Будем танцевать с тобой на выпускном?
На третьи сутки Инна перестала скучать по свету. Свет приносил с собой только плохое. Впрочем, и в темноте не было ничего хорошего, кроме одиночества.
Матрас, на котором она спала, пах пылью и ещё чем-то неприятным, затхлым, похожим на запах задохнувшегося мокрого полотенца. Иногда Инне хотелось посмотреть на него, изучить, нет ли на нём пятен крови – но в полнейшей темноте сделать это было невозможно.
Кроме матраса здесь ещё стояло ведро – вместо туалета – и всё. Окон не было, только дверь, которая открывалась всего два раза в сутки.
Чувства голода Инна давно не испытывала, хотя последний раз ела три дня назад, в школе. А вот пить хотелось – пить ей давали только там, на свету, и кружка ледяной воды ненадолго помогала утолить жажду.
Наверное, лучше бы и не было этой воды. Быть может, всё кончилось бы быстрее?
Будем танцевать с тобой на выпускном?
Сколько времени сейчас там, наверху? Они сказали, что придут на рассвете. Сколько прошло часов?
Она прислушалась. Наверху стояла тишина. Перед тем, как за ней приходили, Инна слышала глухой шум над головой, приглушённые голоса, смех. Сердце в такие моменты словно корочкой льда покрывалось, и кожа холодела, и пальцами в матрас Инна вцеплялась так, что он почти трещал.
Интересно, лежал ли на нём кто-нибудь до неё? Какая-то другая девушка?
Другая лапочка.
Они так называли её – лапочка. Так, и больше никак. «Приподнимись чуть-чуть, лапочка», «Ножки пошире, лапочка», «Глубже, глубже глотай, лапочка», «Громче стони, громче, лапочка»…
Инна ненавидела это слово не меньше, чем них самих.
Будем танцевать с тобой на выпускном?
Их было трое. Они называли друг друга по именам и не скрывали лиц никогда, кроме моментов съёмок. Тогда они надевали маски.
Инна называла их первый, второй и третий. Первый явно был главный – здоровый, широкий в плечах, с татуировками на обеих руках и запахом чеснока изо рта. Даже его сперма, казалось, отдавала чесноком.
Второй был худой, длинный и тощий, как палка. Он постоянно курил, и кожа его, особенно пальцы, воняли табаком. Он единственный, когда Инна не соображала, что от неё хотят, бил её по лицу. Один раз из носа у неё пошла кровь, и первый сказал: «Не порть личико, а то я тебе **ало оторву. Хочешь бить – бей по заднице».
Они били её все – Инна не очень понимала, зачем, - и ягодицы горели так, что лежать она могла уже только на боку.
Третий был невысокий, но крепкий, он легко удерживал Инну на весу. И говорил он намного меньше первого и второго – молча делал то, что надо. Он же был и оператором – чаще стоял у камеры, чем участвовал.
Их лица и тела навсегда отпечатались у Инны в памяти.
Будем танцевать с тобой на выпускном?
Интересно, в каком платье будет Аня? Последний раз, когда Инна говорила с ней, она всё смеялась, что не может выбрать – розовое или голубое. Купила оба, а выбрать, какое лучше, не может.
На Инне сейчас была одна только ночная рубашка, которую стаскивали с неё перед съёмкой. И надевали опять уже после того, как всё заканчивалось – вели в душ, где Инне нужно было смыть с себя потоки липкой спермы, надевали рубашку, давали кружку ледяной воды и вновь запирали здесь, в подвале.
Розовое, голубое… У Инны платье было бело-жёлтым, как ромашка. Увидит ли она его когда-нибудь?
Во рту стало горько. Она знала, что нет.
Будем танцевать с тобой на выпускном?
Исправит ли Гришка свою тройку по географии в аттестате? Единственная тройка в его практически безупречном аттестате… ох, как она его раздражала! Но географичка – сущая вредина. Гришка хотел пойти к ней вместе с их классной, Анной Михайловной. Интересно, сходил ли, исправили они эту тройку?
