I
«Ух, не всё ж только вам и удача!» - ликовал Альт с дурной беспечностью отчаянья, скатившись мешком вниз с крутого холма и перемахнув через ограду, отделявшую луга от чьего-то сада. Повезло, что каменная кладка начала осыпаться в нескольких местах: мелкой скотине не перепрыгнуть, а поспешающему страстотерпцу – в самый раз. «Не иначе как святой Никлас простер надо мной свою десницу – от стражников я оторвался!» Но возносить хвалу небесам, несомненно, еще не время: голоса герцогского разъезда уже слышались по ту сторону холма… Падая, спотыкаясь и выписывая бешеные дуги в густой траве, Альт пронесся по яблоневому саду. Во рту – будто полыни и перца наелся, но некогда и зеленого яблока ухватить на бегу. Сад кончался хозяйственным двором - несколько длинных приземистых деревянных построек, растянувшихся полукругом. Как обычно – пивоварня, сыроварня, что там у них еще?.. Небогатого рачительного хозяина усадьба, но это и неважно. Кто бы ни был хозяин – легко выдадут на герцогскую милость, коль поймают, сам или его люди. Однако тих и пустынен был здесь даже воздух, когда Альт подкатился к крайнему сараю – так тих, что дальние голоса стражников раздавались отчетливо, как ночью на реке. Но лишь завернул он за угол, как из-за противоположного угла выскочила девица – невысокая, худая и рыжая, и он споткнулся о ее острый кошачий глаз – не заметил камня в траве и растянулся так, что чуть не клюнул носом в нос ее деревянного башмака. Потянулся к подолу синего домотканого платья, пока не подняла девчонка крик, но услышал над собою злой спокойный голос.
- Пошли скорей, валяться некогда! – сказала девица и больно встряхнула его за плечо. Плохо соображая, зачем он это делает, Альт встал и поковылял за ней в сарай. Было там сухо и тепло, пахло мореным дубом и стояло несколько бочек, способных каждая вместить рыцарский разъезд. Девица сняла крышку с дальней и велела:
- Полезай!
Альт послушно влез, и крышка над ним захлопнулась. В бочке еще сильнее пахло мореным дубом, а на ноге вдруг битый-избитый палец заныл и заболел, как будто за него дергали. Но вскоре сердце Альта задергалось сильнее пальца: конский топот и голоса стражников он услышал так близко, будто уже топтался на веревке пред ними - с каменной от отчаяния башкой на тряпичной от предчувствия петли шее.
- Простите, что мы вторглись в чужие владения, госпожа! Но мы ловим непотребного вора – гоним от самого Витре, как лисицу, и уже было изловили, но потеряли из виду у вашего сада.
Голос говорившего был нетерпелив и грубоват, в нем явно слышалась досада, что приходится терять время, чтобы объясниться. Но ему неспешно отвечал звонкий спокойный голос девицы:
— Это владения барона Венсэлла, а я его дочь. Мы небогаты и без воров, так что любого из тех, кто решит положить глаз на наше имущество, встретим весьма неприветливо и откажемся от скорой расправы только из уважения к закону – чтобы предать герцогскому суду. Но вам, доблестные господа, я советовала бы сейчас не терять времени – здесь чужих точно нет. Я с утра здесь и не одна - только что отослала в усадьбу служанок. Тут было слишком шумно и, уверяю вас, даже злому духу невозможно спрятаться!
Альт будто воочию видел ее легкую насмешливую улыбку. Не пожелала узнать даже, что, где и у кого он крал. Начальник разъезда смягчился голосом.
- Благодарю Вас, госпожа Венсэлл! Среди нас нет никого, кто не знал бы, как добропорядочен и благочестив господин барон – поклон ему передавайте от командора Оттра – и простите великодушно, что мы невольно напугали и потревожили Вас, и оторвали от дел!
— Это не стоит извинений, командор. Удачи вам в вашем благородном деле!
