А потом и смерть пришла. Всё тем же чёрным и серым, почему-то комковитым облаком упала на грудь тяжёлым неподъёмным одеялом и придушила. Быстро скончался Марек – милосердна была древняя колдунья, рассудившая, что в дурноте намерений для неё дела нет, а дурное, к ней пришедшее за подмогой, рубить её на корню учили.
И жизнь учила, и племя магическое.
Так и закончилась – нелепо и глупо – жизнь Марека.
И догадывалась старая мать его, что случилось непоправимое, и знало сердце её, где лежит её сын, а пойти туда? Сказать? Не посмела. Знала –будут подозрения и будет страх. И отвернутся от неё, и не пожалеют.
Маялась она. По ночам вскрикивала, просыпалась. Шёл за окном снег, сыпал щедрыми хлопьями, а во сне ей виделось, что засыпают хлопья те её сына, и лежит он серый-серый и только ветер ему колыбельную глухую напевает…
Провожать Божену вышла и Иренка. Нарядный собрали ей обоз, и её саму обрядили так, как, верно, в столице и королевских дочерей не наряжают – всё как на подбор, расстарались!
Так казалось Иренке. Да и всему люду честному, что вышел проводить Божену в счастливую дорогу. Шутка ли – к мужу едет!
Горе горем, зима зимою, а отец Божены дочь отстоял. Объявил ей волю: замуж она пойдёт, он уже и обо всём позаботился. Торговец, в городе орудует, с тем и сговорились. Молод ещё, обижать не будет, будет заботиться. А всё дурное – прочь из головы!
Вот и вся воля.
Божена ничего, крепко держится. Растерянная, по сторонам оглядывается, а всё же радует её и платье пошитое по фигуре, и тяжёлые цепочки бус на тонкой шее, и жемчужинки в волосах. Всего в ней навешано-блестит. Надо ж показать, что не простая девица едет!
– Боги сжалуют, дочка! – мать обнимает, украдкой вытирает слёзы. Вроде и на счастье дочь отпускает, на доброе что-то и сравнялся цвет её лица уже, и даже полегче стала смотреть, а сердце ноет. Непривычно, что нет дома дочки! Новый дом у неё, а всё ж!
Обнимают и отец, и братья, и другие подходят. Божена всех принимает, всем рада, каждому что-то говорит – научена.
Подходит и Иренка. Видит, что лучше Божене. Румянец кое-какой проявился на щеках, да и на лице не одни глаза, а другие черты проступили. Ничего, отходит Божена, и от печали отойдёт.
– В добрый путь! – желает Иренка и руки протягивает подруге.
Та отталкивает:
– Змея ты! Со змеями и водись!
Не простила Божена. Не поняла её, возненавидела, всю вину своего отчаяния на неё свалила.
Но ничего, не страшно! Отходит Иренка в сторону, в стороне стоять ей никто не запретит. Кто-то и поглядывает с любопытством, а Иренка держится – сильнее она, и не жалеет. Нет, всё сделано верно.
Не оглядывается Божена на неё, и тогда, когда обнимает всех в последний раз, и тогда, когда садится, точно не было ничего. Но Иренка и понимает – иного и ждать не следовало. А всё же обидно ей. И досадно. Как лучше же хотела, ну?
– В добрый путь, – шёпотом желает Иренка и первая прочь идёт. Не знает ещё куда идти и что делать, опустело без Божены в деревне, но и с нею так тяготно стало, что может оно и к лучшему.
Оно всё к лучшему! – так Иренка и верит, и живёт. А что до своего удобства? Так это ничего, сама как-нибудь, сама!
И жизнь учила, и племя магическое.
Так и закончилась – нелепо и глупо – жизнь Марека.
И догадывалась старая мать его, что случилось непоправимое, и знало сердце её, где лежит её сын, а пойти туда? Сказать? Не посмела. Знала –будут подозрения и будет страх. И отвернутся от неё, и не пожалеют.
Маялась она. По ночам вскрикивала, просыпалась. Шёл за окном снег, сыпал щедрыми хлопьями, а во сне ей виделось, что засыпают хлопья те её сына, и лежит он серый-серый и только ветер ему колыбельную глухую напевает…
***
Провожать Божену вышла и Иренка. Нарядный собрали ей обоз, и её саму обрядили так, как, верно, в столице и королевских дочерей не наряжают – всё как на подбор, расстарались!
Так казалось Иренке. Да и всему люду честному, что вышел проводить Божену в счастливую дорогу. Шутка ли – к мужу едет!
Горе горем, зима зимою, а отец Божены дочь отстоял. Объявил ей волю: замуж она пойдёт, он уже и обо всём позаботился. Торговец, в городе орудует, с тем и сговорились. Молод ещё, обижать не будет, будет заботиться. А всё дурное – прочь из головы!
Вот и вся воля.
Божена ничего, крепко держится. Растерянная, по сторонам оглядывается, а всё же радует её и платье пошитое по фигуре, и тяжёлые цепочки бус на тонкой шее, и жемчужинки в волосах. Всего в ней навешано-блестит. Надо ж показать, что не простая девица едет!
– Боги сжалуют, дочка! – мать обнимает, украдкой вытирает слёзы. Вроде и на счастье дочь отпускает, на доброе что-то и сравнялся цвет её лица уже, и даже полегче стала смотреть, а сердце ноет. Непривычно, что нет дома дочки! Новый дом у неё, а всё ж!
Обнимают и отец, и братья, и другие подходят. Божена всех принимает, всем рада, каждому что-то говорит – научена.
Подходит и Иренка. Видит, что лучше Божене. Румянец кое-какой проявился на щеках, да и на лице не одни глаза, а другие черты проступили. Ничего, отходит Божена, и от печали отойдёт.
– В добрый путь! – желает Иренка и руки протягивает подруге.
Та отталкивает:
– Змея ты! Со змеями и водись!
Не простила Божена. Не поняла её, возненавидела, всю вину своего отчаяния на неё свалила.
Но ничего, не страшно! Отходит Иренка в сторону, в стороне стоять ей никто не запретит. Кто-то и поглядывает с любопытством, а Иренка держится – сильнее она, и не жалеет. Нет, всё сделано верно.
Не оглядывается Божена на неё, и тогда, когда обнимает всех в последний раз, и тогда, когда садится, точно не было ничего. Но Иренка и понимает – иного и ждать не следовало. А всё же обидно ей. И досадно. Как лучше же хотела, ну?
– В добрый путь, – шёпотом желает Иренка и первая прочь идёт. Не знает ещё куда идти и что делать, опустело без Божены в деревне, но и с нею так тяготно стало, что может оно и к лучшему.
Оно всё к лучшему! – так Иренка и верит, и живёт. А что до своего удобства? Так это ничего, сама как-нибудь, сама!