У Инны в аттестате были только пятёрки. Нет, золотой медали она не заработала, только отличные оценки и гордую мамину улыбку на последнем звонке.
Мама… бедная её мамочка… как она будет без неё, одна? Она ведь дышит Инной, живёт только ей, единственной дочерью. И мужчины рядом нет, и бабушка умерла пару лет назад… Кто поможет, кто утешит?
- Прости меня, мамочка, - прошептала Инна, глядя в окружающую её черноту абсолютно сухими глазами.
Будем танцевать с тобой на выпускном?
Она просто возвращалась из школы, просто шла по пустой улице. Рядом остановилась полицейская машина, и выглянувший оттуда сотрудник с улыбкой спросил, как проехать к центру города. Инна начала объяснять, но её перебили:
- Тебе в ту же сторону? Садись тогда, мы подвезём.
- Да, в ту же… - пробормотала она неуверенно.
- Садись-садись, не бойся. Заодно нам дорогу покажешь.
Зачем она села, зачем? Если бы это была обычная машина, никогда бы не села. Но полицейская…
Инна не знала, что так можно обманывать. И если она когда-нибудь выйдет отсюда, непременно всем расскажет, чтобы никто из девочек больше не попался так, как она.
Когда-нибудь выйдет… Господи, какие глупые мысли! Никогда она не выйдет из этого дома. Хотя они обещали, что не тронут её, вернут маме. Обещали – и ухмылялись. Инна сразу поняла – врут. Зачем им возвращать её? Чтобы сесть в тюрьму? Глупо, глупо верить…
Она и не верила. Ей просто очень сильно хотелось жить.
Будем танцевать с тобой на выпускном?
Поначалу было страшно и противно. Потом – только противно, но уже не страшно. Сил на страх совсем не осталось, осталась только тупая, ноющая боль во всём теле, особенно в анусе, и звенящая в ушах фраза, наполненная сожалением. Гришка говорил её радостно, с предвкушением, но в сознании Инны теперь всё перемешалось – и она слышала его голос, полный жалости, будто бы издалека.
Интересно, он вспомнит о ней на выпускном? А Аня – вспомнит ли? А через три года – будут ли они помнить её? Через пять, десять, пятнадцать лет?..
Как сложится их жизнь? Поступит ли Гришка на режиссёрский факультет, как мечтает? А Аня – на медицинский? Будет ли она педиатром, выйдет ли замуж, родит ли детей?..
Инна всхлипнула, и всхлип этот в тишине прозвучал оглушительно громко.
«Господи, пожалуйста. Пожалуйста, пусть у них всё будет хорошо. У мамы, у Гриши, у Ани. Пусть они будут счастливы. Пожалуйста!»
Бог молчал. Честно говоря, с тех пор, как Инна оказалась здесь, она начала сомневаться в том, что он действительно существует.
Если бы он существовал, разве он позволил бы делать с ней то, что делали они?
Будем танцевать с тобой на выпускном?
Думать про маму было невыносимо больно, но Инна не могла не думать. Мама – её самый родной человек, её лучшая подруга, её любимая мамочка… Хоть бы она никогда не узнала о том, что с ней случилось! Пусть лучше ждёт и надеется. Только бы она не узнала!
Они ведь умные, эти полицейские. Неважно, настоящие они или нет – они умные, раз продумали всё до мелочей… Они ведь не будут выбрасывать её тело туда, где его можно будет найти? Закопают поглубже. Так ведь удобнее. Нет тела – нет доказательств. И пусть, пусть они так и сделают! Чтобы мама никогда не узнала о том, как они её мучили. Чтобы не узнала, как больно ей было, как кровь текла между ног, а им было плевать – вытирали салфетками и продолжали дальше… Пусть мама никогда не узнает об этом, пусть!
«Господи, если ты есть… Пожалуйста! Пусть мама не узнает… ничего не узнает, ничего! Никогда!»