Для Альта вечность прошла, пока они удалились. В ушах долго не смолкали их голоса и храп лошадей, но наконец они стихли и явился другой звук – легкие быстрые шаги, всё ближе. И вот крышка открылась, и Альт выполз на божий свет. С недавних пор ему стали только мешать его привычки волокиты, когда пошла совсем другая, куда менее радостная жизнь. Но привычка оценивать девиц парой беглых взглядов еще оставалась при нем и позволяла иногда почувствовать себя собой. На соседней бочке стоял ковш с водой, лежали на холстинке хлеб и сыр, а щуплая девица устроилась в невеликий полный рост в дверном проеме и смотрела на него. В густые и волнистые медно-рыжие волосы втекало из-за ее спины солнце, но это не прибавляло уюта. К прохладной воде Альт припал, как загнанный конь, но на еду, как ни был голоден, жадно набрасываться под взглядом девицы отчего-то постыдился. Она не прилагала ни малейших усилий, чтобы казаться ему красивой или хотя бы многозначительно загадочной и гордой, как принято у этих сельских баронских дочек. Но темно-зеленые глаза ее смотрели на Альта с пониманием, без страха и удивления, и это странным образом притягивало к ней, хотя и смотреть-то не на что, и положение обидное.
— Вот о чем ты подумал сейчас – о том и не задумывайся, - без высокомерия заявила девица. – На смертоубийцу ты не тянешь, остальные твои грешки и знать не хочу. Но очень уж мне противно видеть, когда человека травят, как дикого зверя. Ешь и ступай отсюда.
Сверкнула кошачьими всезнающими глазами, и Альта осенило вдруг вмиг, что он должен сейчас попытаться сделать. Он поспешно оттянул ворот рубахи и снял с шеи витую цепочку, на которой висело тяжелое серебряное кольцо тонкой работы – причудливый венок из веток вереска, с яркой и ясной крупной рубиновой каплей посреди.
- Примите в благодарность, прекрасная госпожа! От всего сердца.
Он подошел к девчонке и протянул руку с цепочкой. Девица неспешно, с внимательным уважением разглядывала кольцо.
- Ворованное?
- Что Вы! – залопотал смертельно огорченный Альт. – Это моей светлой покойной матушки, чистой души… Только лишь Вам в благодарность за спасение… Возьмите, молю Вас, и если молитва бедного неудачника пробьется в небеса – вечно буду молиться о Вас… Оно принесет Вам счастье, вот Вы увидите…
- Пожалуй, я твою благодарность приму! – заявила девица с неожиданно лукавой улыбкой.
Альт быстро пробирался лесом на юг, и вся неглубокая и кривая душа его пела. Наконец-то он избавился от проклятого кольца, которое только и делало, что склоняло его на воровство, раздоры и драки, и столько принесло ему бед, что на десятерых не сваливается… Нет большого греха, что он спихнул его ведьме – ведь если она кольцо увидела, то всяко ведьма. И стражник, опытный в розыске, назвал ее, неотличимую на вид от служанки, госпожой: ведьмы даже в обносках умеют казаться значительнее остальных женщин. Кто знает, каким ее делам послужит подарочек? Но это уже будет не на его, Альта, совести. Он – освобождён.
Накинув на голову капюшон легкого серого плаща, Ида направлялась по окраине Витре берегом реки к тетушке Монн. Поездки в город с приказчиком всегда были почти одинаковы. Приказчик по завершении первостепенных дел заглядывал с возвратом баронских долгов к ростовщику, тот принимался нередкому своему гостю наливать – что за странное для его ремесла гостеприимство? - а Ида шла навестить тетушку и ночевала у нее. Сегодня она припозднилась, и сумерки уже сгущались, фонарщик зажег в улицах фонари, но у реки было темно. Прохожие стали редки, только рыбаки переговаривались внизу на реке, да и то на другом берегу. Ида шла быстро – не оттого, что боялась гулять в темноте одна, а чтоб быстрее избавиться от тошнотворного гнилого запаха рыбы и нечистот, исходящего от городской реки. Из кривой улочки послышались разухабистые крики и смех, и к реке наперерез Иде вывалилась компания молодых герцогских пажей. С хохотом сбегали они по склону вниз, но один задержался. Молоденький хитроглазый паж преградил Иде дорогу, подошел вплотную и сдернул с нее капюшон.
