-Ты подумай, - увещевала она, - ты еще молод, и что тебе разве будут лишними золотые монеты? Что ты теряешь? Этот граф Шевер – твой господин, не самый добродетельный человек…
-Госпожа, - Леа проникновенно взглянул в глаза Знатной Даме, отвечая ей так, как давно уже выучился, балансируя на всех гранях сразу, - вы, при вашем опыте и уме, должны были прекрасно понять, что деньги – это еще не все.
-Чего же вы хотите? – Знатная Дама нахмурилась для порядка, но в душе просветлела – переговоры идут в нужную сторону!
-Деньги вы можете вовсе оставить себе, - продолжал Леа, - я хочу подняться выше… выше этого графа. Я хочу служить в столице.
-Наглец! – вспыхнула Знатная Дама. – Вы – наглец! Вы…
Но она осеклась, подумав вдруг, что вообще-то неплохо иметь присмотр за своим старшим братом – Герцогом, который был известным кутилой в столице присмотр.
-Хорошо, я сделаю, что в моих силах! – казалось, что ей тяжело далось это решение, но на деле – все сложилось куда легче.
-Благодарю, госпожа! – ответил Леа.
В следующий же вечер он без труда выкрал из шкатулки графа Шевера одно из писем Алейне и передал его Знатной Даме. Знатная Дама с удовольствием закатила скандал, разорвала помолвку своей дочери и ославила графа на всю землю. Пока же граф пытался понять, как вообще дошло до этого и остановить бунтующее и визжащее в радости от чужого провала общество, Знатная Дама взяла Леа за руку и увезла в своей карете, знакомить с братом – Герцогом.
В карете она взяла с Леа честное слово, что он будет за определенное вознаграждение сообщать ей обо всем, чем занимается Герцог. Леа обещал. Прислушиваясь же к себе, он чувствовал, что не испытывает никакой вины перед графом, жалеет лишь о том, что не успел перечитать до конца одну из понравившихся ему книг.
А совесть молчала.
Зато не молчала Знатная Дама, раз за разом повторяя о том, как важно сообщать ей о делах брата.
-Он просто кутила! Другие могут воспользоваться его доверчивостью и ославить имя…имя нашего дома!
Герцог принял своего нового слугу легко и весело. А когда Знатная Дама попрощалась и отбыла, Леа честно признался ему, что подкуплен ею, чтобы шпионить. Герцог ему понравился – молодой, обаятельный, веселый, полный энтузиазма и шутовства.
И Герцог сначала захохотал, а потом посерьезнел и сказал:
-Молодец, что не скрыл. Не забуду.
От Герцога вообще не было хлопот. Он где-то ходил, разъезжал и праздновал. Веселье, мотовство, сборища и дуэли – этот человек брал от жизни все то, что можно взять. И на следующие два года, пока Леа, пользуясь именем своего нового хозяина, заводил знакомства, наступил мир.
А потом Герцог вступил в неприятность. Неприятность заключилась в том, что он по неосторожности заделал бастарда какой-то служанке, и та не желала об этом молчать. Герцог был на пороге выгодного брака и нервничал, боясь выхода этой истории на свет. Леа, наблюдал за ним, а потом предложил:
-Доверьтесь мне, господин!
-Что? – Герцог в ужасе взглянул на слугу. – Тебе?
-Я честно сказал вам, что меня приставили к вам шпионить. Почему вам не довериться мне, если я был честен?
-Ну-ну…- хмыкнул Герцог.
Однако в этом «ну-ну» было разрешение к действию. И Леа легко решил эту ситуацию, сплавил без шума девицу в монастырь на самом дальнем участке королевства, где она стала матерью. Ребенка забрали и отдали в услужение в другой далекий храм к жрецам Луала, где его приняли…
Разлучив мать и дитя с ловкостью, в таинстве и без шума, Леа заслужил удивление Герцога.
-Ловко!
-Благодарю, господин…- кивнул Леа.
-Не забуду, - пообещал Герцог.