Бог молчал. Наверное, ему плевать на её просьбы.
Будем танцевать с тобой на выпускном?
Сначала, как всегда, зашагали над головой. Потом шаги раздались рядом с дверью, загремел замок – и в подвал ворвался свет. Инна зажмурилась – глаза зарезало.
- Выходи, - раздался голос третьего. – Завтракать будем.
- Завтракать? – хрипло переспросила Инна, поднимаясь с матраса. За эти дни её ни разу не кормили.
- Угу. Давай, лапочка, шевели лапками, - он хохотнул, пока Инна почти наощупь искала путь к двери.
Она открыла глаза через минуту и поняла, что оказалась на кухне. В широкое окно было видно лес, над которым вставало бело-жёлтое, как её выпускное платье, солнце, на столе дымилась кружка с чаем, лежали бутерброды с сыром и колбасой.
- Садись, - сказал третий, кивая на стул. – Ешь.
Инна тупо смотрела, как он садится сам и жадно принимается за бутерброды, оглушительно громко прихлёбывая чай. Её тошнило. Она вдруг вспомнила, что читала нечто подобное – о том, что перед казнью принято кормить заключённых.
- А где… остальные?
- Скоро будут. Отъехали, через полчаса вернутся. Ешь давай. Ты же давно не ела, а? Не хочешь?
- Нет. – Инна облизнула сухие губы, переводя взгляд на окно. – А можно… можно я лучше у окна постою? Рассвет красивый.
Третий равнодушно пожал плечами, вновь отхлёбывая чай.
- Да бога ради.
Бога… нет никакого Бога.
Инна подошла к окну.
Зелёная лужайка с сочной, яркой травой, залитая рассветным солнцем с кружащимися в нём пылинками. Полевые цветы – жёлтые лютики, голубые незабудки, белый и розовый клевер. Дорожка из гальки, ведущая в лес, и сам лес – вековые сосны ширины невероятной…
Наверное, там они её и закопают.
И всё это будет существовать и дальше. Уже без неё, без Инны. И солнце, и трава, и лес, и небо… А она будет лежать в земле и гнить.
И… нет, прости, Гришка…
«Не получится у нас с тобой потанцевать на выпускном…»
Инна опустила взгляд. Прямо перед ней, на подоконнике, лежал перочинный нож. Наверное, третий резал им колбасу и сыр для завтрака, а потом бросил здесь и забыл.
Инна облизнулась. Внутри полыхнуло яростной радостью, такой сильной, что она схватилась за рукоять и, чувствуя, как полыхает в груди, обернулась…
Третий сидел к ней спиной, склонившись над чашкой чая, и Инна, сделав быстрый шаг вперёд, вонзила нож в его загорелую шею.
Нож вошёл с трудом – не как в масло, скорее, как в картошку. Третий сразу захрипел, закашлялся, повернулся к Инне, вытаращив глаза, в которых она впервые за эти дни увидела страх, открыл рот – и оттуда хлынула кровь.
Инна улыбнулась. Её колотило от свирепого ликования зверя, случайно убившего своего охотника.
Третий протянул к ней руку, словно желая схватить и задушить, но кровь потекла теперь уже и из носа – и он, забулькав, словно уходящий под воду утопленник, рухнул на пол.
Будем танцевать с тобой на выпускном?
Будем?..
Будем?..
Будем?..
Инна медленно отвернулась к окну.
Солнце встало уже почти наполовину, ярко освещая своими лучами и лес, и траву, и Инну, и труп за её спиной. Солнцу всё равно, что освещать…
Может, и Богу всё равно? Он просто существует, как солнце, и больше ничего?
На дорожке, ведущей из леса, появилась полицейская машина, и Инна подумала, что вряд ли успеет найти ответ на этот вопрос.
Ну и пусть, пусть…
Теперь, когда на одного из них в этом мире стало меньше, ей будет чуть легче умирать.
Будем танцевать с тобой на выпускном?
Будем?..
Будем?..
