– это ещё безнадёжные? – всколыхнулось в толпе облегчение и перемешалось с тревогой и смешком – совсем в столице обленились! Вертелись под ногами дети, ожидавшие увидеть ужасных монстров вместо людей, они растерянно вертели головами, видя людей, у которых всё было почти в порядке. Ну разве что зуб у кого подвязан…
Но лекарь Пако, на месте осмотревший первую партию больных, побледнел. В отличие от жителей, он увидел что творится с людьми по-настоящему. Увидел обнажённые кости, скрытые повязками, ощутил от многих из них сходящий жар, и увидел, что во рту у них расплодилось множество чернеющих язв, а у многих распухли языки.
Им было невозможно есть. некоторым больно было даже пить и Пако догадывался, что язвы кровоточат и плодятся не только во рту, но и во всём желудке больных людей.
Но этого было не видно. Этого нельзя было разобрать сразу, от того на плечи многих ответственных жителей, в числе которых был и лекарь Пако, и наместник господин Гануза легла ещё одна задача: одёргивать своих же от лишнего.
Например, не позволять кормить из одной миски двоих. Да, у них была одна болезнь, но у одного она проявилась едва заметно, а у другого уже вовсю била, добивая и жаром, и болью. Интуитивно лекарь Пако чувствовал, что нельзя их смешивать, и наместник во всём ему доверял. Но наместник это не добродетельная, но глуповатая Мария, вызвавшаяся кормить больных.
Простая во всём, она, не подумав, могла сунуть одну и ту же миску сразу же двоим, а то и вовсе кормить бульоном из одной ложки то одного больного, то другого. Пако ругался с нею, а та лишь хлопала глазами:
– Они же оба больны! Чем я их разделять-то буду?
Пришлось гнать Марию на готовку. Но она была такой не одна. Люди Алькалы, не привыкшие к опасности, не видели её и не воспринимали мер всерьёз. К тому же, переселенцы были в Алькале уже неделю, а до сих пор никто не умер! Это ли не показатель того, что в Алькале даже солнце лечебное?
Вот под этим-то укрепившимся мнением у местного сапожника Рудо и родилась идея и он немедленно загорелся её воплощением. Навязавшись на помощь, под предлогом колки дров, Рудо вывел из наспех сотворенного лазарета старика, который выглядел бодро и даже сам изъявил желание пройтись. Старик не имел на лице никаких язв, только говорил очень неразборчиво – у него не хватало нескольких зубов, но Рудо решил, что то от возраста, бывает, мол.
– Вам здесь гулять надо! – наставлял Рудо, действуя в глупом заблуждении самых лучших своих побуждений, – у нас даже солнце не такое как у вас. Что вы там видите в столице-то? а у нас здесь тихо, спокойно и надёжно. Наша земля! Она нас бережет и лечит…
Рудо так и не понял почему старик вдруг качнулся и упал прямо в его объятия, и ещё пытался произнести хоть что-то, пока из его рта сочилась, отравляя всё лицо его чернотой, странная жидкость, похожая больше на гной, чем на кровь.
– Идиот! Какой же ты идиот! – орал господин Гануза четвертью часа позже, а Рудо стоял, понурив голову, – кто тебя просил? Кто тебя заставлял? Кто надоумил?
– Так он хорошо выглядел…– растерявшись, отбивался Рудо, но и сам чувствовал, что произошло что-то непонятное и страшное. Он уже жалел, что ввязался в это.
Так на стол Конрада попала первая жертва чужой болезни.
– Ты не подходи, – попросил Конрад, когда Маркус сунулся к нему помочь. – Не надо, лучше я сам.
– Разве не ученик я вам? – возмутился Маркус, который не хотел оставаться в одиночку и даже опасность готов был разделить, лишь бы быть с кем-то уже знакомым.
Конрад кивнул:
– Тогда только подавай. Я больше буду сам работать.
В скорбном молчании, говорить не хотелось, да и опасно было – Конрад склонялся довольно низко над телом, зрение было уже не такое острое как прежде, руки выполняли привычное. Раздеть – это легко, старик был почти невесомым. Но оно и неудивительно – весь рот его был в язвах, и он не мог есть.