- Ого, кто тут ходит по ночам! И не смущается пажеским вниманием, рыженькая малютка… Пойдем-ка со мной, милая душенька!
- Вы приняли меня за другую, господин, - учтиво ответила Ида.
Но он схватил ее за руку и ткнулся нагло в ее грудь лбом, по-бараньи нагнув кудрявую свою голову с бессмысленными глазами. Ида вывернулась и побежала, но преследователь ее был хоть и пьян, а тоже проворен – она чувствовала за собой его разгоряченное хмельное дыхание. Она не пыталась свернуть в одну из узких улочек – может, они и извилисты, и легче в них затеряться, но хватает там и тупиков, а она не так уж хорошо знает эту часть города. Лучше здесь, у реки, где можно наткнуться на рыбаков или разъезд стражи – который, впрочем, никогда не объявляется тогда, когда и вправду нужен… Парень не отставал от нее, и страшно было ей то, что бежал он тоже молча, истово, упрямо. И вот, запутавшись ногой в сетях, оставленных на холме над рекой неряшливым рыбаком, Ида упала, и паж тут же навалился на нее сверху всей тяжестью потного пьяного тела. Схватил со смешком за запястья, но вдруг застыл, обмяк и стал еще тяжелее – как окаменел. Ида с дрожью омерзения выбралась из-под его тела, но, вместо того чтобы поскорее удирать, замерла вдруг: паж лежал как-то странно. Она с трудом перевернула его на спину и вгляделась в остекленевшие, закатившиеся мутные глаза, в перекошенную серую маску лица. Он был мертв. И так остыл, так одеревенел, будто не только что и умер. Так выглядят трупы замерзших в жестокие холода. Повезло, что вокруг так и не случилось ни души. Ида закатала тело в сети, докатила до края обрывистого берега – откуда только силы взялись – и столкнула в реку. Плеск был глухой, совсем не шумный. Только теперь задрожали у нее и ослабли руки, и красным мерцающим светом зарябило в глазах. Но тут же взгляд ее прояснился, когда она заметила, что у свечения есть вещественный источник. Вырез платья ее оказался порван, и, ничем не прикрытый, глубоким ясным светом мерцал ей рубин из кольца, которое носила она на цепочке на шее. На ее родине обходчики на скалах сигналили так факелами кораблям.
Венсэлл придвинул кресло к камину так близко, как только было возможно, и вытянул к огню ноги в шерстяных чулках. Идэль посмеялась бы: «Когда-нибудь, батюшка, ты подпалишь-таки пятки!» Десяток лет прошло тому, как довелось ему тонуть в северном море, и с тех пор даже летом иной раз не мог он согреться. Идэль растирала его бальзамами по рецептам, почерпнутым ею из дигерского Травника, и это помогало – но только из рук самой Идэль. Когда ее не было дома, не помогало Венсэллу ничего. Вот он и ожидал ее из города, снова маясь ознобом. Он не любил, когда она покидала дом без его сопровождения, а лишь терпел, но в этом маленьком развлечении не мог ей отказать – не так-то много мог он предоставить ей развлечений. Прокатится с приказчиком до города верхом, заглянет в лавки, поболтает с доброй тетушкой Монн – сестра его давно овдовела, выдала дочь замуж и коротала время одна со старой прислугой. Монн любит Идэль, а девочка хоть и посмеивается иногда над ней, но всё ж выслушивает и даже поддакивает, пока тетушка заботой и любопытством ей не надоест. Венсэлл корил себя за изматывающую тревогу, которая гостила в сердце в отсутствии девочки. Он проводил тогда вечера один, не ездил к соседям, отсылал слуг и запирался в гостиной зале, нещадно переводя дрова.
