Случаи, когда ему удавалось победить короля, были удручающе редки. И тем ценнее тот факт, что отец не раздражался и не пытался переложить ношу обучения Римана на учителей, как и было принято в монарших семьях. Объяснял ошибки, подсказывал, как их можно исправить и… Находил новые, чтобы с тем же спокойным терпением оттачивать сыновье мастерство владения оружием. Наверное, подспудно Риман ожидал, что дела, которых у правителя всегда было в избытке, вот-вот положат конец их тренировкам, но этот день наступит только через несколько недель…
- Сколько ты хочешь взять кораблей сопровождения? – Его величество, отложив меч, устроился на полу, привалившись спиной к гобелену со сложной батальной сценой. Покосился на оставленное на столике у противоположной стены полотенце и смахнул пот со лба рукавом рубахи. Похоже, дурные привычки у них наследственные.
- Два. – Риман, как проигравший, сначала отнес оружие на стойку и только потом сел рядом с отцом, плечо к плечу. Пусть сражение и было тренировочным, мышцы приятно гудели, как после настоящего боя. Он с наслаждением потянулся, снимая напряжение с ноющих запястий. – Один это слишком мало, а три – небольшая армада. Боюсь, если я явлюсь в таком сопровождении, доказать, что намерения мирные, а целью является дипломатический визит, будет крайне сложно.
- Северяне и так не поверят в то, что мы не хотим конфликта, - король едва заметно качнул головой, задумчиво глядя в окно.
Деревьев, которые могли бы закрыть обзор, с этой стороны дворца не было, потому приходилось любоваться сгущающимися облаками. Пышные, белые, снизу они отливали сизым, как и всегда в это время года. Дальше, на плато, протянувшемся на многие дни пути к подножью гор, в это время уже довольно прохладно. В самих горах и вовсе лежит снег, но здесь, в мягком климате долины близ Кальдора, зима несла обильные дожди. И как только они станут реже, пора будет выдвигаться на север.
- Мы ведь не единожды пытались начать с ними переговоры, почему каждый раз попытки были обречены на провал?
- Вера. - Король Итар пожал плечами. – Для них мы такие же варвары, как и они для нас. Их общество держится на силе ярлов, которую доказывают в боях и походах, война в их крови. Для них воин, который добыл победу не в сражении, а за столом переговоров, слаб. Но времена меняются, с последней битвы вернулось слишком мало мужчин, не думаю, что в ближайшее время появится настолько удобное время для переговоров. Но твоё решение я одобряю, отправляться без должной охраны нельзя, но и идти небольшой армией тоже неправильно.
Риман запрокинул голову, прикрывая глаза. На душе было неспокойно. Да, было и предвкушение, и азарт, и понимание, что это не увеселительная прогулка, потому как от результатов его путешествия зависит многое. И дело не только в миссии на севере, которую нельзя провалить по ряду причин, но и в том, что он не может не вернуться. Он – наследник, и уже не важно, что Самир не достиг возраста посвящения в песках, никогда не случалось такого, чтобы духи благословляли больше, чем одного в поколении. Если бы он, Риман, не выдержал испытание в пустыне, тогда да, но принц доказал, что достоин престола, потому утратил право рисковать собственной жизнью.
То, что первенец королевской четы владеет даром, долгое время скрывали, но это не тот факт, который легко утаить. Да и отношение жриц было довольно показательным, потому сама идея посадить на трон чародея будоражила и вызывала нездоровые волнения. Конечно, после рождения Алиры, признанной величайшей ценностью храма, отношение стало совсем иным, от былой холодности не осталось и следа, и всё же годы отчуждения не прошли бесследно. Когда принц вернулся из песков, получив благословение, шепотки стихли, но не надолго. И пусть эта новость давно утратила остроту, закон, согласно которому кровь рода Ассандер не могла смешиваться с кровью магов, помнили многие. Были и предположения, что первенца королева родила не от мужа, и что зря она взяла в супруги пришлого, рождение сына с даром стало наказанием за своеволие… Теории и домыслы множились, король внимательно следил за ними, пресекая особо опасные, но в целом спокойно воспринимал устное народное творчество, и слухи начали затухать сами собой.
Отец и сын молчали, солнце клонилось к земле, а потом и вовсе пропало, затянутое тучами. В вязкой духоте прозвучал далекий раскат грома.