«Прости, мама».
На третьи сутки Инна перестала скучать по свету. Свет приносил с собой только плохое. Впрочем, и в темноте не было ничего хорошего, кроме одиночества.
Матрас, на котором она спала, пах пылью и ещё чем-то неприятным, затхлым, похожим на запах задохнувшегося мокрого полотенца. Иногда Инне хотелось посмотреть на него, изучить, нет ли на нём пятен крови – но в полнейшей темноте сделать это было невозможно.
Кроме матраса здесь ещё стояло ведро – вместо туалета – и всё. Окон не было, только дверь, которая открывалась всего два раза в сутки.
Чувства голода Инна давно не испытывала, хотя последний раз ела три дня назад, в школе. А вот пить хотелось – пить ей давали только там, на свету, и кружка ледяной воды ненадолго помогала утолить жажду.
Наверное, лучше бы и не было этой воды. Быть может, всё кончилось бы быстрее?
Будем танцевать с тобой на выпускном?
Сколько времени сейчас там, наверху? Они сказали, что придут на рассвете. Сколько прошло часов?
Она прислушалась. Наверху стояла тишина. Перед тем, как за ней приходили, Инна слышала глухой шум над головой, приглушённые голоса, смех. Сердце в такие моменты словно корочкой льда покрывалось, и кожа холодела, и пальцами в матрас Инна вцеплялась так, что он почти трещал.
Интересно, лежал ли на нём кто-нибудь до неё? Какая-то другая девушка?
Другая лапочка.
Они так называли её – лапочка. Так, и больше никак. «Приподнимись чуть-чуть, лапочка», «Ножки пошире, лапочка», «Глубже, глубже глотай, лапочка», «Громче стони, громче, лапочка»…
Инна ненавидела это слово не меньше, чем них самих.
Будем танцевать с тобой на выпускном?
Их было трое. Они называли друг друга по именам и не скрывали лиц никогда, кроме моментов съёмок. Тогда они надевали маски.
Инна называла их первый, второй и третий. Первый явно был главный – здоровый, широкий в плечах, с татуировками на обеих руках и запахом чеснока изо рта. Даже его сперма, казалось, отдавала чесноком.
Второй был худой, длинный и тощий, как палка. Он постоянно курил, и кожа его, особенно пальцы, воняли табаком. Он единственный, когда Инна не соображала, что от неё хотят, бил её по лицу. Один раз из носа у неё пошла кровь, и первый сказал: «Не порть личико, а то я тебе **ало оторву. Хочешь бить – бей по заднице».
Они били её все – Инна не очень понимала, зачем, - и ягодицы горели так, что лежать она могла уже только на боку.
Третий был невысокий, но крепкий, он легко удерживал Инну на весу. И говорил он намного меньше первого и второго – молча делал то, что надо. Он же был и оператором – чаще стоял у камеры, чем участвовал.
Их лица и тела навсегда отпечатались у Инны в памяти.
Будем танцевать с тобой на выпускном?
Интересно, в каком платье будет Аня? Последний раз, когда Инна говорила с ней, она всё смеялась, что не может выбрать – розовое или голубое. Купила оба, а выбрать, какое лучше, не может.
На Инне сейчас была одна только ночная рубашка, которую стаскивали с неё перед съёмкой. И надевали опять уже после того, как всё заканчивалось – вели в душ, где Инне нужно было смыть с себя потоки липкой спермы, надевали рубашку, давали кружку ледяной воды и вновь запирали здесь, в подвале.
Розовое, голубое… У Инны платье было бело-жёлтым, как ромашка. Увидит ли она его когда-нибудь?
Во рту стало горько. Она знала, что нет.
Будем танцевать с тобой на выпускном?
Исправит ли Гришка свою тройку по географии в аттестате? Единственная тройка в его практически безупречном аттестате… ох, как она его раздражала! Но географичка – сущая вредина. Гришка хотел пойти к ней вместе с их классной, Анной Михайловной. Интересно, сходил ли, исправили они эту тройку?