Итон Венсэлл был нестарый еще мужчина, крепкий, крупный и степенный, что прибавляло ему лет. Каждый, кому доводилось посмотреть в его широкое открытое лицо, сразу понимал, что перед ним человек честный. С годами, давно не выбираясь в большой свет, Венсэлл стал походить больше на крестьянина, правду сказать, чем на барона. Но спокойное умное достоинство, с которым он держался, выдавало в нем человека благородного. Род, из которого происходил он, обосновался на Айветской равнине издавна, пришедши сюда вслед за освободившим ее Первым Лордом-Хранителем, и пращур Венсэлла купил себе здесь немного земли и титул, как поступали многие в незапамятные те времена. Так что, по понятиям этих мест, Венсэллу не приходилось стесняться своего происхождения. Правда, особых богатств не стяжали: мужи рода Венсэллов были скорее честны, чем хитры и оборотисты. Дворянство здесь не гнушалось даже и торговлей, но они в ней не слишком преуспели, рвения к придворной и военной службе не выказывали, но питали неодолимую тягу к премудрым искусствам и наукам, иные из которых Святой Епископат считал предосудительными для добрых прихожан. Впрочем, дарования юного Итона избегли осуждения: ему дались языки, и он так преуспел, что стал младшим летописцем Горного Дома – принят был на службу лично старым Лордом-Хранителем, который славился умением подбирать себе людей. Должность сия была не только почетна, но и прибыльна. Однако, прослужив несколько лет, молодой Венсэлл неожиданно вернулся домой, ввергнув родню в глубокое недоумение. Он сам, по собственной прихоти оставил службу, о которой иные только мечтали, и так и не пожелал объяснить причин. От назойливых расспросов спасло его неписаное правило: дела Горного Дома касаются только Горного Дома – да, тогда это было непреложно… Вернувшись в имение, ни к хозяйству, ни к женитьбе Итон интереса не проявил, но, воспользовавшись рекомендательным письмом Великого Лорда, безотлагательно начал поиски новой службы, и вскоре отбыл на Север секретарем королевского посольства. Бедная его матушка как в бездну вглядывалась, пытаясь представить, что это за варварский край, соседи качали головами в изумлении, тихо осуждая такую странность – и добрых десять лет никто никаких вестей больше о молодом Венсэлле не слышал. В конце концов, все в Айветской земле уверились, что он сгинул. Родители его умерли, сестра вышла замуж, и муж ее всерьез рассчитывал на имение шурина в качестве приданого для их дочери. Венсэлл вернулся неожиданно – верхом, в видавшей виды запыленной одежде, не оставлявшей сомнений в содержимом его кошелька, а конем его правила сидящая пред ним маленькая худенькая девочка лет восьми-девяти, рыженькая и бледная, с живыми и смышлеными, неспокойными зелеными глазами. Клирикам своего прихода предоставил Венсэлл два тугих серых ратушных свитка, заверенных епископатом северного портового города Браде – о венчании посольского секретаря с некоей девицей, имя которой уже мало значило, ибо родами она умерла, - и о рождении и крещении дочери Идэль. Венсэлл обосновался в своей старой усадьбе, принялся налаживать хозяйство и растить дочь. Хозяином он показал себя рачительным, прихожанином усердным, к работникам был добр, с соседями участлив, и вскоре снискал уважение всей округи. Соседи категорично и единодушно полагали, что усадьбе нужна хозяйка, а девочке женский пригляд, однако Венсэлл так ловко пресекал любые речи о своей женитьбе, что ни один человек не заговаривал с ним об этом дважды, и не осталось вскоре никого, кто решился б завести с ним такой разговор. Сквозь его тонкую учтивость просвечивала твердая решимость жить, как выбрал сам. Правду сказать, вдовы и засидевшиеся девицы недолго и сокрушались – кому захочется такого мужа, у которого на уме только дочь? Тем более что девочка умиления не вызывала. Была она быстра и подвижна, даже чересчур, но довольно молчалива и часто задумывалась, от объятий чужих уворачивалась и не щебетала наивных милых рассказов, которые так трогают женщин из уст маленьких девочек.