- Я боюсь ошибиться, - принц говорил тихо, будто слова эти предназначались не отцу, а самому себе. – Подвести вас и Гарет. Я не дипломат, и ставить меня во главе посольства…
- Да, способности к магии придется скрывать.
- Первый же встреченный шаман рассмотрит во мне чародея.
- Тогда не скрывать, но и открыто не демонстрировать. – Его величество, вздохнув и тряхнув головой, поднялся. – Что касается страха подвести семью и родину… Я правлю больше двадцати лет и до сих пор боюсь ошибиться. И считаю, что это не плохо, король, всегда уверенный в правильности своих действий, это тиран. Удобно, меньше проблем и сомнений, но это не то, чего я бы хотел для своей страны.
Риман тоже поднялся, потянулся всем телом, позволив себе прогнать дар по жилам. Тот отозвался ласковым потоком пламени, слизнувшим усталость с мышц, огненным змеем свернувшимся в сердце, ожидая, когда маг утратит самоконтроль, чтобы выжечь дотла не только тело носителя, но и всех вокруг. Минуло восемь лет с тех пор, как магистр Эйдал окончательно снял с принца блокирующие браслеты, признав за учеником право самому управлять магией, равно как и нести ответственность за проявления собственной несдержанности. Доверием наставника Риман дорожил, потому неукоснительно соблюдал все правила безопасности.
И в этом тоже была одна из причин тревоги – соленая вода блокирует большинство плетений, на корабле он окажется едва ли сильнее начинающего чародея. Нет, полностью способности к магии не утратит, но будет изрядно ослаблен. Пусть одним из этапов подготовки было временное блокирование сил, которое ощущается неподъемными оковами на руках и ногах, тренировка это одно, а отправляться в подобное путешествие, будучи ограниченным в применении дара – совсем другое. Но не трудности и возможные опасности тревожили наследника.
Отец подтвердил его мысли:
- Я знаю, ты не можешь отказаться от испытания, просто помни – если что-то пойдет не так, война может начаться на сотню лет раньше, чем этого можно было бы ожидать.
Стынь вымораживала дыхание, от неё склеивались ресницы, а глаза застил пар при каждом выдохе. И сердце в груди словно спотыкалось, замирая на миг, чтобы потом начать биться отчаянно и суматошно, будто в попытке разогнать кровь по мерзнущему телу.
Крупные белесые звезды висели прямо над головой, но сил посмотреть на них не было. Вернее, даже не сил, а времени. Приходилось вглядываться в темноту, чтобы не сойти с дорожки, не оставить лишний след. Пусть снег смерзся каменным настом, но сверху его припорошило тонким слоем изморози, последними крохами влаги, выжатой из воздуха лютым морозом. Да и путь этот она могла пройти даже с закрытыми глазами, от зрения в ночи мало толку, но продолжала исправно всматриваться в темноту, чутко замирая при малейшем подозрительном шуме. Но сквозь собственное надсадное дыхание слышалось только далекое уханье совы.
В особо суровые зимы зверьё, влекомое ароматами жилья, подходило слишком близко. И пусть опасность для тех же волков была ничуть не меньше, чем для людей – теплые шкуры неплохо спасают от мороза не только их законных носителей, но и накинувшего мех на плечи человека, - выходить за пределы деревни по одному желающих было немного. Совсем другое дело – шаман. Если кого и удивит, что тот в подобное время вышел за стену, окружающую деревню, спрашивать, зачем ему это понадобилось, не станут. И окликнуть не рискнут. Даже просто случайно отвлечь побоятся, этим она и пользовалась.
Предрассветное время выдалось особенно суровым, пусть этот рассвет настанет ещё и не скоро. Лишь через несколько дней солнце начнет показываться краешком над ломкой линией горизонта, расчерченной черными верхушками елей на фоне темной синевы с брызгами звезд. Прошло больше десяти дней, как светило ушло за кромку неба, усилив и без того лютые холода.
А пока стволы с трудом различимых в обманчивом сумраке деревьев потрескивали и едва слышным гулом жаловались друг другу на мороз. Широкие лапы, почти прижатые к земле наметенными сугробами, казались скрюченными когтями притаившихся чудовищ, но выбора не было, приходилось стискивать зубы и идти к заливу.