У Инны в аттестате были только пятёрки. Нет, золотой медали она не заработала, только отличные оценки и гордую мамину улыбку на последнем звонке.
Мама… бедная её мамочка… как она будет без неё, одна? Она ведь дышит Инной, живёт только ей, единственной дочерью. И мужчины рядом нет, и бабушка умерла пару лет назад… Кто поможет, кто утешит?
- Прости меня, мамочка, - прошептала Инна, глядя в окружающую её черноту абсолютно сухими глазами.
Будем танцевать с тобой на выпускном?
Она просто возвращалась из школы, просто шла по пустой улице. Рядом остановилась полицейская машина, и выглянувший оттуда сотрудник с улыбкой спросил, как проехать к центру города. Инна начала объяснять, но её перебили:
- Тебе в ту же сторону? Садись тогда, мы подвезём.
- Да, в ту же… - пробормотала она неуверенно.
- Садись-садись, не бойся. Заодно нам дорогу покажешь.
Зачем она села, зачем? Если бы это была обычная машина, никогда бы не села. Но полицейская…
Инна не знала, что так можно обманывать. И если она когда-нибудь выйдет отсюда, непременно всем расскажет, чтобы никто из девочек больше не попался так, как она.
Когда-нибудь выйдет… Господи, какие глупые мысли! Никогда она не выйдет из этого дома. Хотя они обещали, что не тронут её, вернут маме. Обещали – и ухмылялись. Инна сразу поняла – врут. Зачем им возвращать её? Чтобы сесть в тюрьму? Глупо, глупо верить…
Она и не верила. Ей просто очень сильно хотелось жить.
Будем танцевать с тобой на выпускном?
Поначалу было страшно и противно. Потом – только противно, но уже не страшно. Сил на страх совсем не осталось, осталась только тупая, ноющая боль во всём теле, особенно в анусе, и звенящая в ушах фраза, наполненная сожалением. Гришка говорил её радостно, с предвкушением, но в сознании Инны теперь всё перемешалось – и она слышала его голос, полный жалости, будто бы издалека.
Интересно, он вспомнит о ней на выпускном? А Аня – вспомнит ли? А через три года – будут ли они помнить её? Через пять, десять, пятнадцать лет?..
Как сложится их жизнь? Поступит ли Гришка на режиссёрский факультет, как мечтает? А Аня – на медицинский? Будет ли она педиатром, выйдет ли замуж, родит ли детей?..
Инна всхлипнула, и всхлип этот в тишине прозвучал оглушительно громко.
«Господи, пожалуйста. Пожалуйста, пусть у них всё будет хорошо. У мамы, у Гриши, у Ани. Пусть они будут счастливы. Пожалуйста!»
Бог молчал. Честно говоря, с тех пор, как Инна оказалась здесь, она начала сомневаться в том, что он действительно существует.
Если бы он существовал, разве он позволил бы делать с ней то, что делали они?
Будем танцевать с тобой на выпускном?
Думать про маму было невыносимо больно, но Инна не могла не думать. Мама – её самый родной человек, её лучшая подруга, её любимая мамочка… Хоть бы она никогда не узнала о том, что с ней случилось! Пусть лучше ждёт и надеется. Только бы она не узнала!
Они ведь умные, эти полицейские. Неважно, настоящие они или нет – они умные, раз продумали всё до мелочей… Они ведь не будут выбрасывать её тело туда, где его можно будет найти? Закопают поглубже. Так ведь удобнее. Нет тела – нет доказательств. И пусть, пусть они так и сделают! Чтобы мама никогда не узнала о том, как они её мучили. Чтобы не узнала, как больно ей было, как кровь текла между ног, а им было плевать – вытирали салфетками и продолжали дальше… Пусть мама никогда не узнает об этом, пусть!
«Господи, если ты есть… Пожалуйста! Пусть мама не узнает… ничего не узнает, ничего! Никогда!»