«Ух, не всё ж только вам и удача!» - ликовал Альт с дурной беспечностью отчаянья, скатившись мешком вниз с крутого холма и перемахнув через ограду, отделявшую луга от чьего-то сада. Повезло, что каменная кладка начала осыпаться в нескольких местах: мелкой скотине не перепрыгнуть, а поспешающему страстотерпцу – в самый раз. «Не иначе как святой Никлас простер надо мной свою десницу – от стражников я оторвался!» Но возносить хвалу небесам, несомненно, еще не время: голоса герцогского разъезда уже слышались по ту сторону холма… Падая, спотыкаясь и выписывая бешеные дуги в густой траве, Альт пронесся по яблоневому саду. Во рту – будто полыни и перца наелся, но некогда и зеленого яблока ухватить на бегу. Сад кончался хозяйственным двором - несколько длинных приземистых деревянных построек, растянувшихся полукругом. Как обычно – пивоварня, сыроварня, что там у них еще?.. Небогатого рачительного хозяина усадьба, но это и неважно. Кто бы ни был хозяин – легко выдадут на герцогскую милость, коль поймают, сам или его люди. Однако тих и пустынен был здесь даже воздух, когда Альт подкатился к крайнему сараю – так тих, что дальние голоса стражников раздавались отчетливо, как ночью на реке. Но лишь завернул он за угол, как из-за противоположного угла выскочила девица – невысокая, худая и рыжая, и он споткнулся о ее острый кошачий глаз – не заметил камня в траве и растянулся так, что чуть не клюнул носом в нос ее деревянного башмака. Потянулся к подолу синего домотканого платья, пока не подняла девчонка крик, но услышал над собою злой спокойный голос.
- Пошли скорей, валяться некогда! – сказала девица и больно встряхнула его за плечо. Плохо соображая, зачем он это делает, Альт встал и поковылял за ней в сарай. Было там сухо и тепло, пахло мореным дубом и стояло несколько бочек, способных каждая вместить рыцарский разъезд. Девица сняла крышку с дальней и велела:
- Полезай!
Альт послушно влез, и крышка над ним захлопнулась. В бочке еще сильнее пахло мореным дубом, а на ноге вдруг битый-избитый палец заныл и заболел, как будто за него дергали. Но вскоре сердце Альта задергалось сильнее пальца: конский топот и голоса стражников он услышал так близко, будто уже топтался на веревке пред ними - с каменной от отчаяния башкой на тряпичной от предчувствия петли шее.
- Простите, что мы вторглись в чужие владения, госпожа! Но мы ловим непотребного вора – гоним от самого Витре, как лисицу, и уже было изловили, но потеряли из виду у вашего сада.
Голос говорившего был нетерпелив и грубоват, в нем явно слышалась досада, что приходится терять время, чтобы объясниться. Но ему неспешно отвечал звонкий спокойный голос девицы:
— Это владения барона Венсэлла, а я его дочь. Мы небогаты и без воров, так что любого из тех, кто решит положить глаз на наше имущество, встретим весьма неприветливо и откажемся от скорой расправы только из уважения к закону – чтобы предать герцогскому суду. Но вам, доблестные господа, я советовала бы сейчас не терять времени – здесь чужих точно нет. Я с утра здесь и не одна - только что отослала в усадьбу служанок. Тут было слишком шумно и, уверяю вас, даже злому духу невозможно спрятаться!
Альт будто воочию видел ее легкую насмешливую улыбку. Не пожелала узнать даже, что, где и у кого он крал. Начальник разъезда смягчился голосом.
- Благодарю Вас, госпожа Венсэлл! Среди нас нет никого, кто не знал бы, как добропорядочен и благочестив господин барон – поклон ему передавайте от командора Оттра – и простите великодушно, что мы невольно напугали и потревожили Вас, и оторвали от дел!
— Это не стоит извинений, командор. Удачи вам в вашем благородном деле!