Пальцы на ногах, бережно укутанные в теплую шерсть и меха, начали замерзать, и девушка ускорила шаг, пытаясь согреться движением. Потуже стянула края капюшона, не давая холоду скользнуть внутрь, забрать ледяным дыханием хрупкое человеческое тепло. В огромной дедовой шубе, слишком широкой в плечах и длинной, так что полы волочились по земле, она едва переставляла ноги, упрямо пробираясь в темноту. Нашитые на густой медвежий мех костяные фигурки глухо постукивали, словно следом шел кто-то с посохом. От этого желание оглянуться было почти нестерпимым, но она упрямо смотрела только вперед.
Ещё несколько поворотов, и покажется ровная гладь воды, скованная настолько толстым и плотным льдом, что тверже скал, устремляющихся от берега вглубь суши. Они наползали в воду, будто пытаясь вытеснить море подальше, отвоевать у него ещё немного земли. И высокие ели, покрывающие гору, словно мох старые валуны, теснились нетерпеливыми захватчиками, но… Море сильнее, хитрее, разрушительнее. И терпеливее. Мудрее. Оно веками подмывало гранит скал, исподволь разрушая подножья гор. Оно манило Линискеа, и сопротивляться зову не было никакой возможности.
Последние несколько дней были особенно тяжелыми, непонятная тоска сжимала грудь так, что было трудно дышать, ночами же снились кошмары, в которых её захлестывала вода, утягивала на дно, а когда Кеа пыталась выплыть, поверхность тут же затягивалась коркой льда, чистого и совершенно прозрачного. Сквозь него видно было, как угрюмо качает головой дед, глядя на полынью, в которой сгинула внучка, и сколько она не стучала в такую хрупкую, но неразрушимую преграду, так и не могла расколоть её. Кровь с разбитых рук смешивалась с водой, алыми лентами обвивала тонущую девушку и застывала складками траурного одеяния, не хуже цепей приковывая к дну.
Она просыпалась с глухими криками, чувствуя в горле вкус соли и крови, и Акку, старая служанка, которая постоянно брюзжала и норовила уколоть насмешливыми словами, поила горячим козьим молоком, сдобренным медвяными травами, и шептала заговор от духов, терзающих молоденькую госпожу. Хотя, какая из неё госпожа… Так, приблудыш, нажитый сыном старого шамана от гулящей девицы. И когда Кеа, проснувшись и поняв, что это было сон, немного успокоилась, Акку так ей и сказала. Наверное, чтобы девушка не решила, что те же духи подменили старую склочницу.
Подумав об этом, Линискеа торопливо изобразила жест, отводящий злые силы, и ускорила шаг. Меховая пола шуршала позади, будто хвост, а капюшон упал на глаза, загородив и без того почти неразличимую тропинку. Этого хватило, чтобы оскользнуться на покрытом изморозью валуне и почти кувырком выкатиться на берег. Варежка с левой руки слетела, и Кеа, с трудом передвигаясь на четвереньках, вслепую вытянула её вперед, надеясь, что до воды уже недалеко. Потому что сил подняться не осталось.
Море было там. Оно будто кипятком ошпарило кончики пальцев, но через мгновение перестало терзать нежную кожу холодом. Вместо этого ласковым дыханием матери прильнуло к подушечкам, а потом потянуло что-то из глубины её тела. То самое, что звало и тосковало, наполняло яростью и желанием отбросить разумную предосторожность, и Линискеа до крови закусила губу, чтобы не закричать от сладкой муки. Лёд под ладонью менялся, он сминался будто глина в руках умелого гончара, податливый и послушный её воле. Глухо зарокотало вдали, треск лопающихся смерзшихся пластов воды, стонущих от разрывающей их силы, звучал, словно плачь. Загрохотали камни, осыпавшиеся с утеса, что нависал над входом в залив, эхо их падения подхватил ветер, разнес в темноте погребальной песней…
Она опомнилась, когда начали замерзать колени. Дрожали руки, слезились глаза, но на душе, несмотря на ещё более усилившуюся усталость, стало светло. И легко. Хотелось смеяться и плакать, будто залпом выпила чарку крепкого пива. Такое ей подал Олис на празднике урожая, и при воспоминании об этом кровь до сих пор приливала к щекам. Пусть Кеа успела сделать только пару глотков, когда её окрикнул дед, взглядом велев опустить чашу, но впечатлений хватило на несколько месяцев.