Бог молчал. Наверное, ему плевать на её просьбы.
Будем танцевать с тобой на выпускном?
Сначала, как всегда, зашагали над головой. Потом шаги раздались рядом с дверью, загремел замок – и в подвал ворвался свет. Инна зажмурилась – глаза зарезало.
- Выходи, - раздался голос третьего. – Завтракать будем.
- Завтракать? – хрипло переспросила Инна, поднимаясь с матраса. За эти дни её ни разу не кормили.
- Угу. Давай, лапочка, шевели лапками, - он хохотнул, пока Инна почти наощупь искала путь к двери.
Она открыла глаза через минуту и поняла, что оказалась на кухне. В широкое окно было видно лес, над которым вставало бело-жёлтое, как её выпускное платье, солнце, на столе дымилась кружка с чаем, лежали бутерброды с сыром и колбасой.
- Садись, - сказал третий, кивая на стул. – Ешь.
Инна тупо смотрела, как он садится сам и жадно принимается за бутерброды, оглушительно громко прихлёбывая чай. Её тошнило. Она вдруг вспомнила, что читала нечто подобное – о том, что перед казнью принято кормить заключённых.
- А где… остальные?
- Скоро будут. Отъехали, через полчаса вернутся. Ешь давай. Ты же давно не ела, а? Не хочешь?
- Нет. – Инна облизнула сухие губы, переводя взгляд на окно. – А можно… можно я лучше у окна постою? Рассвет красивый.
Третий равнодушно пожал плечами, вновь отхлёбывая чай.
- Да бога ради.
Бога… нет никакого Бога.
Инна подошла к окну.
Зелёная лужайка с сочной, яркой травой, залитая рассветным солнцем с кружащимися в нём пылинками. Полевые цветы – жёлтые лютики, голубые незабудки, белый и розовый клевер. Дорожка из гальки, ведущая в лес, и сам лес – вековые сосны ширины невероятной…
Наверное, там они её и закопают.
И всё это будет существовать и дальше. Уже без неё, без Инны. И солнце, и трава, и лес, и небо… А она будет лежать в земле и гнить.
И… нет, прости, Гришка…
«Не получится у нас с тобой потанцевать на выпускном…»
Инна опустила взгляд. Прямо перед ней, на подоконнике, лежал перочинный нож. Наверное, третий резал им колбасу и сыр для завтрака, а потом бросил здесь и забыл.
Инна облизнулась. Внутри полыхнуло яростной радостью, такой сильной, что она схватилась за рукоять и, чувствуя, как полыхает в груди, обернулась…
Третий сидел к ней спиной, склонившись над чашкой чая, и Инна, сделав быстрый шаг вперёд, вонзила нож в его загорелую шею.
Нож вошёл с трудом – не как в масло, скорее, как в картошку. Третий сразу захрипел, закашлялся, повернулся к Инне, вытаращив глаза, в которых она впервые за эти дни увидела страх, открыл рот – и оттуда хлынула кровь.
Инна улыбнулась. Её колотило от свирепого ликования зверя, случайно убившего своего охотника.
Третий протянул к ней руку, словно желая схватить и задушить, но кровь потекла теперь уже и из носа – и он, забулькав, словно уходящий под воду утопленник, рухнул на пол.
Будем танцевать с тобой на выпускном?
Будем?..
Будем?..
Будем?..
Инна медленно отвернулась к окну.
Солнце встало уже почти наполовину, ярко освещая своими лучами и лес, и траву, и Инну, и труп за её спиной. Солнцу всё равно, что освещать…
Может, и Богу всё равно? Он просто существует, как солнце, и больше ничего?
На дорожке, ведущей из леса, появилась полицейская машина, и Инна подумала, что вряд ли успеет найти ответ на этот вопрос.
Ну и пусть, пусть…
Теперь, когда на одного из них в этом мире стало меньше, ей будет чуть легче умирать.
Будем танцевать с тобой на выпускном?
Будем?..
Будем?..
«Прости, мама».