-Вы уже так говорили, мой господин. Пора расплачиваться, вам не кажется?
Герцог нахмурился:
-Сколько ты хочешь?
-Хочу поступить на службу к королю…в какое-нибудь министерство.
-Абсурд! – захохотал Герцог. – Там только с родословной и…
-Ваша родословная сейчас продолжается в Северном монастыре, под сенью жрецов Луала и Девяти Рыцарей его! – Леа было семнадцать и он точно знал, что никогда не будет склоняться больше перед каким-то герцогом или графом. Ему хотелось большего. Его манил двор.
Герцог, боясь опасного слуги, тотчас нашел возможность. Оказалось, что родословная и не очень важна. Так Леа оказался на посту низшего чиновника под началом Министра Торговли.
Но он, вступив в должность, написал быстрое и тайное письмо Знатной Даме, рассказав ей о ребенке и девушке, спрятанных в разных монастырях. Совести в нем особенно не было, но он почувствовал, что должен сделать что-то хорошее, чтобы попробовать жить так, как живут другие люди.
Он вдруг начал догадываться, что далек от других людей. В нем не было сомнений и мук, в нем не было переживаний и ничего, кроме странного желания идти вверх.
А при дворе восхождение оказалось долгим. Леа переходил из министерства в министерство, взрослея, укрепляясь в своем уме и природной интуиции. Он становился нужным человеком, решал вопросы и проблемы, которые не касались его, но могли быть использованы им как оружие в дальнейшем. Правда, проблемы были в начале мелкими – ну, подумаешь, бастарды, неуемные любовницы, долги…
Но он обзаводился должниками. При этом, не впадал в долг сам. Странное дело, но у него не получалось ни влюбиться, ни завести друзей. Леа оставался одиноким, сплетая вокруг себя мир, сеть, словно бы паучью, где он знал о слабых местах своего окружения, а они про его слабости нет.
Впрочем, Леа и сам не знал про свои слабости. Любовницы надоедали ему. В работе он все распределял так, что упрекнуть именно его было не за что. В питье был умеренным, в карты не играл, нигде не состоял в подозрительных заговорах и вообще – вел серую жизнь.
В конце концов, имена эта серость и сделала его тем, кем он становился день за днем. Недели складывали месяца, а те сплетали годы, а Леа становился умнее, коварнее и хитрее. Порою он видел, что кто-то, похожий на конкурента, растет рядом, но не уничтожал этого соперника, а просто…
Становился другом. А потом проникал в слабые места и делал должником. Таким образом, Леа имел некоторую власть, но не останавливался и шел снова и снова. Против него не плели интриги, потому что за ним не было той власти, чтобы мараться, да и был этот человек полезным. Он помогал всем, и все тайны хранил в себе, не зная еще, что именно ему пригодиться…
Меняя министерства и должности, он рос годами. Вокруг появлялись новые лица и кто-то быстро возносился, и также быстро падал, а Леа оставался. Он мог бы тоже расти быстрее, но усвоил, что быстрый взлет карается быстрым падением, а падать Леа не хотел.
Были разные ситуации, когда Леа был на грани провала, но тогда отсутствие слабостей - удерживало его. нечем было крыть! Разве что, убить его самого? Но тогда…
Тогда исчезнет человек, который так необходим. Он серый, но это не значит, что он ничтожный. Он скрытный, но не тень.
Так прошло тринадцать лет.
Король Вильгельм не мог держать власть такой же железной рукой, как и его предки. Если честно, и отец Вильгельма тоже не мог и страна перешла к юному королю уже в разрушающемся виде. Проблема была в том, что у Вильгельма было две дочери и не было ни одного сына. На дочерей надежды не было – одна слишком жесткая, другая – набожная. Да и женщины у власти вызывали опасение у двора. И поползли шепоты.