Девушка тяжело поднялась, озираясь в поисках потерянной варежки, и, подобрав её, медленно побрела обратно. Теперь не пугали ни тени во мраке леса, ни то, что кто-то может её увидеть. Не увидят. Скорее всего, часовые на квадратной башне над главными воротами, услышав шум из леса, будут старательно отводить глаза, чтобы даже краем их не посмотреть на возвращающегося из темноты шамана. А утром слухи и сплетни разнесутся по всей деревне, и досужие кумушки за рукоделием будут шепотом обсуждать, делать предположения – что же понадобилось старому Пааво в лесу в такое время?
Линискеа приблизилась к высокой стене из плотно пригнанных толстых бревен, щерящихся в ночь заостренными кольями, но головы не подняла. Даже не от того, что боялась быть узнанной, но от навалившейся сонливости. Подошвы сапог из плотной дубленой кожи неслышно скользили по утрамбованному снегу, а шуба тут же заметала малейшие след подошв.
Кроме главных ворот были ещё одни, и они не охранялись. Но мало находилось смельчаков, готовых попробовать войти через скромную неприметную калитку с начертанной на ней рогатой руной. Она была белой и чуть светилась в темноте, и лишь кое-где это свечение приглушалось. Там, где дед недрогнувшей рукой втер капли крови покровителя рода. Говорят, тот медведь был силен и свиреп, и битва с хозяином леса длилась долго, но Пааво вышел из неё победителем. Сожженные кости тотема и нанесенные его кровью руны уже много лет исправно оберегали селение от бед, так что не зря гигант отдал свою жизнь. А шаман смиренно и с гордостью носил его отметины – левую щеку пересекали три глубоких неровных шрама, отчего губы его навечно застыли в кривой ухмылке. Поначалу Кеа боялась деда, плакала и отворачивалась, не желая смотреть на этого страшного человека. Глупая была… Тот, кто красив лицом, но ужасен внутри, намного опаснее.
А медведь и в самом деле был огромен, кому, как не ей, это знать. Кеа поддернула подол шубы. От меха тянуло травами и чем-то въедливым, отчего зудело в носу и хотелось чихать. А ещё так и не выветрившимся до конца запахом зверя. Ну, или ей так казалось.
Ладонь знакомо кольнуло, несильно, но всё же чувствительно. И только поэтому Кеа поняла, что не обморозила пальцы. Все-таки слишком долго она пробыла на берегу, забыв обо всем и растворившись в силе природы. Опасно и непредусмотрительно. Калитка всё же открылась, но не сразу, будто раздумывая – пускать или нет? И девушка поспешила юркнуть внутрь, под защиту стены. Здесь холод был ничуть не мягче, но от привычного запаха деревни стало спокойнее.
- Сколько ты хочешь взять кораблей сопровождения? – Его величество, отложив меч, устроился на полу, привалившись спиной к гобелену со сложной батальной сценой. Покосился на оставленное на столике у противоположной стены полотенце и смахнул пот со лба рукавом рубахи. Похоже, дурные привычки у них наследственные.
- Два. – Риман, как проигравший, сначала отнес оружие на стойку и только потом сел рядом с отцом, плечо к плечу. Пусть сражение и было тренировочным, мышцы приятно гудели, как после настоящего боя. Он с наслаждением потянулся, снимая напряжение с ноющих запястий. – Один это слишком мало, а три – небольшая армада. Боюсь, если я явлюсь в таком сопровождении, доказать, что намерения мирные, а целью является дипломатический визит, будет крайне сложно.
- Северяне и так не поверят в то, что мы не хотим конфликта, - король едва заметно качнул головой, задумчиво глядя в окно.
Деревьев, которые могли бы закрыть обзор, с этой стороны дворца не было, потому приходилось любоваться сгущающимися облаками. Пышные, белые, снизу они отливали сизым, как и всегда в это время года. Дальше, на плато, протянувшемся на многие дни пути к подножью гор, в это время уже довольно прохладно. В самих горах и вовсе лежит снег, но здесь, в мягком климате долины близ Кальдора, зима несла обильные дожди. И как только они станут реже, пора будет выдвигаться на север.
- Мы ведь не единожды пытались начать с ними переговоры, почему каждый раз попытки были обречены на провал?
- Вера. - Король Итар пожал плечами. – Для них мы такие же варвары, как и они для нас. Их общество держится на силе ярлов, которую доказывают в боях и походах, война в их крови. Для них воин, который добыл победу не в сражении, а за столом переговоров, слаб. Но времена меняются, с последней битвы вернулось слишком мало мужчин, не думаю, что в ближайшее время появится настолько удобное время для переговоров. Но твоё решение я одобряю, отправляться без должной охраны нельзя, но и идти небольшой армией тоже неправильно.
