ЧАСТЬ I
1.
Если бы Дагни вдруг опостылела жизнь, она могла бы привести множество доказательств «святости» святых отцов. Не они ли, проигравшись в пух и прах в кости или растратив пожертвования прихожан на пирушки и полюбовниц, пополняли «паству» её отца, под покровом ночи являясь к нему с закладами или вовсе с пустыми руками, прося ссудить их деньгами. Дагни с малолетства умела их отличать, не видя лиц и одежд, по одним только голосам. Они просили у ростовщика ссуды теми же голосами и в той же манере, как совершали заказанные прихожанами требы. Тем, кто приходил без заклада, отец предпочёл бы отказать – но страшился мести Епископата, оттого шёл на риск. Чем выше сан - тем выше и вероятность невозвратного долга. Ещё и анафемой пригрозят.
Если мелкие служки таковы, если ключники и настоятели монастырей таковы, то архиепископ уж точно должен превосходить их всех. Ему положено быть способным не только на надувательство, но и на что похуже. Так что она почти не удивлена тому, что довелось услышать.
Была бы мать жива, она ни за что не позволила бы отцу отправить сюда с прошением Дагни.
Ноги сами назад разворачивались, когда выходила из дому. Верно говорят, что предчувствиям надо верить.
Теперь нужно вылетать из этих покоев стрижом, во что бы то ни стало. Застав её здесь, никто не будет допытываться, слышала ли она что-то. От неё избавятся сразу, ещё и с нескрываемым удовольствием: она же дочка ростовщика.
А найдут её труп, соберут приход на отпевание – скажут на панихиде, что это ростовщик наказан Провидением за лихоимство.
Взгляд Дагни упал на оставленный в кресле монашеский плащ: как кстати. И круглая шляпа с полями тоже очень кстати. Ночные привратные стражи не догадаются, что за ангелок скрывается под этим маскарадом.
Дагни и вправду напоминала ангелочка с ярмарочных картинок. Медовые завитки волос и светло-синие притворно-скромные глазки, в меру кругленькие щёчки с румянцем, в меру округлые бёдра и плечики. Когда она шла на рынок или с рынка, ей вслед иногда со значением насвистывали юные придворные. Но дворянин на дочке ростовщика не женится, а Дагни метила только замуж. Что толку пожить год, ну даже пару лет в милых подружках? Денег на всю жизнь за пару лет не соберешь. Найдёт паж новую милую – придётся покаянно возвращаться к папаше, который будет попрекать всю оставшуюся жизнь. Он возлагает на хорошенькую дочку надежды. Ему хочется в зятья какого-нибудь сборщика податей, выслужившегося писаря. Дагни не слишком нравились подобные женихи, она предпочла бы покорить сердце дигерца. Такой муж увезёт её в Дигерэш, где никто не знает, чья она дочь. И это не так уж невероятно – достаточно случаев, даже у них в Витре, под боком. Прошлой осенью Бэсси, дочка владельца пекарни с соседней улицы, вышла замуж за дигерского сотника. Совершенно обыкновенная девчонка, нисколько не превосходящая Дагни по красоте и уму, стала хозяйкой большой усадьбы в горах. Преуспевший пекарь – это, конечно, не ростовщик, но надо надеяться на удачу. Ещё прошлой весной она ездила в предместье к тайной гадалке, и та нагадала ей жениха, живущего далеко от Витре.
Всё может быть! После сегодняшнего события ей придётся надолго, если не навсегда убраться из города, для начала хотя бы к бабуле.
Дагни острым пристрастным взглядом осмотрела сводчатую келью. Убранство богатое, благолепное – но всё это слишком тяжелое. И вызовет подозрения у любого скупщика девица-цветочек, которая попытается продать церковную утварь. Взгляд Дагни остановился на пузатой вазе синего фарфора на молитвенном столике. Она подошла и запустила туда руку. Пусто. Что ж, найдутся средства в другом месте. И пощедрее.