И в народе было также. Разрушения от бунтов, восстаний – мелких еще, но опасных, ширились. Где-то голод заставлял крестьян требовать с оружием хлеба у власти, где-то разливалась река, где-то лютовали пожары…
Леа чувствовал как усиливается шелест по углам, как стекленеют взгляды советников и министров короля и как хмурится сам король. Даже Высший жрец Луала – Кенот теперь качал головою, когда Вильгельм уверял всех вокруг, что все еще хорошо. А среди советников тоже были расколы. Кто-то уезжал, кто-то говорил об усилении военного режима, кто-то выступал за уступки народу. Между жрецами Луала и Девяти Рыцарей Его и Дознанием – органом, что разоблачал преступников королевства, назревал с новой силой старый конфликт на тему того, кто главнее – бог или закон?
И Вильгельм уже видел, как расползается под его ногами пропасть, обнажая пылающие языки падения.
Леа оставался подле короля, но понимал, что нужно что-то предпринять. Он случайно встретил главу торговой гильдии – Альбера – человека толстого, богатого и умного. И, заобщавшись с ним, получил весьма непрозрачный намек на существование заговора, который должен был свести не Вильгельма с трона, а…
-К черту всякий трон, - раскрывал Альбер ему позже. – Народ сам в состоянии решать свою судьбу! Пусть у власти стоят лучшие, вопреки крови!
Леа эти речи пьянили. Но он умел не поддаваться.
-Вот ты, - заходил тогда Альбер с другой стороны, - без родословной. Я тоже. и многие из наших! Но они добились чего-то! А эти? Родились от нужного имени и все! Дороги открыты. Это ли справедливость?
Леа не сразу уступил, но уступил.
Леа не выступал открыто до самого решающего дня. Когда уже все было окончательно пройдено до точки невозврата, он обнажил свою сущность и принялся воевать против прежних своих хозяев с горячностью, доказывая народу и всем, кто сомневался, что заслуживает места в новом мире.
В новом правильном мире!
Ему удалось быть в первых рядах. Однако когда завязалась борьба, когда запылали пожары, когда полилась кровь, Леа вдруг понял еще кое-что: всем, кто идет впереди конец.
А хотелось пожить в новом мире!
И Леа, воспользовавшись своим умом и некоторыми давними тайнами, принялся стравливать между собою народных лидеров, чтобы они, борясь друг с другом, оставили в покое его, не тронули.
-Понимаешь, - говорил Леа Мэтту – молодому и амбициозному человеку, который единственный выступал за самую презираемую часть общества, которую другие мятежники не брали даже в расчет и это стало их ошибкой, - они никогда не дадут тебе слова! Ты – покровитель бедноты, ты защитник отбросов и они…такие же снобы, как был король и как всякие графы.
А тому же Альберу, что занимал в дни нового мира, дни еще неокрепшие, далеко не последнее место, говорил:
-Мэтт, защищающий права отбросов, опасен! Те, кого он защищает – преступники, проститутки, контрабандисты, нищета… что принесут они добродетельным гражданам?
Так Альбер, а вместе с ним и многие поддерживающие его лица, восстали против Мэтта.
-И стало их меньше! – хмыкнул Леа, которого не мучила совесть, потому что вопрос был в выживании.
А потом говорил опять жрецу Луала – Кеноту, что вовремя сменил сторону:
-Они не чтут Луала и Девять Рыцарей Его. они подменяют законы неба на законы книжные!
А законнице – Эде, что пришла из числа Дознавателей, вещал иначе:
-Эти жрецы желают забрать власть закона!
Но Эда была равнодушна к борьбе за власть. Она верила только в закон и с нею не сработало это, она возразила лишь:
-Если Кенот или кто-либо еще из жрецов нарушит закон, я отправлю их на казнь!
Но Кенота же задело и борьба между законом и богом заставила новый мир расколоться снова. А потом Леа стравил новые блоки и снова заговорил. В конце концов, рука мести добралась и до него и кто-то стал говорить уже против его имени, но тут…
Отвратительная удача! От разоблачения и падения Леа спасло то, что в грызне между собой, первые лидеры мятежа, что так желали перестроить мир, забыли совсем о конкуренции, о том, что не только они хотят власти и были сметены второй волною, вторым рядом…
Леа было тридцать пять лет, когда первая волна была разрушена и утоплена в крови, а он уцелел!