Риман запрокинул голову, прикрывая глаза. На душе было неспокойно. Да, было и предвкушение, и азарт, и понимание, что это не увеселительная прогулка, потому как от результатов его путешествия зависит многое. И дело не только в миссии на севере, которую нельзя провалить по ряду причин, но и в том, что он не может не вернуться. Он – наследник, и уже не важно, что Самир не достиг возраста посвящения в песках, никогда не случалось такого, чтобы духи благословляли больше, чем одного в поколении. Если бы он, Риман, не выдержал испытание в пустыне, тогда да, но принц доказал, что достоин престола, потому утратил право рисковать собственной жизнью.
То, что первенец королевской четы владеет даром, долгое время скрывали, но это не тот факт, который легко утаить. Да и отношение жриц было довольно показательным, потому сама идея посадить на трон чародея будоражила и вызывала нездоровые волнения. Конечно, после рождения Алиры, признанной величайшей ценностью храма, отношение стало совсем иным, от былой холодности не осталось и следа, и всё же годы отчуждения не прошли бесследно. Когда принц вернулся из песков, получив благословение, шепотки стихли, но не надолго. И пусть эта новость давно утратила остроту, закон, согласно которому кровь рода Ассандер не могла смешиваться с кровью магов, помнили многие. Были и предположения, что первенца королева родила не от мужа, и что зря она взяла в супруги пришлого, рождение сына с даром стало наказанием за своеволие… Теории и домыслы множились, король внимательно следил за ними, пресекая особо опасные, но в целом спокойно воспринимал устное народное творчество, и слухи начали затухать сами собой.
Отец и сын молчали, солнце клонилось к земле, а потом и вовсе пропало, затянутое тучами. В вязкой духоте прозвучал далекий раскат грома.
- Я боюсь ошибиться, - принц говорил тихо, будто слова эти предназначались не отцу, а самому себе. – Подвести вас и Гарет. Я не дипломат, и ставить меня во главе посольства…
- Да, способности к магии придется скрывать.
- Первый же встреченный шаман рассмотрит во мне чародея.
- Тогда не скрывать, но и открыто не демонстрировать. – Его величество, вздохнув и тряхнув головой, поднялся. – Что касается страха подвести семью и родину… Я правлю больше двадцати лет и до сих пор боюсь ошибиться. И считаю, что это не плохо, король, всегда уверенный в правильности своих действий, это тиран. Удобно, меньше проблем и сомнений, но это не то, чего я бы хотел для своей страны.
Риман тоже поднялся, потянулся всем телом, позволив себе прогнать дар по жилам. Тот отозвался ласковым потоком пламени, слизнувшим усталость с мышц, огненным змеем свернувшимся в сердце, ожидая, когда маг утратит самоконтроль, чтобы выжечь дотла не только тело носителя, но и всех вокруг. Минуло восемь лет с тех пор, как магистр Эйдал окончательно снял с принца блокирующие браслеты, признав за учеником право самому управлять магией, равно как и нести ответственность за проявления собственной несдержанности. Доверием наставника Риман дорожил, потому неукоснительно соблюдал все правила безопасности.
И в этом тоже была одна из причин тревоги – соленая вода блокирует большинство плетений, на корабле он окажется едва ли сильнее начинающего чародея. Нет, полностью способности к магии не утратит, но будет изрядно ослаблен. Пусть одним из этапов подготовки было временное блокирование сил, которое ощущается неподъемными оковами на руках и ногах, тренировка это одно, а отправляться в подобное путешествие, будучи ограниченным в применении дара – совсем другое. Но не трудности и возможные опасности тревожили наследника.
Отец подтвердил его мысли:
- Я знаю, ты не можешь отказаться от испытания, просто помни – если что-то пойдет не так, война может начаться на сотню лет раньше, чем этого можно было бы ожидать.
Стынь вымораживала дыхание, от неё склеивались ресницы, а глаза застил пар при каждом выдохе. И сердце в груди словно спотыкалось, замирая на миг, чтобы потом начать биться отчаянно и суматошно, будто в попытке разогнать кровь по мерзнущему телу.