Омыть – это уже сложнее. При малейшем касании к коже, казалось, что кожа столь сухая, что порвётся, словно пергамент. И это тоже неудивительно – наверное, и пить ему было больно, вот и иссыхало тело.
Переодеть в чистое. Здесь Конрад слегка схитрил и с помощью Маркуса разрезал камзол и рубашку с брюками так, чтобы не мучить тело, а просто накрыть его, зашить ткань на живые нитки…
Дальше обычно Конрад расчёсывал, пудрил и румянил мертвецов. Но тут было сложнее. Смерть быстро расползлась по чертам, искаженная и подчеркнутая чужой болезнью, и проступила уродливым западанием щёк.
Пришлось набить рот шариками из бумаги и мягкой ткани. Пришлось изрядно потрудиться, но Конрад сделал это сам – даже его, бывало мастера погребения, замутило от западающего почерневшего от язв языка, изуродованного рта, гниющих зубов…
Но мертвец требовал почтения и профессионализма и Конрад сделал всё, что мог. Дальше уже было проще. Взмокший от усилия и от пережитого, Конрад наскоро напудрил лицо и даже шею, а потом расчесал мертвеца. Теперь он казался обыкновенным мертвецом, не больным, не оскверненным язвами.
Вскоре за ним пришли люди, посланные наместником, унесли старое легкое тело и схоронили. Конрад проследил и за этим – он всегда торопился проводить того, кого снаряжал в последние одежды, чтобы проститься с покойником. Кем бы он ни был, Конрад чувствовал за него ответственность. Не изменил он себе и в этот раз.
От этой смерти была лишь одна польза. То ли Рудо разнёс по Алькале, то ли жители её поняли, с чем имеют дело, но Пако вскоре выдохнул и смог сосредоточиться на попытке вылечить своих пациентов без борьбы с попытками помочь от местных жителей. Теперь все были осторожны и тактичны, мыли руки, ополаскивали полотенца по многу раз, прикладывая их к горящим от жара лицам, очищали уксусом ложки, помечали миски – которая для кого.
И всё же болезнь брала своё. За следующие дни ушло ещё двое. Схоронить их требовалось быстро – Алькала жаркая. Солнце в этом году было сильным, радостным, и трупы надо было хоронить как можно скорее. Была у наместника идея хоронить уже без обряжания, но Конрад тихо сказал:
– Побойся бога! У них же где-то есть родные. Каково бы им узнать, что их близкие даже последних одежд лишены, и то не по своей вине?
Гануза махнул рукой.
Сказать-то сказать, а сделать как в короткий срок? Не хотелось Конраду привлекать Маркуса к этому, не тот был случай, но пришлось. Да и сам Маркус понимал, потому заранее пообещал:
– Я обработаю руки уксусом, и оберну тканью. Будет неудобно, но всё же так лучше.
Они едва закончили до заката, и к самому закату уже проводили двух новых жертв и к сходящему в темноте небу, скрывшему, давшему покой солнцу Алькалы, уже жгли использованные тряпки во дворе. Никто не подсказывал им этого, но что-то древнее, пережившее нечто ужасное, советовало им так поступить.
В треске огня не сразу услышали они шум шагов. Да и Гануза, пришедший навестить их, был необычно тих.
– Конрад…– позвал он, и в этом зове не было ничего живого. – Конрад, помоги!
Несгибаемый, несокрушимый наместник, прошедший войну, поднявшийся из сирот приюта до наместника родного города пал на колени, протянул звякнувший золотом кошель. Не уберегший его от страшного.
Золото-золото…не все тропы подвластны тебе.
– Что? Что же? – Конрад опустился на колени рядом с наместником, уже зная, что случилось, но не в силах поверить в это. Такое горе могло быть у лице наместника лишь в одном случае.
– Собери мою дочь в последний путь, – попросил наместник и плечи его затряслись от тихого рыдания, которое никак не хотело прорваться в полную силу, напуганное собственной разрушительностью.