Леа было тридцать семь, когда он смирился окончательно: он больше не успевает. Да, странное дело, теперь его регулярно обставляли. Теперь с ним не считались, он не успевал уследить за всем. Силы покидали его стремительно.
Чтобы не быть опозоренным, Леа удалился прочь от кипящей столицы в провинцию. Но и в провинции многие помнили его еще по столичным делам, а потом приняли его без одобрения.
Леа было тридцать девять, когда он совершил последний обратный шаг и оказался в Луалом забытой деревеньке, почти такой же, из которой пришел когда-то. И здесь он с ужасом осознал, что несмотря на скорое свое выдвижение, и выживание, остался одинок.
Он ни разу не влюблялся и, ни разу не позволял себя любить.
У него не было друзей, так как всегда думал о выгоде от знакомства и легкие сентиментальные выходки, проходящие периодами, были ничтожными.
Оставшись без деятельности, он стал угасать и никак не мог понять, почему это происходит именно с ним. тогда Леа завел собаку – из числа охотничьих гончих. Назвал ее просто и лаконично – Друг, и гулял с нею часами, разговаривал, вызывая насмешки и косые взгляды у измученного строительством нового мира народа.
-Понимаешь, Друг, - говорил Леа, - я выжил, но что я имею? Деньги? Они мне так и не нужны. Слава? Она легко проходит. Я выжил, а потом слава моих славных дней меркнет. Это имя Альбера еще гремит. Это имя Мэтта еще повторяет презренная часть общества.
Друг спешил за своим хозяином и слушал его голос.
-А я, - заговаривал в иной раз Леа, - выживал, выживал, да не выжил! Вот что у меня было? Работа? Да. И что же? к чему она привела, а, Друг?
Друг шумно вздыхал.
-Даже та девчонка, Эда, - Леа тянуло на размышления, которые он годами носил в себе и теперь стремился выложить хоть кому-то, - она законницей была, несчастная, втянутая… а все же? красиво же погибла?
Друг, угадав какую-то мысль, тявкнул.
-Красиво, не спорь, - возражал Леа. – Она же из Дознания. Да втянули ее в заговор, она страдала, да потом полюбила одного из нас. Любила Эда этого Ронана как безумная, и он тоже… а потом ей пришлось вынести ему приговор, потому что он нарушил закон. Закон, за который сам боролся.
Накрапывало. Другу не нравилось, что на его шерсть падают тяжелые капли, но он покорно шел за своим человеком, а Леа не замечал дождя.
-И что же? Эда даже не вздрогнула, когда приговор его подписала. Сама! Рука не дрогнула, ибо был он в ее глазах уже мертв. А потом и сама она… подставили, конечно. Но погибла красиво! От своего же закона. Красиво, а?
Друг шел рядом с Леа и шумно вздыхал, не понимая, чего от него хотят, но шумно выражая участие.
-Или Вильгельм. Его Величество! Плохо кончил, но все же, верил до конца, что дочери его правление сдержат, а они…набожная…
Леа поморщился, не желая вспоминать кошмар самых кровавых дней.
-В общем, Друг, не уберегли они. А все же! что-то было в них, что-то большее, чем есть во мне, хоть и померли они! И дочки эти, и король, и жрецы, и дознаватели и мятежники! А все же, было в них…во мне же этого совсем нет. Я пережил их всех, а вроде бы мертвее, чем они. Их помнят, а меня нет.
Друг снова шумно вздохнул. Леа остановился прямо посреди деревенской улицы и запрокинул голову вверх, подставляя серое лицо под капли дождя. Он не чувствовал себя живым очень давно. А думая об этом, понимал, что никогда и не был живым. Просто существовал зачем-то.
Сколько он так стоял и о чем думал, одному Луалу известно. В себя он пришел только услышав жалобное поскуливание свернувшегося у ног Друга. Собака мерзла. Собака хотела есть и боялась этого мраморного хозяина.