Крупные белесые звезды висели прямо над головой, но сил посмотреть на них не было. Вернее, даже не сил, а времени. Приходилось вглядываться в темноту, чтобы не сойти с дорожки, не оставить лишний след. Пусть снег смерзся каменным настом, но сверху его припорошило тонким слоем изморози, последними крохами влаги, выжатой из воздуха лютым морозом. Да и путь этот она могла пройти даже с закрытыми глазами, от зрения в ночи мало толку, но продолжала исправно всматриваться в темноту, чутко замирая при малейшем подозрительном шуме. Но сквозь собственное надсадное дыхание слышалось только далекое уханье совы.
В особо суровые зимы зверьё, влекомое ароматами жилья, подходило слишком близко. И пусть опасность для тех же волков была ничуть не меньше, чем для людей – теплые шкуры неплохо спасают от мороза не только их законных носителей, но и накинувшего мех на плечи человека, - выходить за пределы деревни по одному желающих было немного. Совсем другое дело – шаман. Если кого и удивит, что тот в подобное время вышел за стену, окружающую деревню, спрашивать, зачем ему это понадобилось, не станут. И окликнуть не рискнут. Даже просто случайно отвлечь побоятся, этим она и пользовалась.
Предрассветное время выдалось особенно суровым, пусть этот рассвет настанет ещё и не скоро. Лишь через несколько дней солнце начнет показываться краешком над ломкой линией горизонта, расчерченной черными верхушками елей на фоне темной синевы с брызгами звезд. Прошло больше десяти дней, как светило ушло за кромку неба, усилив и без того лютые холода.
А пока стволы с трудом различимых в обманчивом сумраке деревьев потрескивали и едва слышным гулом жаловались друг другу на мороз. Широкие лапы, почти прижатые к земле наметенными сугробами, казались скрюченными когтями притаившихся чудовищ, но выбора не было, приходилось стискивать зубы и идти к заливу.
Пальцы на ногах, бережно укутанные в теплую шерсть и меха, начали замерзать, и девушка ускорила шаг, пытаясь согреться движением. Потуже стянула края капюшона, не давая холоду скользнуть внутрь, забрать ледяным дыханием хрупкое человеческое тепло. В огромной дедовой шубе, слишком широкой в плечах и длинной, так что полы волочились по земле, она едва переставляла ноги, упрямо пробираясь в темноту. Нашитые на густой медвежий мех костяные фигурки глухо постукивали, словно следом шел кто-то с посохом. От этого желание оглянуться было почти нестерпимым, но она упрямо смотрела только вперед.
Ещё несколько поворотов, и покажется ровная гладь воды, скованная настолько толстым и плотным льдом, что тверже скал, устремляющихся от берега вглубь суши. Они наползали в воду, будто пытаясь вытеснить море подальше, отвоевать у него ещё немного земли. И высокие ели, покрывающие гору, словно мох старые валуны, теснились нетерпеливыми захватчиками, но… Море сильнее, хитрее, разрушительнее. И терпеливее. Мудрее. Оно веками подмывало гранит скал, исподволь разрушая подножья гор. Оно манило Линискеа, и сопротивляться зову не было никакой возможности.
Последние несколько дней были особенно тяжелыми, непонятная тоска сжимала грудь так, что было трудно дышать, ночами же снились кошмары, в которых её захлестывала вода, утягивала на дно, а когда Кеа пыталась выплыть, поверхность тут же затягивалась коркой льда, чистого и совершенно прозрачного. Сквозь него видно было, как угрюмо качает головой дед, глядя на полынью, в которой сгинула внучка, и сколько она не стучала в такую хрупкую, но неразрушимую преграду, так и не могла расколоть её. Кровь с разбитых рук смешивалась с водой, алыми лентами обвивала тонущую девушку и застывала складками траурного одеяния, не хуже цепей приковывая к дну.
Она просыпалась с глухими криками, чувствуя в горле вкус соли и крови, и Акку, старая служанка, которая постоянно брюзжала и норовила уколоть насмешливыми словами, поила горячим козьим молоком, сдобренным медвяными травами, и шептала заговор от духов, терзающих молоденькую госпожу. Хотя, какая из неё госпожа… Так, приблудыш, нажитый сыном старого шамана от гулящей девицы. И когда Кеа, проснувшись и поняв, что это было сон, немного успокоилась, Акку так ей и сказала. Наверное, чтобы девушка не решила, что те же духи подменили старую склочницу.