К тому времени, как ей удалось оказаться за воротами епископального подворья, у Дагни поубавилось задора. Тянуло оглянуться – не следит ли кто за юным румяным монашком, намылившимся к ночи в город? Но боялась смотреть назад, чтоб не рассыпать удачу. Днём ещё лето, а ночью уже зябко. Башмаки её хороши для воскресных визитов – а долго ли они прослужат по осенним дорогам? Если обдумать всё, что она слышала: чем это может пригодиться Горному Дому? Про архиепископа там и так всё понимают. «За что мне платить тебе, глупая девица?» - скажет Глава Горного Совета – и ведь будет прав. Хотя подсказать, что святые отцы обзавелись глазами и ушами в Дигерэше, да ещё с роднёй в пограничном гарнизоне, - тоже чего-то стоит.
Брат Бернард давно подрастерял былую опаску, и сегодня вспомнил о страхе впервые с тех пор, как стал братом-казначеем. Уж как не хотелось верить, что смазливая горожаночка исчезла из запертого покоя, единственный ключ от которого у брата-казначея всегда при себе. Тяжёлые ставни по-прежнему закрыты изнутри. В рыхлых лиловых портьерах та же пыль. Сундуки затворены. Дверца возле постели…
Дверца возле постели находилась на одной линии с окнами, и сама походила на закрытое ставнями окно, как и было задумано. О её назначении осведомлены лишь два человека – это точно, непреложно. Ему было велено всегда до особого указания оставлять её незапертой. Как эта глупая кукла могла додуматься туда заглянуть? Эта потаскушка с лицемерно скромным, притворно испуганным взглядом?.. Неужели не хватало ему пары знакомых, проверенных непотребных домов? Какой дьявол за левым плечом подбил его домогаться этой дочери известного в Витре злобного лихоимца? У тётушки Тамми есть куда более аппетитные красотки, а он понесёт кару из-за этой глазастой простушки… Брата-казначея знобило и мелко тряслись руки, пока он отворял дверные створки и поднимал фонарь над открывшимся узким сводчатым коридором. Так и есть, маленькие следы, и вести они могут только в ризницу Его Преосвященства. Или она там – или её там уже нет. Кто знает, сколько потайных дверей в ризнице, куда они ведут из неё? В каком уголке монастырской твердыни бродит сейчас эта девка, кто и где её обнаружит? Куда идти теперь ему самому – и долго ли он по земной тверди после своего просчёта проходит?
Плащ-домино принадлежал ранее, верно, монаху повыше Дагни. Его тяжёлые полы путались в ногах и пылились, подметая ночную мостовую. Но избавляться от него в Витре было бы несказанно глупо, с какой стороны не посмотри. В нём и теплее, и безопаснее. Подумаешь, тщедушный монах. Монаху нечего бояться, в отличие от одиноко крадущейся девицы. Два разъезда стражников уже сказали ей с усмешками «доброй ночи, святой отец» - хорошо, хоть не испросили благословенья.
При встрече с последним разъездом Дагни из-под нахлобученного на шляпу глубокого капюшона метнула случайный взгляд в сторону старшины, и глаза её встретились на миг в темноте с его водянистыми красноватыми глазами. «Вот мнимый святоша, тащится ночью из игорного дома! Или из непотребного. Гладенький, как девчонка, явно не на постных харчах. Глазки трусливо бегают. А ты плати налоги на содержание этой человеческой шелухи!» - отчётливо произнёс брезгливый прокуренный голос в голове Дагни. Она слегка вздрогнула: старшина разъезда ничего не произносил после приветствия, но это был его голос.
Покидать город ночью не следует ни через северные, ни через южные ворота. Пешие монахи -паломники по ночам спят на постоялых дворах. А девицу привратники запомнят тем более – ночью народу мало, если нет никакого праздника. А то еще и остановят, и неизвестно, с какими целями: порядочные девицы не разгуливают ночами. Надо где-то переждать до утра. В этом конце города никто её не знает.