Леа же, вернувшись из своих мыслей, понял, что конечности его онемели от ветра и сам он голоден.
-Госпожа, - Леа проникновенно взглянул в глаза Знатной Даме, отвечая ей так, как давно уже выучился, балансируя на всех гранях сразу, - вы, при вашем опыте и уме, должны были прекрасно понять, что деньги – это еще не все.
-Чего же вы хотите? – Знатная Дама нахмурилась для порядка, но в душе просветлела – переговоры идут в нужную сторону!
-Деньги вы можете вовсе оставить себе, - продолжал Леа, - я хочу подняться выше… выше этого графа. Я хочу служить в столице.
-Наглец! – вспыхнула Знатная Дама. – Вы – наглец! Вы…
Но она осеклась, подумав вдруг, что вообще-то неплохо иметь присмотр за своим старшим братом – Герцогом, который был известным кутилой в столице присмотр.
-Хорошо, я сделаю, что в моих силах! – казалось, что ей тяжело далось это решение, но на деле – все сложилось куда легче.
-Благодарю, госпожа! – ответил Леа.
В следующий же вечер он без труда выкрал из шкатулки графа Шевера одно из писем Алейне и передал его Знатной Даме. Знатная Дама с удовольствием закатила скандал, разорвала помолвку своей дочери и ославила графа на всю землю. Пока же граф пытался понять, как вообще дошло до этого и остановить бунтующее и визжащее в радости от чужого провала общество, Знатная Дама взяла Леа за руку и увезла в своей карете, знакомить с братом – Герцогом.
В карете она взяла с Леа честное слово, что он будет за определенное вознаграждение сообщать ей обо всем, чем занимается Герцог. Леа обещал. Прислушиваясь же к себе, он чувствовал, что не испытывает никакой вины перед графом, жалеет лишь о том, что не успел перечитать до конца одну из понравившихся ему книг.
А совесть молчала.
Зато не молчала Знатная Дама, раз за разом повторяя о том, как важно сообщать ей о делах брата.
-Он просто кутила! Другие могут воспользоваться его доверчивостью и ославить имя…имя нашего дома!
***
Герцог принял своего нового слугу легко и весело. А когда Знатная Дама попрощалась и отбыла, Леа честно признался ему, что подкуплен ею, чтобы шпионить. Герцог ему понравился – молодой, обаятельный, веселый, полный энтузиазма и шутовства.
И Герцог сначала захохотал, а потом посерьезнел и сказал:
-Молодец, что не скрыл. Не забуду.
От Герцога вообще не было хлопот. Он где-то ходил, разъезжал и праздновал. Веселье, мотовство, сборища и дуэли – этот человек брал от жизни все то, что можно взять. И на следующие два года, пока Леа, пользуясь именем своего нового хозяина, заводил знакомства, наступил мир.
А потом Герцог вступил в неприятность. Неприятность заключилась в том, что он по неосторожности заделал бастарда какой-то служанке, и та не желала об этом молчать. Герцог был на пороге выгодного брака и нервничал, боясь выхода этой истории на свет. Леа, наблюдал за ним, а потом предложил:
-Доверьтесь мне, господин!
-Что? – Герцог в ужасе взглянул на слугу. – Тебе?
-Я честно сказал вам, что меня приставили к вам шпионить. Почему вам не довериться мне, если я был честен?
-Ну-ну…- хмыкнул Герцог.
Однако в этом «ну-ну» было разрешение к действию. И Леа легко решил эту ситуацию, сплавил без шума девицу в монастырь на самом дальнем участке королевства, где она стала матерью. Ребенка забрали и отдали в услужение в другой далекий храм к жрецам Луала, где его приняли…
Разлучив мать и дитя с ловкостью, в таинстве и без шума, Леа заслужил удивление Герцога.
-Ловко!
-Благодарю, господин…- кивнул Леа.
-Не забуду, - пообещал Герцог.
-Вы уже так говорили, мой господин. Пора расплачиваться, вам не кажется?
Герцог нахмурился:
-Сколько ты хочешь?