Подумав об этом, Линискеа торопливо изобразила жест, отводящий злые силы, и ускорила шаг. Меховая пола шуршала позади, будто хвост, а капюшон упал на глаза, загородив и без того почти неразличимую тропинку. Этого хватило, чтобы оскользнуться на покрытом изморозью валуне и почти кувырком выкатиться на берег. Варежка с левой руки слетела, и Кеа, с трудом передвигаясь на четвереньках, вслепую вытянула её вперед, надеясь, что до воды уже недалеко. Потому что сил подняться не осталось.
Море было там. Оно будто кипятком ошпарило кончики пальцев, но через мгновение перестало терзать нежную кожу холодом. Вместо этого ласковым дыханием матери прильнуло к подушечкам, а потом потянуло что-то из глубины её тела. То самое, что звало и тосковало, наполняло яростью и желанием отбросить разумную предосторожность, и Линискеа до крови закусила губу, чтобы не закричать от сладкой муки. Лёд под ладонью менялся, он сминался будто глина в руках умелого гончара, податливый и послушный её воле. Глухо зарокотало вдали, треск лопающихся смерзшихся пластов воды, стонущих от разрывающей их силы, звучал, словно плачь. Загрохотали камни, осыпавшиеся с утеса, что нависал над входом в залив, эхо их падения подхватил ветер, разнес в темноте погребальной песней…
Она опомнилась, когда начали замерзать колени. Дрожали руки, слезились глаза, но на душе, несмотря на ещё более усилившуюся усталость, стало светло. И легко. Хотелось смеяться и плакать, будто залпом выпила чарку крепкого пива. Такое ей подал Олис на празднике урожая, и при воспоминании об этом кровь до сих пор приливала к щекам. Пусть Кеа успела сделать только пару глотков, когда её окрикнул дед, взглядом велев опустить чашу, но впечатлений хватило на несколько месяцев.
Девушка тяжело поднялась, озираясь в поисках потерянной варежки, и, подобрав её, медленно побрела обратно. Теперь не пугали ни тени во мраке леса, ни то, что кто-то может её увидеть. Не увидят. Скорее всего, часовые на квадратной башне над главными воротами, услышав шум из леса, будут старательно отводить глаза, чтобы даже краем их не посмотреть на возвращающегося из темноты шамана. А утром слухи и сплетни разнесутся по всей деревне, и досужие кумушки за рукоделием будут шепотом обсуждать, делать предположения – что же понадобилось старому Пааво в лесу в такое время?
Линискеа приблизилась к высокой стене из плотно пригнанных толстых бревен, щерящихся в ночь заостренными кольями, но головы не подняла. Даже не от того, что боялась быть узнанной, но от навалившейся сонливости. Подошвы сапог из плотной дубленой кожи неслышно скользили по утрамбованному снегу, а шуба тут же заметала малейшие след подошв.
Кроме главных ворот были ещё одни, и они не охранялись. Но мало находилось смельчаков, готовых попробовать войти через скромную неприметную калитку с начертанной на ней рогатой руной. Она была белой и чуть светилась в темноте, и лишь кое-где это свечение приглушалось. Там, где дед недрогнувшей рукой втер капли крови покровителя рода. Говорят, тот медведь был силен и свиреп, и битва с хозяином леса длилась долго, но Пааво вышел из неё победителем. Сожженные кости тотема и нанесенные его кровью руны уже много лет исправно оберегали селение от бед, так что не зря гигант отдал свою жизнь. А шаман смиренно и с гордостью носил его отметины – левую щеку пересекали три глубоких неровных шрама, отчего губы его навечно застыли в кривой ухмылке. Поначалу Кеа боялась деда, плакала и отворачивалась, не желая смотреть на этого страшного человека. Глупая была… Тот, кто красив лицом, но ужасен внутри, намного опаснее.
А медведь и в самом деле был огромен, кому, как не ей, это знать. Кеа поддернула подол шубы. От меха тянуло травами и чем-то въедливым, отчего зудело в носу и хотелось чихать. А ещё так и не выветрившимся до конца запахом зверя. Ну, или ей так казалось.
Ладонь знакомо кольнуло, несильно, но всё же чувствительно. И только поэтому Кеа поняла, что не обморозила пальцы. Все-таки слишком долго она пробыла на берегу, забыв обо всем и растворившись в силе природы. Опасно и непредусмотрительно. Калитка всё же открылась, но не сразу, будто раздумывая – пускать или нет? И девушка поспешила юркнуть внутрь, под защиту стены. Здесь холод был ничуть не мягче, но от привычного запаха деревни стало спокойнее.