(Примечание: добро пожаловать в Алькалу. Предыдущий рассказ о ней – рассказ «Последние одежды». Вселенная будет очень маленькая, как сам городок, очень тихая, без интриг, войны и поиска разного вида Граалей. Я давно хотела что-то подобное. Здесь просто люди – обычные, несчастные разные люди)
Но лекарь Пако, на месте осмотревший первую партию больных, побледнел. В отличие от жителей, он увидел что творится с людьми по-настоящему. Увидел обнажённые кости, скрытые повязками, ощутил от многих из них сходящий жар, и увидел, что во рту у них расплодилось множество чернеющих язв, а у многих распухли языки.
Им было невозможно есть. некоторым больно было даже пить и Пако догадывался, что язвы кровоточат и плодятся не только во рту, но и во всём желудке больных людей.
Но этого было не видно. Этого нельзя было разобрать сразу, от того на плечи многих ответственных жителей, в числе которых был и лекарь Пако, и наместник господин Гануза легла ещё одна задача: одёргивать своих же от лишнего.
Например, не позволять кормить из одной миски двоих. Да, у них была одна болезнь, но у одного она проявилась едва заметно, а у другого уже вовсю била, добивая и жаром, и болью. Интуитивно лекарь Пако чувствовал, что нельзя их смешивать, и наместник во всём ему доверял. Но наместник это не добродетельная, но глуповатая Мария, вызвавшаяся кормить больных.
Простая во всём, она, не подумав, могла сунуть одну и ту же миску сразу же двоим, а то и вовсе кормить бульоном из одной ложки то одного больного, то другого. Пако ругался с нею, а та лишь хлопала глазами:
– Они же оба больны! Чем я их разделять-то буду?
Пришлось гнать Марию на готовку. Но она была такой не одна. Люди Алькалы, не привыкшие к опасности, не видели её и не воспринимали мер всерьёз. К тому же, переселенцы были в Алькале уже неделю, а до сих пор никто не умер! Это ли не показатель того, что в Алькале даже солнце лечебное?
Вот под этим-то укрепившимся мнением у местного сапожника Рудо и родилась идея и он немедленно загорелся её воплощением. Навязавшись на помощь, под предлогом колки дров, Рудо вывел из наспех сотворенного лазарета старика, который выглядел бодро и даже сам изъявил желание пройтись. Старик не имел на лице никаких язв, только говорил очень неразборчиво – у него не хватало нескольких зубов, но Рудо решил, что то от возраста, бывает, мол.
– Вам здесь гулять надо! – наставлял Рудо, действуя в глупом заблуждении самых лучших своих побуждений, – у нас даже солнце не такое как у вас. Что вы там видите в столице-то? а у нас здесь тихо, спокойно и надёжно. Наша земля! Она нас бережет и лечит…
Рудо так и не понял почему старик вдруг качнулся и упал прямо в его объятия, и ещё пытался произнести хоть что-то, пока из его рта сочилась, отравляя всё лицо его чернотой, странная жидкость, похожая больше на гной, чем на кровь.
– Идиот! Какой же ты идиот! – орал господин Гануза четвертью часа позже, а Рудо стоял, понурив голову, – кто тебя просил? Кто тебя заставлял? Кто надоумил?
– Так он хорошо выглядел…– растерявшись, отбивался Рудо, но и сам чувствовал, что произошло что-то непонятное и страшное. Он уже жалел, что ввязался в это.
Так на стол Конрада попала первая жертва чужой болезни.
– Ты не подходи, – попросил Конрад, когда Маркус сунулся к нему помочь. – Не надо, лучше я сам.
– Разве не ученик я вам? – возмутился Маркус, который не хотел оставаться в одиночку и даже опасность готов был разделить, лишь бы быть с кем-то уже знакомым.
Конрад кивнул:
– Тогда только подавай. Я больше буду сам работать.
В скорбном молчании, говорить не хотелось, да и опасно было – Конрад склонялся довольно низко над телом, зрение было уже не такое острое как прежде, руки выполняли привычное. Раздеть – это легко, старик был почти невесомым. Но оно и неудивительно – весь рот его был в язвах, и он не мог есть.
Омыть – это уже сложнее. При малейшем касании к коже, казалось, что кожа столь сухая, что порвётся, словно пергамент. И это тоже неудивительно – наверное, и пить ему было больно, вот и иссыхало тело.