-Хочу поступить на службу к королю…в какое-нибудь министерство.
-Абсурд! – захохотал Герцог. – Там только с родословной и…
-Ваша родословная сейчас продолжается в Северном монастыре, под сенью жрецов Луала и Девяти Рыцарей его! – Леа было семнадцать и он точно знал, что никогда не будет склоняться больше перед каким-то герцогом или графом. Ему хотелось большего. Его манил двор.
Герцог, боясь опасного слуги, тотчас нашел возможность. Оказалось, что родословная и не очень важна. Так Леа оказался на посту низшего чиновника под началом Министра Торговли.
Но он, вступив в должность, написал быстрое и тайное письмо Знатной Даме, рассказав ей о ребенке и девушке, спрятанных в разных монастырях. Совести в нем особенно не было, но он почувствовал, что должен сделать что-то хорошее, чтобы попробовать жить так, как живут другие люди.
Он вдруг начал догадываться, что далек от других людей. В нем не было сомнений и мук, в нем не было переживаний и ничего, кроме странного желания идти вверх.
***
А при дворе восхождение оказалось долгим. Леа переходил из министерства в министерство, взрослея, укрепляясь в своем уме и природной интуиции. Он становился нужным человеком, решал вопросы и проблемы, которые не касались его, но могли быть использованы им как оружие в дальнейшем. Правда, проблемы были в начале мелкими – ну, подумаешь, бастарды, неуемные любовницы, долги…
Но он обзаводился должниками. При этом, не впадал в долг сам. Странное дело, но у него не получалось ни влюбиться, ни завести друзей. Леа оставался одиноким, сплетая вокруг себя мир, сеть, словно бы паучью, где он знал о слабых местах своего окружения, а они про его слабости нет.
Впрочем, Леа и сам не знал про свои слабости. Любовницы надоедали ему. В работе он все распределял так, что упрекнуть именно его было не за что. В питье был умеренным, в карты не играл, нигде не состоял в подозрительных заговорах и вообще – вел серую жизнь.
В конце концов, имена эта серость и сделала его тем, кем он становился день за днем. Недели складывали месяца, а те сплетали годы, а Леа становился умнее, коварнее и хитрее. Порою он видел, что кто-то, похожий на конкурента, растет рядом, но не уничтожал этого соперника, а просто…
Становился другом. А потом проникал в слабые места и делал должником. Таким образом, Леа имел некоторую власть, но не останавливался и шел снова и снова. Против него не плели интриги, потому что за ним не было той власти, чтобы мараться, да и был этот человек полезным. Он помогал всем, и все тайны хранил в себе, не зная еще, что именно ему пригодиться…
Меняя министерства и должности, он рос годами. Вокруг появлялись новые лица и кто-то быстро возносился, и также быстро падал, а Леа оставался. Он мог бы тоже расти быстрее, но усвоил, что быстрый взлет карается быстрым падением, а падать Леа не хотел.
Были разные ситуации, когда Леа был на грани провала, но тогда отсутствие слабостей - удерживало его. нечем было крыть! Разве что, убить его самого? Но тогда…
Тогда исчезнет человек, который так необходим. Он серый, но это не значит, что он ничтожный. Он скрытный, но не тень.
Так прошло тринадцать лет.
***
Король Вильгельм не мог держать власть такой же железной рукой, как и его предки. Если честно, и отец Вильгельма тоже не мог и страна перешла к юному королю уже в разрушающемся виде. Проблема была в том, что у Вильгельма было две дочери и не было ни одного сына. На дочерей надежды не было – одна слишком жесткая, другая – набожная. Да и женщины у власти вызывали опасение у двора. И поползли шепоты.