Для Альта вечность прошла, пока они удалились. В ушах долго не смолкали их голоса и храп лошадей, но наконец они стихли и явился другой звук – легкие быстрые шаги, всё ближе. И вот крышка открылась, и Альт выполз на божий свет. С недавних пор ему стали только мешать его привычки волокиты, когда пошла совсем другая, куда менее радостная жизнь. Но привычка оценивать девиц парой беглых взглядов еще оставалась при нем и позволяла иногда почувствовать себя собой. На соседней бочке стоял ковш с водой, лежали на холстинке хлеб и сыр, а щуплая девица устроилась в невеликий полный рост в дверном проеме и смотрела на него. В густые и волнистые медно-рыжие волосы втекало из-за ее спины солнце, но это не прибавляло уюта. К прохладной воде Альт припал, как загнанный конь, но на еду, как ни был голоден, жадно набрасываться под взглядом девицы отчего-то постыдился. Она не прилагала ни малейших усилий, чтобы казаться ему красивой или хотя бы многозначительно загадочной и гордой, как принято у этих сельских баронских дочек. Но темно-зеленые глаза ее смотрели на Альта с пониманием, без страха и удивления, и это странным образом притягивало к ней, хотя и смотреть-то не на что, и положение обидное.
— Вот о чем ты подумал сейчас – о том и не задумывайся, - без высокомерия заявила девица. – На смертоубийцу ты не тянешь, остальные твои грешки и знать не хочу. Но очень уж мне противно видеть, когда человека травят, как дикого зверя. Ешь и ступай отсюда.
Сверкнула кошачьими всезнающими глазами, и Альта осенило вдруг вмиг, что он должен сейчас попытаться сделать. Он поспешно оттянул ворот рубахи и снял с шеи витую цепочку, на которой висело тяжелое серебряное кольцо тонкой работы – причудливый венок из веток вереска, с яркой и ясной крупной рубиновой каплей посреди.
- Примите в благодарность, прекрасная госпожа! От всего сердца.
Он подошел к девчонке и протянул руку с цепочкой. Девица неспешно, с внимательным уважением разглядывала кольцо.
- Ворованное?
- Что Вы! – залопотал смертельно огорченный Альт. – Это моей светлой покойной матушки, чистой души… Только лишь Вам в благодарность за спасение… Возьмите, молю Вас, и если молитва бедного неудачника пробьется в небеса – вечно буду молиться о Вас… Оно принесет Вам счастье, вот Вы увидите…
- Пожалуй, я твою благодарность приму! – заявила девица с неожиданно лукавой улыбкой.
Альт быстро пробирался лесом на юг, и вся неглубокая и кривая душа его пела. Наконец-то он избавился от проклятого кольца, которое только и делало, что склоняло его на воровство, раздоры и драки, и столько принесло ему бед, что на десятерых не сваливается… Нет большого греха, что он спихнул его ведьме – ведь если она кольцо увидела, то всяко ведьма. И стражник, опытный в розыске, назвал ее, неотличимую на вид от служанки, госпожой: ведьмы даже в обносках умеют казаться значительнее остальных женщин. Кто знает, каким ее делам послужит подарочек? Но это уже будет не на его, Альта, совести. Он – освобождён.
Накинув на голову капюшон легкого серого плаща, Ида направлялась по окраине Витре берегом реки к тетушке Монн. Поездки в город с приказчиком всегда были почти одинаковы. Приказчик по завершении первостепенных дел заглядывал с возвратом баронских долгов к ростовщику, тот принимался нередкому своему гостю наливать – что за странное для его ремесла гостеприимство? - а Ида шла навестить тетушку и ночевала у нее. Сегодня она припозднилась, и сумерки уже сгущались, фонарщик зажег в улицах фонари, но у реки было темно. Прохожие стали редки, только рыбаки переговаривались внизу на реке, да и то на другом берегу. Ида шла быстро – не оттого, что боялась гулять в темноте одна, а чтоб быстрее избавиться от тошнотворного гнилого запаха рыбы и нечистот, исходящего от городской реки. Из кривой улочки послышались разухабистые крики и смех, и к реке наперерез Иде вывалилась компания молодых герцогских пажей. С хохотом сбегали они по склону вниз, но один задержался. Молоденький хитроглазый паж преградил Иде дорогу, подошел вплотную и сдернул с нее капюшон.