Дагни остановилась у редкой низенькой изгороди рыбацкого дома и смотрела с холма на две речные петли, завивавшиеся за ним, пока жёлтый фонарный свет, возникнув за правым плечом, не рассёк темноту. Из-за спины Дагни вышла женщина в туго повязанном шерстяном платке и беззастенчиво на неё уставилась. «А святой отец-то – девчонка. От святого отца полюбовница убежала. Так допёк, что утра не дождалась!»
- Я не путаюсь с монахами, тётушка, - вежливо возразила Дагни.
- Ох! – воскликнула женщина, и узковатые, притянутые к вискам глаза её округлились. Дагни будто окатили ледяной водой. Почему она ответила тётке, которая не успела произнести ни слова?
2.
В день, когда в Верхнюю Марку улетели последние воины из тех, кому надлежало там зимовать, Морису Мэллэрд потянуло прогуляться верхом по полупустым улочкам Верхнего города. Такой незамысловатый способ она иногда выбирала, чтобы привести мысли в порядок. Камеристка не слишком огорчилась, что придётся составить госпоже компанию в сырые осенние сумерки: леди Мориса умела сделать так, что ветер и холод обходил не только её саму, но и спутников, разделяющих с ней дорогу.
Не успев проститься с отцом, Мориса начинала сразу же скучать по нему, она оставалась верна этой своей детской привычке и ничуть не стеснялась ее. Провожая отца в Верхнюю Марку, она подарила ему тисовый длинный лук, который стрелял сам, лишь по мысленному приказу владельца, будто невидимый лучник направлял стрелу в цель. Подарок показался отцу занимательным, как она и ожидала, хотя многие сочли бы его бесполезным: Лорд-Хранитель великолепно стрелял из лука без всяких колдовских штук. Второй такой лук, покороче и ощутимо полегче, она пока оставила себе. Когда придёт время, она подарит его брату, а пока позабавится с ним сама. Она вдохнула талант в эти луки, меж тем у неё из рук вон плохо получается ими управлять. У отца сразу вышло гораздо лучше – это потому, что, когда мужчина стреляет, он думает только о стрельбе.
Мориса оттачивала мастерство, не пошевелив не то, что пальцем, но даже и бровью. Направляясь в проулки, пущенные стрелы бесшумно неслись вдоль каменных стен, на которых лежали закатные отсветы. Надо сегодня же ответить на письмо Фернана, которое доставили утром. Лорд Оззунда, их родич, склонен считать, что его учёный советник словно рождён для службы на Оззунде. С тех пор, как властители Оззунда заручились родственной поддержкой из Дигерэша, их держава приобрела куда больший вес на Севере и Северо-Западе, чем было до брака пропавшей леди Дарэн, Иды Магдалены. Но письма Фернана Венсэлла отяжеляет непонятная неприкаянность, хотя чужой непредвзятый взгляд счёл бы их письмами благополучного молодого сановника. Прекрасная карьера, принадлежность к ближайшему окружению сильного правителя, возможность увидеть мир совсем иным, чем мог бы его увидеть даже богатейший землевладелец из Доллита. Похоже, только последнее обстоятельство примиряет Фернана с избранной им жизнью. Или, если уж честно, с избранной не им.
…Думай о стрельбе!
Поперёк кривого петляющего проулка, где дома поднимались круто в гору, настороженно замер высокий человек в пыльных дорожных одеждах, сжав в правой руке только что пойманную им стрелу. «С севера, с берегов Дойтиш», - определила Мориса. Манера держаться выдавала северян, даже если они сидели молча по дальним тёмным углам и сверкали оттуда глазами.
- Упражняясь с луком в таких узких улочках, можно легко лишиться нескольких горожан, - произнёс мужчина с едва заметным поклоном, как только Мориса поравнялась с ним.
- Простите за неожиданное нападение – но разве остальные дигерцы Вам уступают в ловкости? – отозвалась она, протянув руку за стрелой.