И в народе было также. Разрушения от бунтов, восстаний – мелких еще, но опасных, ширились. Где-то голод заставлял крестьян требовать с оружием хлеба у власти, где-то разливалась река, где-то лютовали пожары…
Леа чувствовал как усиливается шелест по углам, как стекленеют взгляды советников и министров короля и как хмурится сам король. Даже Высший жрец Луала – Кенот теперь качал головою, когда Вильгельм уверял всех вокруг, что все еще хорошо. А среди советников тоже были расколы. Кто-то уезжал, кто-то говорил об усилении военного режима, кто-то выступал за уступки народу. Между жрецами Луала и Девяти Рыцарей Его и Дознанием – органом, что разоблачал преступников королевства, назревал с новой силой старый конфликт на тему того, кто главнее – бог или закон?
И Вильгельм уже видел, как расползается под его ногами пропасть, обнажая пылающие языки падения.
***
Леа оставался подле короля, но понимал, что нужно что-то предпринять. Он случайно встретил главу торговой гильдии – Альбера – человека толстого, богатого и умного. И, заобщавшись с ним, получил весьма непрозрачный намек на существование заговора, который должен был свести не Вильгельма с трона, а…
-К черту всякий трон, - раскрывал Альбер ему позже. – Народ сам в состоянии решать свою судьбу! Пусть у власти стоят лучшие, вопреки крови!
Леа эти речи пьянили. Но он умел не поддаваться.
-Вот ты, - заходил тогда Альбер с другой стороны, - без родословной. Я тоже. и многие из наших! Но они добились чего-то! А эти? Родились от нужного имени и все! Дороги открыты. Это ли справедливость?
Леа не сразу уступил, но уступил.
***
Леа не выступал открыто до самого решающего дня. Когда уже все было окончательно пройдено до точки невозврата, он обнажил свою сущность и принялся воевать против прежних своих хозяев с горячностью, доказывая народу и всем, кто сомневался, что заслуживает места в новом мире.
В новом правильном мире!
Ему удалось быть в первых рядах. Однако когда завязалась борьба, когда запылали пожары, когда полилась кровь, Леа вдруг понял еще кое-что: всем, кто идет впереди конец.
А хотелось пожить в новом мире!
И Леа, воспользовавшись своим умом и некоторыми давними тайнами, принялся стравливать между собою народных лидеров, чтобы они, борясь друг с другом, оставили в покое его, не тронули.
-Понимаешь, - говорил Леа Мэтту – молодому и амбициозному человеку, который единственный выступал за самую презираемую часть общества, которую другие мятежники не брали даже в расчет и это стало их ошибкой, - они никогда не дадут тебе слова! Ты – покровитель бедноты, ты защитник отбросов и они…такие же снобы, как был король и как всякие графы.
А тому же Альберу, что занимал в дни нового мира, дни еще неокрепшие, далеко не последнее место, говорил:
-Мэтт, защищающий права отбросов, опасен! Те, кого он защищает – преступники, проститутки, контрабандисты, нищета… что принесут они добродетельным гражданам?
Так Альбер, а вместе с ним и многие поддерживающие его лица, восстали против Мэтта.
-И стало их меньше! – хмыкнул Леа, которого не мучила совесть, потому что вопрос был в выживании.
А потом говорил опять жрецу Луала – Кеноту, что вовремя сменил сторону:
-Они не чтут Луала и Девять Рыцарей Его. они подменяют законы неба на законы книжные!
А законнице – Эде, что пришла из числа Дознавателей, вещал иначе:
-Эти жрецы желают забрать власть закона!
Но Эда была равнодушна к борьбе за власть. Она верила только в закон и с нею не сработало это, она возразила лишь:
-Если Кенот или кто-либо еще из жрецов нарушит закон, я отправлю их на казнь!
Но Кенота же задело и борьба между законом и богом заставила новый мир расколоться снова. А потом Леа стравил новые блоки и снова заговорил. В конце концов, рука мести добралась и до него и кто-то стал говорить уже против его имени, но тут…
Отвратительная удача! От разоблачения и падения Леа спасло то, что в грызне между собой, первые лидеры мятежа, что так желали перестроить мир, забыли совсем о конкуренции, о том, что не только они хотят власти и были сметены второй волною, вторым рядом…
Леа было тридцать пять лет, когда первая волна была разрушена и утоплена в крови, а он уцелел!