Переодеть в чистое. Здесь Конрад слегка схитрил и с помощью Маркуса разрезал камзол и рубашку с брюками так, чтобы не мучить тело, а просто накрыть его, зашить ткань на живые нитки…
Дальше обычно Конрад расчёсывал, пудрил и румянил мертвецов. Но тут было сложнее. Смерть быстро расползлась по чертам, искаженная и подчеркнутая чужой болезнью, и проступила уродливым западанием щёк.
Пришлось набить рот шариками из бумаги и мягкой ткани. Пришлось изрядно потрудиться, но Конрад сделал это сам – даже его, бывало мастера погребения, замутило от западающего почерневшего от язв языка, изуродованного рта, гниющих зубов…
Но мертвец требовал почтения и профессионализма и Конрад сделал всё, что мог. Дальше уже было проще. Взмокший от усилия и от пережитого, Конрад наскоро напудрил лицо и даже шею, а потом расчесал мертвеца. Теперь он казался обыкновенным мертвецом, не больным, не оскверненным язвами.
Вскоре за ним пришли люди, посланные наместником, унесли старое легкое тело и схоронили. Конрад проследил и за этим – он всегда торопился проводить того, кого снаряжал в последние одежды, чтобы проститься с покойником. Кем бы он ни был, Конрад чувствовал за него ответственность. Не изменил он себе и в этот раз.
От этой смерти была лишь одна польза. То ли Рудо разнёс по Алькале, то ли жители её поняли, с чем имеют дело, но Пако вскоре выдохнул и смог сосредоточиться на попытке вылечить своих пациентов без борьбы с попытками помочь от местных жителей. Теперь все были осторожны и тактичны, мыли руки, ополаскивали полотенца по многу раз, прикладывая их к горящим от жара лицам, очищали уксусом ложки, помечали миски – которая для кого.
И всё же болезнь брала своё. За следующие дни ушло ещё двое. Схоронить их требовалось быстро – Алькала жаркая. Солнце в этом году было сильным, радостным, и трупы надо было хоронить как можно скорее. Была у наместника идея хоронить уже без обряжания, но Конрад тихо сказал:
– Побойся бога! У них же где-то есть родные. Каково бы им узнать, что их близкие даже последних одежд лишены, и то не по своей вине?
Гануза махнул рукой.
Сказать-то сказать, а сделать как в короткий срок? Не хотелось Конраду привлекать Маркуса к этому, не тот был случай, но пришлось. Да и сам Маркус понимал, потому заранее пообещал:
– Я обработаю руки уксусом, и оберну тканью. Будет неудобно, но всё же так лучше.
Они едва закончили до заката, и к самому закату уже проводили двух новых жертв и к сходящему в темноте небу, скрывшему, давшему покой солнцу Алькалы, уже жгли использованные тряпки во дворе. Никто не подсказывал им этого, но что-то древнее, пережившее нечто ужасное, советовало им так поступить.
В треске огня не сразу услышали они шум шагов. Да и Гануза, пришедший навестить их, был необычно тих.
– Конрад…– позвал он, и в этом зове не было ничего живого. – Конрад, помоги!
Несгибаемый, несокрушимый наместник, прошедший войну, поднявшийся из сирот приюта до наместника родного города пал на колени, протянул звякнувший золотом кошель. Не уберегший его от страшного.
Золото-золото…не все тропы подвластны тебе.
– Что? Что же? – Конрад опустился на колени рядом с наместником, уже зная, что случилось, но не в силах поверить в это. Такое горе могло быть у лице наместника лишь в одном случае.
– Собери мою дочь в последний путь, – попросил наместник и плечи его затряслись от тихого рыдания, которое никак не хотело прорваться в полную силу, напуганное собственной разрушительностью.
(Примечание: добро пожаловать в Алькалу. Предыдущий рассказ о ней – рассказ «Последние одежды». Вселенная будет очень маленькая, как сам городок, очень тихая, без интриг, войны и поиска разного вида Граалей. Я давно хотела что-то подобное. Здесь просто люди – обычные, несчастные разные люди)