- Вы попали в точку, миледи: я ничем не выделяюсь, - тень улыбки скользнула по лицу молодого мужчины, почти не смягчив его холодную сосредоточенность. Он отдал Морисе стрелу, поклонился тем же манером и сразу пошёл вниз по улице – и не медля, и не спеша. Мориса успела перехватить взгляд – недобрый, острый и тревожный.
- Кто это такой, Улла? – спросила Мориса у камеристки, не особенно надеясь на ответ, просто размышляя вслух.
- Я его знаю – но очень давно не видела, потому не сразу вспомнила. Это Оттис Томриш из Северного Байитиса, миледи. Вам известно, что моя мать оттуда.
- Какой непростой и неуютный человек. Он ещё довольно молод, но взгляд гораздо старше его. По одежде младший офицер гарнизона, а похож на странствующего воина.
Мориса часто ощущала беспокойство прежде, чем могла постичь его причину рассудком. Её наставница леди Бенгта учила, что не от всякого беспокойства надо отмахиваться, не всякое чувство подменять холодным рассуждением. Есть предчувствия, продиктованные ведовским Даром, а не девчачьим воображением. Только самое сложное здесь – отличить одно от другого, и этому надо терпеливо учиться.
- Он с детства чрезмерно мрачен, миледи, но злобным человеком его не назовёшь. Всегда сам по себе, а служба его и правда проходит в дороге. Он из тех, кто ведает снабжением Верхней Марки – сопровождает туда драконьи караваны с обмундированием и продовольствием.
- Теперь ясно. Да, караванщика не то, что привести в замешательство – даже застрелить непросто, - улыбнулась Мориса. – Поворачиваем к дому.
Две девушки в похожих плащах уже миновали внутренние ворота и спешились, передав коней подошедшим слугам, когда Мориса передумала завершать вечер.
- Иди отдыхать, Улла. Я ещё прогуляюсь пешком в замковую драконью слободу.
На равнинах Срединной Короны и союзных держав знатные девицы даже более скромного статуса везде ходили в окружении целой свиты – так вошло в моду в те годы. Но Морисе Мэллэрд повезло родиться в Дигерэше. Горянка, язычница, дочь Лорда-Хранителя. В Дигерэше не следовали обычаям простирающихся внизу стран. Мориса часто гуляла и ходила в гости одна, предоставляя своим придворным полную свободу. Не то что бы это было здесь в обычае – но дигерцев мало заботили чужие привычки. Каждый может чудить, как хочет, если это никому не приносит зла. Когда ее мать только что прибыла сюда, то сразу оценила этот дигерский взгляд на вещи.
Мориса приняла внезапное решение навестить Унге. «Ты ведь чувствуешь с ним родство, не так ли?» - с пониманием спросила как-то матушка. Это было воистину так. Мориса ещё только готовилась появиться на свет – а соплеменники уже звали Унге «дамским драконом». И нет, в этом не заключалось ничего уничижительного – только иногда дружеская насмешка, и то чуть завистливая, быть может. До него в Дигерэше никогда не было таких драконов. Лорд-Хранитель, едва успела отгреметь его свадьба, сам пришёл к старейшине Высшего Гнезда и попросил совета в выборе того, кому можно доверить в небесах его супругу, леди Горного Дома. Старейшина не был удивлён просьбой – слишком живо было воспоминание о том, на каком драконе прибыла в Тоссэн Тойрат невеста соверена. Поразмыслив, старейшина предложил пятерых молодых драконов, и лорд Мэллэрд выбрал Унге. Это был тот выбор, который делается иногда по наитию, направляясь любовью.
Если иной дракон тяготился бы уделом, который так отличался от того, к чему его готовили с детства, то только не Унге. Он гордился своей службой и считал её куда более занимательной, чем у тех, кто доставляет в крепости воинов, оружие или провизию. Родичи зря насмешничали, подмечая, что Унге с детства любит поболтать куда больше, чем должно служилому дракону.