- Ого, кто тут ходит по ночам! И не смущается пажеским вниманием, рыженькая малютка… Пойдем-ка со мной, милая душенька!
- Вы приняли меня за другую, господин, - учтиво ответила Ида.
Но он схватил ее за руку и ткнулся нагло в ее грудь лбом, по-бараньи нагнув кудрявую свою голову с бессмысленными глазами. Ида вывернулась и побежала, но преследователь ее был хоть и пьян, а тоже проворен – она чувствовала за собой его разгоряченное хмельное дыхание. Она не пыталась свернуть в одну из узких улочек – может, они и извилисты, и легче в них затеряться, но хватает там и тупиков, а она не так уж хорошо знает эту часть города. Лучше здесь, у реки, где можно наткнуться на рыбаков или разъезд стражи – который, впрочем, никогда не объявляется тогда, когда и вправду нужен… Парень не отставал от нее, и страшно было ей то, что бежал он тоже молча, истово, упрямо. И вот, запутавшись ногой в сетях, оставленных на холме над рекой неряшливым рыбаком, Ида упала, и паж тут же навалился на нее сверху всей тяжестью потного пьяного тела. Схватил со смешком за запястья, но вдруг застыл, обмяк и стал еще тяжелее – как окаменел. Ида с дрожью омерзения выбралась из-под его тела, но, вместо того чтобы поскорее удирать, замерла вдруг: паж лежал как-то странно. Она с трудом перевернула его на спину и вгляделась в остекленевшие, закатившиеся мутные глаза, в перекошенную серую маску лица. Он был мертв. И так остыл, так одеревенел, будто не только что и умер. Так выглядят трупы замерзших в жестокие холода. Повезло, что вокруг так и не случилось ни души. Ида закатала тело в сети, докатила до края обрывистого берега – откуда только силы взялись – и столкнула в реку. Плеск был глухой, совсем не шумный. Только теперь задрожали у нее и ослабли руки, и красным мерцающим светом зарябило в глазах. Но тут же взгляд ее прояснился, когда она заметила, что у свечения есть вещественный источник. Вырез платья ее оказался порван, и, ничем не прикрытый, глубоким ясным светом мерцал ей рубин из кольца, которое носила она на цепочке на шее. На ее родине обходчики на скалах сигналили так факелами кораблям.
Венсэлл придвинул кресло к камину так близко, как только было возможно, и вытянул к огню ноги в шерстяных чулках. Идэль посмеялась бы: «Когда-нибудь, батюшка, ты подпалишь-таки пятки!» Десяток лет прошло тому, как довелось ему тонуть в северном море, и с тех пор даже летом иной раз не мог он согреться. Идэль растирала его бальзамами по рецептам, почерпнутым ею из дигерского Травника, и это помогало – но только из рук самой Идэль. Когда ее не было дома, не помогало Венсэллу ничего. Вот он и ожидал ее из города, снова маясь ознобом. Он не любил, когда она покидала дом без его сопровождения, а лишь терпел, но в этом маленьком развлечении не мог ей отказать – не так-то много мог он предоставить ей развлечений. Прокатится с приказчиком до города верхом, заглянет в лавки, поболтает с доброй тетушкой Монн – сестра его давно овдовела, выдала дочь замуж и коротала время одна со старой прислугой. Монн любит Идэль, а девочка хоть и посмеивается иногда над ней, но всё ж выслушивает и даже поддакивает, пока тетушка заботой и любопытством ей не надоест. Венсэлл корил себя за изматывающую тревогу, которая гостила в сердце в отсутствии девочки. Он проводил тогда вечера один, не ездил к соседям, отсылал слуг и запирался в гостиной зале, нещадно переводя дрова.
