эгоистичного и слабого, не сумевшего найти в минуту сочувствия значимых слов. конечно, с Катулусом у них давно уже произошли необратимые расхождения, но что это меняет, когда наставник всё детство опекал и заботился о маленьком Михаэле? Когда баюкал его, напевал тихие баллады собственного сочинения и рассказывал сказки? Пусть это был каприз величия силы, но это ведь было!
А Михаэль ушел. Ушел так, как будто бы для него нет больше никакого значения в чувствах других.
-Что же я… - Михаэль повернулся и опрометью бросился обратно на балкон, чтобы догнать, сказать, обнять того, кто был ему сейчас преградой к триумфу и возвышению, но всё-таки был дорог и любим.
Но Михаэль опоздал.
Он ворвался вихрем молодости, разгоняя сонный закатный час на балкон, и остановился, пораженный – безвольное бездыханное тело, сморщенное и пожелтевшее в одно мгновение, с трудом могло быть различимо. Еще труднее было угадать в этих ослабевших чертах лик Катулуса.
-Не может быть! Нет, нет! – Михаэль в отчаянии бросился к телу, пал на колени, прикоснулся рукой к опустевшей груди телесной оболочки, и та, как будто бы выжившая этого прикосновения, рассыпалась под ним в прах. Михаэль попытался еще схватить пустоту, но его пальцы хватанули лишь воздух – равнодушный к чужому страданию.
-Как же это…как же? – Михаэль попытался еще что-то сделать, но все его намерения сковало небо: ехидствуя над запоздалым осознанием, закат в одну секунду вдруг померк, сдаваясь тьме и всё – и крыши, и стены, и балконы и вся Цитадель стали неразличимым полотном в непроглядной черноте.
Даже звезд в эту ночь не было.
Велика память, но забвение сильнее. Уйдет Катулус – взойдет звезда Михаэля. Его будут помнить, будут помнить Абрахама, что стал врагом Магической Цитадели и примкнул, предав все прошлое, к врагам… и других, что будут после и будут всегда.
Катулус вздохнул, прикрыл глаза, чтобы не видеть больше кровавого заката, раскинул руки в стороны и обратил лицо к небу.
Томительное мгновение ничего не происходило, но прежде, чем Катулус успел представить, что всё ошибка и его срок не сегодня, порыв ветра – сильный и хлесткий, ударил его по щеке, прошелся плетью по груди, заставляя пасть на колени…
***
Михаэль спускался вниз, уходя всё дальше от балкона, когда вдруг остановился, словно налетел на невидимую стену. Радость грядущего триумфа испарилась, словно ее кто-то потушил, зато пришел стыд.
Стыд за себя, эгоистичного и слабого, не сумевшего найти в минуту сочувствия значимых слов. конечно, с Катулусом у них давно уже произошли необратимые расхождения, но что это меняет, когда наставник всё детство опекал и заботился о маленьком Михаэле? Когда баюкал его, напевал тихие баллады собственного сочинения и рассказывал сказки? Пусть это был каприз величия силы, но это ведь было!
А Михаэль ушел. Ушел так, как будто бы для него нет больше никакого значения в чувствах других.
-Что же я… - Михаэль повернулся и опрометью бросился обратно на балкон, чтобы догнать, сказать, обнять того, кто был ему сейчас преградой к триумфу и возвышению, но всё-таки был дорог и любим.
Но Михаэль опоздал.
Он ворвался вихрем молодости, разгоняя сонный закатный час на балкон, и остановился, пораженный – безвольное бездыханное тело, сморщенное и пожелтевшее в одно мгновение, с трудом могло быть различимо. Еще труднее было угадать в этих ослабевших чертах лик Катулуса.
-Не может быть! Нет, нет! – Михаэль в отчаянии бросился к телу, пал на колени, прикоснулся рукой к опустевшей груди телесной оболочки, и та, как будто бы выжившая этого прикосновения, рассыпалась под ним в прах. Михаэль попытался еще схватить пустоту, но его пальцы хватанули лишь воздух – равнодушный к чужому страданию.
-Как же это…как же? – Михаэль попытался еще что-то сделать, но все его намерения сковало небо: ехидствуя над запоздалым осознанием, закат в одну секунду вдруг померк, сдаваясь тьме и всё – и крыши, и стены, и балконы и вся Цитадель стали неразличимым полотном в непроглядной черноте.
Даже звезд в эту ночь не было.