***
Леа было тридцать семь, когда он смирился окончательно: он больше не успевает. Да, странное дело, теперь его регулярно обставляли. Теперь с ним не считались, он не успевал уследить за всем. Силы покидали его стремительно.
Чтобы не быть опозоренным, Леа удалился прочь от кипящей столицы в провинцию. Но и в провинции многие помнили его еще по столичным делам, а потом приняли его без одобрения.
Леа было тридцать девять, когда он совершил последний обратный шаг и оказался в Луалом забытой деревеньке, почти такой же, из которой пришел когда-то. И здесь он с ужасом осознал, что несмотря на скорое свое выдвижение, и выживание, остался одинок.
Он ни разу не влюблялся и, ни разу не позволял себя любить.
У него не было друзей, так как всегда думал о выгоде от знакомства и легкие сентиментальные выходки, проходящие периодами, были ничтожными.
Оставшись без деятельности, он стал угасать и никак не мог понять, почему это происходит именно с ним. тогда Леа завел собаку – из числа охотничьих гончих. Назвал ее просто и лаконично – Друг, и гулял с нею часами, разговаривал, вызывая насмешки и косые взгляды у измученного строительством нового мира народа.
-Понимаешь, Друг, - говорил Леа, - я выжил, но что я имею? Деньги? Они мне так и не нужны. Слава? Она легко проходит. Я выжил, а потом слава моих славных дней меркнет. Это имя Альбера еще гремит. Это имя Мэтта еще повторяет презренная часть общества.
Друг спешил за своим хозяином и слушал его голос.
-А я, - заговаривал в иной раз Леа, - выживал, выживал, да не выжил! Вот что у меня было? Работа? Да. И что же? к чему она привела, а, Друг?
Друг шумно вздыхал.
-Даже та девчонка, Эда, - Леа тянуло на размышления, которые он годами носил в себе и теперь стремился выложить хоть кому-то, - она законницей была, несчастная, втянутая… а все же? красиво же погибла?
Друг, угадав какую-то мысль, тявкнул.
-Красиво, не спорь, - возражал Леа. – Она же из Дознания. Да втянули ее в заговор, она страдала, да потом полюбила одного из нас. Любила Эда этого Ронана как безумная, и он тоже… а потом ей пришлось вынести ему приговор, потому что он нарушил закон. Закон, за который сам боролся.
Накрапывало. Другу не нравилось, что на его шерсть падают тяжелые капли, но он покорно шел за своим человеком, а Леа не замечал дождя.
-И что же? Эда даже не вздрогнула, когда приговор его подписала. Сама! Рука не дрогнула, ибо был он в ее глазах уже мертв. А потом и сама она… подставили, конечно. Но погибла красиво! От своего же закона. Красиво, а?
Друг шел рядом с Леа и шумно вздыхал, не понимая, чего от него хотят, но шумно выражая участие.
-Или Вильгельм. Его Величество! Плохо кончил, но все же, верил до конца, что дочери его правление сдержат, а они…набожная…
Леа поморщился, не желая вспоминать кошмар самых кровавых дней.
-В общем, Друг, не уберегли они. А все же! что-то было в них, что-то большее, чем есть во мне, хоть и померли они! И дочки эти, и король, и жрецы, и дознаватели и мятежники! А все же, было в них…во мне же этого совсем нет. Я пережил их всех, а вроде бы мертвее, чем они. Их помнят, а меня нет.
Друг снова шумно вздохнул. Леа остановился прямо посреди деревенской улицы и запрокинул голову вверх, подставляя серое лицо под капли дождя. Он не чувствовал себя живым очень давно. А думая об этом, понимал, что никогда и не был живым. Просто существовал зачем-то.
Сколько он так стоял и о чем думал, одному Луалу известно. В себя он пришел только услышав жалобное поскуливание свернувшегося у ног Друга. Собака мерзла. Собака хотела есть и боялась этого мраморного хозяина.
Леа же, вернувшись из своих мыслей, понял, что конечности его онемели от ветра и сам он голоден.