Итон Венсэлл был нестарый еще мужчина, крепкий, крупный и степенный, что прибавляло ему лет. Каждый, кому доводилось посмотреть в его широкое открытое лицо, сразу понимал, что перед ним человек честный. С годами, давно не выбираясь в большой свет, Венсэлл стал походить больше на крестьянина, правду сказать, чем на барона. Но спокойное умное достоинство, с которым он держался, выдавало в нем человека благородного. Род, из которого происходил он, обосновался на Айветской равнине издавна, пришедши сюда вслед за освободившим ее Первым Лордом-Хранителем, и пращур Венсэлла купил себе здесь немного земли и титул, как поступали многие в незапамятные те времена. Так что, по понятиям этих мест, Венсэллу не приходилось стесняться своего происхождения. Правда, особых богатств не стяжали: мужи рода Венсэллов были скорее честны, чем хитры и оборотисты. Дворянство здесь не гнушалось даже и торговлей, но они в ней не слишком преуспели, рвения к придворной и военной службе не выказывали, но питали неодолимую тягу к премудрым искусствам и наукам, иные из которых Святой Епископат считал предосудительными для добрых прихожан. Впрочем, дарования юного Итона избегли осуждения: ему дались языки, и он так преуспел, что стал младшим летописцем Горного Дома – принят был на службу лично старым Лордом-Хранителем, который славился умением подбирать себе людей. Должность сия была не только почетна, но и прибыльна. Однако, прослужив несколько лет, молодой Венсэлл неожиданно вернулся домой, ввергнув родню в глубокое недоумение. Он сам, по собственной прихоти оставил службу, о которой иные только мечтали, и так и не пожелал объяснить причин. От назойливых расспросов спасло его неписаное правило: дела Горного Дома касаются только Горного Дома – да, тогда это было непреложно… Вернувшись в имение, ни к хозяйству, ни к женитьбе Итон интереса не проявил, но, воспользовавшись рекомендательным письмом Великого Лорда, безотлагательно начал поиски новой службы, и вскоре отбыл на Север секретарем королевского посольства. Бедная его матушка как в бездну вглядывалась, пытаясь представить, что это за варварский край, соседи качали головами в изумлении, тихо осуждая такую странность – и добрых десять лет никто никаких вестей больше о молодом Венсэлле не слышал. В конце концов, все в Айветской земле уверились, что он сгинул. Родители его умерли, сестра вышла замуж, и муж ее всерьез рассчитывал на имение шурина в качестве приданого для их дочери. Венсэлл вернулся неожиданно – верхом, в видавшей виды запыленной одежде, не оставлявшей сомнений в содержимом его кошелька, а конем его правила сидящая пред ним маленькая худенькая девочка лет восьми-девяти, рыженькая и бледная, с живыми и смышлеными, неспокойными зелеными глазами. Клирикам своего прихода предоставил Венсэлл два тугих серых ратушных свитка, заверенных епископатом северного портового города Браде – о венчании посольского секретаря с некоей девицей, имя которой уже мало значило, ибо родами она умерла, - и о рождении и крещении дочери Идэль. Венсэлл обосновался в своей старой усадьбе, принялся налаживать хозяйство и растить дочь. Хозяином он показал себя рачительным, прихожанином усердным, к работникам был добр, с соседями участлив, и вскоре снискал уважение всей округи. Соседи категорично и единодушно полагали, что усадьбе нужна хозяйка, а девочке женский пригляд, однако Венсэлл так ловко пресекал любые речи о своей женитьбе, что ни один человек не заговаривал с ним об этом дважды, и не осталось вскоре никого, кто решился б завести с ним такой разговор. Сквозь его тонкую учтивость просвечивала твердая решимость жить, как выбрал сам. Правду сказать, вдовы и засидевшиеся девицы недолго и сокрушались – кому захочется такого мужа, у которого на уме только дочь? Тем более что девочка умиления не вызывала. Была она быстра и подвижна, даже чересчур, но довольно молчалива и часто задумывалась, от объятий чужих уворачивалась и не щебетала наивных милых рассказов, которые так трогают женщин из уст маленьких девочек.
